стараясь хотя бы разбудить Наташку, чтобы она поняла, что я ее не предал, что это все сделано вопреки моему желанию, но она крепко спала.
«Бороться всегда надо до конца, пока у тебя есть силы», — учила меня тетя Оля. И это верно. Но как я должен был бороться, ответьте мне! Не мог же я драться с женщиной! Тут я должен признаться, что и тетя Оля, говоря эти слова, робко сознавалась, что у нее самой этого качества нет. И у меня не было. Может быть, я в этом не виноват, просто перешло по наследству от тети Оли, все-таки мы родственники, одна кровь, одни гены.
Так мы дошли до дверей. Надежда Васильевна распахнула их и, стоя в проеме, впервые посмотрела на меня.
А я, заглянув ей в глаза, потерял дар слова: цветы, ее прекрасные цветы, которые делали ее умной, необычной, исчезли, и лицо ее стало похоже на осенний лист.
Дверь перед моим носом захлопнулась.
Я почти заплакал: ведь я ее любил.
* * *
В то утро, как всегда, я подошел к окну и увидел дядю Шуру. Значит, он вернулся! Вернее, я увидел его спину и руку, которая держала знакомую мне тросточку и чертила по асфальту. Он привез эту тросточку из Африки, говорил, что она сделана из бивня слона, и очень гордился ею.
Рядом с ним стоял мужчина в высокой косматой папахе. Дядя Шура что-то ему говорил, не подымая головы, а тот его внимательно слушал. Лицо его было напряженным и испуганным.
Я знал людей с таким выражением лица, они часто появлялись в квартире дяди Шуры. Он их привозил из каких-то своих дальних путешествий вместе с детьми, которым собирался делать операции. Детей отдавали в больницу, а родители их жили у дяди Шуры.
Однажды он привез с собой якутского охотника. Этот охотник целыми днями молча сидел у телефона в ожидании известий из больницы, где лежала его дочь. Он сидел как изваяние, не двигаясь. Когда я увидел его в первый раз, то подумал, что он не живой, а вырезанный из дерева. Если же звонил телефон, он неслышным движением снимал трубку и говорил: «Попов слушает». А потом этот охотник уехал вместе с дочерью и вскоре прислал дяде Шуре в подарок шкуру белого медведя и унты Наташке. Унты Наташке были в самую пору, и непонятно было, как это получилось, — ведь неразговорчивый охотник Попов не спрашивал у Наташки номер ее ноги.
За все время, что он жил у дяди Шуры, он сказал мне только одну фразу: «Надо быть мужчиной. Там все бурлит, — он постучал себя в грудь, — здесь все молчит», — он высунул язык.
Когда же приехал дядя Шура? И почему ко мне не зашел? Что ему стоило протянуть руку и стукнуть в стену, и тут же я оказался бы «у его ног». Ведь после тех печальных событий, когда Надежда Васильевна унесла от меня спящую Наташку, я больше к ним не ходил.
В этот день я встретил Надежду Васильевну у нашего метро. Мы шли навстречу друг другу. Я бы, конечно, поздоровался, я не из тех, кто долго помнит обиды, но она меня не заметила.
Я оглянулся ей вслед и — с ума сойти! — вместо нее увидел мальчишку, который вел на поводке Малыша!
В первый момент это на меня так подействовало, что я оцепенел. А мальчишка тем временем прошел мимо меня и скрылся во дворе большого дома.
Медленно, будто нехотя, я побрел следом. Торопиться было нельзя. Походка моя приобрела эластичную упругость, сердце билось где-то в горле. Я сдвинул кепку на лоб, чтобы не было видно моих лихорадочно-зорких глаз.
Я еле сдерживал улыбку, представляя фурор, который я произведу, когда появлюсь перед Наташкой с Малышом. Это была большая удача.
Мальчишку я нагнал во дворе и безразличным голосом спросил, кивнув на собаку:
— Кусается?
— Нет, не кусается, — охотно ответил мальчишка.
— Малыш, Малыш! — позвал я собаку и погладил ее по шерсти.
— Рэда, — сказал мальчишка.
— Рэда? — переспросил я. — А по-моему, он откликается на кличку Малыш.
— Может быть, — ответил мальчишка. — Глупый.
— А какой у него язык? — хитро спросил я.
— Обыкновенный, — ответил мальчишка.
— А у нашего синий, — сказал я.
— Значит, у вас такая же собака?
— Была, да пропала. Вот я теперь ее ищу.
Я внимательно посмотрел на мальчишку. Нет, он держался спокойно, даже виду не подавал.
В это время так называемая Рэда широко и сладко зевнула и показала мне синий-синий язык. Теперь мальчишка, пожалуй, смутился. Но тетя Оля говорит: «Не убедившись окончательно, не думай про другого плохо». Поэтому я не закричал на мальчишку и не стал у него вырывать поводок, а пошел дальше по дороге расследования.
— Малыш, Малыш! — осторожно позвал я.
— Это моя собака, — угрюмо сказал мальчишка. — Она у меня уже три месяца живет.
— А если она твоя, то почему ты не знал, что у нее синий язык?
Мальчишка не ответил.
— Ну ладно, — схитрил я, надо было как-то выяснить, где он живет. — Раз собака твоя, то твоя… А в вашем доме у многих собаки?
— У многих, — ответил мальчишка. — В двадцать седьмой — у Карповых, в сорок первой — у Ивановых…
— Постой, постой, я запишу. — Я вытащил ручку и тетрадь и сделал вид, что записываю.
— У Марковых — в шестьдесят второй, — продолжал мальчишка.
— А ты сам в какой квартире живешь? — спросил я как можно небрежней.
— Я?.. А зачем? — Он тоже был парень не простак.
— Надо, — сказал я. — По заданию ветеринарной…
И не успел я закончить этой фразы, как мальчишка ловко подхватил Рэду и пустился наутек.
— Стой! — закричал я. — Стой! — и бросился следом за ним, но у меня слетела с головы кепка, и я вынужден был остановиться.
Пока я ее поднимал, мальчишки и след простыл. Но я не расстроился. Дело было начато, теперь я все равно найду Малыша.
Увлекшись этой идеей, я не заметил, как оказался около Наташкиной двери.
При этом я стал так отчаянно звонить, как будто я уже привел Малыша и он вился около моих ног. Я стал повизгивать и лаять и услышал, как Наташка замерла с той стороны. А затем от волнения долго не могла открыть двери.
Но когда она наконец открыла и я увидел ее, то пожалел о своей шутке. Она стояла передо мной в длинной, до полу, ночной рубашке, с лицом, густо усыпанным маленькими зелеными точками, как веснушками. Это ее прижгли зеленкой.
— Что с тобой? — испуганно