Читать интересную книгу Учебник рисования, том. 2 - М.К.Кантор

Рядом висела картина «Структура демократии», где огромные солдаты обнимали толпу беспомощных человечков, сбивая ее в плотную массу, подкладывая себе под ноги. На плечах солдат сидели политики, а над головами политики держали кукол - символы демократической власти, потешных марионеток закона и просвещения. И народ жался к голенищам сапог, народ задирал головы, чтобы рассмотреть всадников, сидящих на загривках гигантских стражей, народ читал газеты - доступное народу знание правды; а в газетах политики рекламировали свободу, а барышни рекламировали молодое вино.

Он показал картину «Неограниченный тираж», со смятенным небом, с серым свинцовым ветром, который гонит людей вдоль улиц одинаковых блочных кварталов. И люди читают газеты на ветру, а со страниц газет им грозят кулаками властители мира, с газетных полос дует другой, еще более безжалостный ветер.

Он показал картину «Одинокая толпа», про которую знал, что это образ времени и что так Россию еще никто не писал. Плотная масса людей катилась по мерзлой равнине в неизвестном направлении, и над их головами свистело небо - темно-зеленое в багряных всполохах. И люди искали дороги и не находили, тянули руки, указывая направление, и не понимали, куда указывают. И люди не знали, куда их влечет, и не было Моисея, чтобы повести их за собой.

Он показал «Палату номер семь» и «Утренний обход» - картины, изображавшие больницу. Он написал расколотый кафель и синюю краску больничных стен. В картине «Утренний обход» он нарисовал врачей, идущих прямо на зрителя по узкому больничному коридору; врачи угрюмо идут на дело, словно лечить и убивать - это одно и то же; врачи идут с неумолимостью прогресса - это символ Нового времени, которое не знает, чего хочет, но не может остановить свой бессмысленный бег.

Он показал картину «Реквием террористу», на которой странные, похожие на средневековых палачей солдаты опускали в могилу голого, тощего, злого человека. И непонятно было - кто здесь террорист и кого хоронят. И красная земля на картине, и чахлая трава, и кривые руки покойника, и тяжелые ботинки солдат с красными шнурками - он нарисовал все это. И странное лицо солдата в центре картины - с безумной усмешкой солдат глядит на зрителя, сам не понимая, что делает и зачем.

Он показал картину «Пьеро и Арлекин», в которой более всего гордился едким винным розовым цветом. Больной розовый цвет говорил не меньше, чем лица героев картины - сумасшедших стариков, запертых в дурдоме. Странные клоуны смотрели, не видя друг друга, говорили - и сами не слышали, что говорят. Болезненный розовый, неужели никто не оценит этого пронзительного цвета, не поймет, зачем он так написан? Павел показал картину «Объедки» - натюрморт, состоящий из пустой бутылки, огрызка яблока, разбитого яйца, рассыпанной крупы, смятой консервной банки. Он написал так для того, чтобы показать, чем завершилась эпоха голландского натюрморта.

Здесь были его картины со сломанными деревьями. Изуродованные временем и ветром сломанные упорные тополя стояли наперекор всему, так, как должен стоять человек, как должна стоять живопись. Деревья стояли на фоне каменного синего неба, твердого, как стена, и неподвижного, как стена.

Он показал картину «Сумасшедший дворник», картину «Восстание Пигмеев», картину «Четыре всадника». Это были хорошие картины, и Павел гордился ими.

Здесь были картины, на которых он нарисовал тех людей, которых любил, чьи лица были ему так дороги, что ни одной черты он не хотел упустить и оставить непонятой. Это были лица людей, которых он любил более всего в этой жизни - лица деда и отца, Лизы, своей любимой жены, и Юлии, своей возлюбленной, лица бабки и матери. Он писал эти лица так, как будто хотел отвоевать их у времени, которое гложет и в конце концов съедает человека. И каждую линию он отбирал у времени обратно, чтобы оставить лицо навсегда неизменным - не истлевшим, но светлым и сильным. Мало нарисовать, надо нарисовать так, чтобы всякая черта жила, чтобы складка у губ показала горькую улыбку, чтобы морщина рассказала о горе, чтобы один глаз был не похож на другой. Когда человек смотрит на мир, глаза его смотрят по-разному, и каждый глаз видит свое. Неправильно думать, что человек смотрит обоими глазами одинаково - нет, одним глазом он всегда обращен назад, видит то, что с ним было. А второй глаз глядит вперед - и редко что-либо видит отчетливо. Нет одинаковых черт, нет черт, которые не говорят. Чем осмысленнее человек жил, тем четче оформились его черты. Дух продувает свои отверстия в человеческом лице, он формует его, как ветер и время лепят горы, обрабатывают каменную породу. И чем дороже человек, чем драгоценнее его сердце и мысли, тем более потрудился над поверхностью его лица дух. Надо научиться читать человеческое лицо, всякий его закоулок, всякое спрятанное чувство, всякую недоговоренную мысль - они остались в морщинах, в тенях под глазами. Человеческое лицо, как карта, - и надо изучать карту внимательно.

Эти картины Павел считал самыми важными. Благодаря этим людям - людям, которых он любил, - благодаря им в мире существовала мера вещей, точка опоры. Благодаря им дерево могло стоять под ветром, а одинокий человек в толпе сохранять разум и силу. Благодаря этим людям жило то чувство, которое - Павел верил в это - является двигателем всего, опорой всего сущего. Может случиться что угодно, но и в сумасшедшем доме, и в больнице, и в толпе, и на краю могилы, куда тебя уложит злая рука, - всегда сохранится последняя решительная несломленная сила. Эта сила - любовь, и она непобедима.

И сейчас, когда все картины встали в строй, когда каждая сказала то, что должна была сказать, когда каждый цвет крикнул, что должен был крикнуть, - главным остался ровный и спокойный голос любви. Любовь присутствует в любой, самой страшной картине, благодаря ей цвет делается прекрасен и звонок, линия становится тверда. И тогда страшное уходит, а голос любви говорит: не страшись. Это не страшно. Ты теперь знаешь и понимаешь, что они сделали. Главное не в этом. Главное то, что я с тобой.

Это увидит всякий, думал Павел. И Лиза увидит, что я таким образом выразил любовь к ней, что я не изменил ей, что она всегда в моем сердце. И Юлия, моя Юлия, она поймет то, что не получалось договорить в разговорах. Я расскажу им самое главное. Та любовь, что наполняет мое сердце, - она, разумеется, принадлежит каждому из них, каждому дорогому человеку по отдельности. Но в жизни надо постоянно разделять свою любовь между людьми, и невозможно раздать всем поровну, и всегда обидишь кого-то, и даже самого дорогого. И всегда будут думать, что ты пожадничал, не додал, спрятал. Но здесь все справедливо. Это рассказ о моей любви к Лизе и Юлии одновременно - и в этом рассказе не может быть ревности и зависти. Я сделал это для всех сразу. Они увидят, что я не оставил себе нисколько, у меня нет за пазухой того, что я бы им не отдал. И тогда они увидят, что это и есть главная правда - работать сразу для всех. Другой правды нет, и любая другая любовь будет неполной.

И другие, даже те, которые не близкие, они поймут это тоже. Люди посмотрят на то, что произошло с нашей страной, и спросят себя: разве это хорошо? Разве добрые чувства нами двигали, когда мы рвали удачу друг у друга из рук? Разве это умно было, принять за пророков тех, кто хотел наживы? Разве разумно было принять моду за правду? Разве нет ничего, что было бы дороже, чем право и сила? Разве уместно рисовать закорючки и квадраты, когда надо сохранить тепло руки и нежность взгляда? Разве не самое важное в мире - человеческое лицо? Для чего же заменять лицо - кляксой? Что же это за время, когда надо стесняться того, что ты - человек?

И они поймут это, говорил Павел. Но сам не верил в то, что говорил. Павел заранее объявил, что презирает современное искусство, - ясно было, что современное искусство ответит ему тем же. Неужели простят? Неужели не спросят придирчиво: критиковать ты горазд, а покажи, что сам умеешь? Ругать квадратики и закорючки легко - докажи, что можешь лучше. Но ведь я доказал, думал Павел, глядя на свои картины. Или этого недостаточно? Или это не правда?

II

В то время как Павел думал о возможной реакции публики, Тофик Левкоев, один из главных бизнесменов страны, смотрел на свою бывшую супругу и размышлял: а какова, интересно, будет ее реакция? можно ли довериться ее рассудительности? То, что в Зое Тарасовне рациональное начало присутствует, Тофик знал. Знал он также и про эмоциональную составляющую ее характера.

- Сама знаешь, - поделился Тофик Мухаммедович с бывшей супругой, - с бабами лучше не связываться. Всю жизнь отравите. Ты своему Татарникову плешь долбишь, а мне Белла долбит - и кому это надо?

Тофик достал из ящика стола конверт, подвинул в сторону Зои Тарасовны.

- Возьми. Акции Красноярского алюминиевого завода.

Зоя Тарасовна сидела на стуле прямо, вытянув гордую шею. Резким движением она перебросила волну волос слева направо. Жест этот напутал Тофика Мухаммедовича. Мужчина далеко не сентиментальный (многие находили его жестоким), Тофик Мухаммедович путался женских истерик, тяготился дамскими переживаниями. С мужчинами легче: в случае непреодолимых разногласий можно партнера в негашеной извести утопить. Что прикажете делать с матерью собственного ребенка? Левкоев поспешил сказать: