Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

Один из тех мужчин вошел с подносом: на нем дымящийся суп, сало, хлеб и водка. Он извиняется, что вынужден поставить все на стул, объяснил он на смеси польского с немецким, но ему не хочется разрушать порядка на столе. Пусть Эди поест и выпьет, это согреет его.

Через некоторое время он зашел опять, вместе с Скарбеком, остановился возле Эди и сказал:

— Вот этот человек. Я пока дал ему поесть.

Роман в удивлении остановился, он видел только профиль и очки незнакомца, но тотчас же узнал его. Он подошел к нему, положил ему руки на плечи, словно пытаясь постичь непостижимое, и произнес:

— Добро пожаловать, мой… — Он прервал себя и сказал: — Должно быть, произошло нечто ужасное, раз вы здесь… — Он опять прервал себя.

Эди остался сидеть, он хотел кивнуть, но словно окаменел. В нем все словно закупорилось, он чувствовал глухую боль спазма.

Роман отвернулся. Его взгляд упал на стол. Беспорядок на нем развлекал его, но сейчас он стыдился и этого беспорядка, и этого зала, и того, что он с шапкой на голове и в заснеженном пальто вошел сюда. Он сказал:

— Пойдемте в мою комнату. Здесь ужасно.

Эди оставался сидеть и не отвечал ему.

— Все это не имеет никакого смысла, — начал опять Роман. — Я имею в виду, что это мертвый дом. Заполненный хламом, обжитый, но давно уже заброшенный. Поэтому…

— Зачем вы приказали привезти меня сюда? — спросил Эди.

— Чтобы узнать, кто был тот человек, который вот уже несколько недель интересуется нами, а вчера ночью в третий раз рассматривал с холма мой дом. То, что этим человеком могли быть вы…

— Ради вас я приехал в Волынь, я хотел найти спасителя, соратника.

— Почему же вы сразу не пришли ко мне?

— Где Фабер? Он доверял вам. Больше года назад он вместе с вами уехал из Франции, но с тех пор мы ничего не слышали о нем — что вы сделали с ним?

— Как, вы считаете меня способным… Вы думаете, я заодно с врагами?

— Вас часто видели в городе с немецкими офицерами, вы бываете в доме любовницы гестаповского…

— А вы — австрийский еврей, покинувший Францию и благополучно проехавший через всю немецкую Европу. Разве вы не пользуетесь особым и в высшей степени подозрительным покровительством врага? — спросил Роман. Но его гнев оскорбленного быстро испарился, и уже мягче он добавил: — Пойдемте со мной в мою комнату, доктор Рубин. Я все объясню вам. Вы найдете во мне того соратника, которого искали. Я принадлежу к Армии Крайовой, это тайная армия Польши. Кроме того, я лицо, политически ответственное за этот округ, у меня постоянная связь с секретной правительственной миссией здесь и с Лондоном. Люди, которые доставили вас сюда, хорошие поляки, настоящие солдаты той самой армии, которую еще никто не упрекнул в неверности делу. Вы верите мне?

— Я очень бы хотел этого, мне так сейчас необходимо верить вам, — ответил Эди и наконец встал. Он пошел за Романом, который повел его через большой темный замок по плохо освещенным лестницам с вытоптанными ковровыми дорожками наверх, и рассказал по дороге в нескольких словах, когда и где в последний раз видел Фабера.

— Не снимайте пальто, — сказал Роман, когда они вошли к нему в комнату. — Я сначала открою окна, чтобы выветрился запах духов. Женщины всегда что-нибудь оставляют после себя, когда уходят, запах во всяком случае. С ним можно мириться, только если по-настоящему любишь женщину.

Они оба смотрели в открытое окно. Огромными хлопьями падал густой снег. Стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как снег опускается на землю, издающую легкий вздох. Огромными великанами на марше, остановившимися на мгновенье передохнуть и заснувшими в строю, стояли по краям дороги ольховые деревья, спускавшиеся от самой часовни вниз к замку.

— Как это все глупо, как преувеличено. Однако же я часто спрашиваю себя, возможно ли, чтобы из-за этой вот аллеи, из-за этого банальнейшего из всех ландшафтов я возвратился сюда. Кажется ли вам это убедительным?

— Возможно, — ответил Эди задумчиво. — До тех пор, пока там не появится живое существо, это тот мир и покой, которого нет больше в себе самом.

— Значит, вы верите в Бога?

— Ах, оставьте меня! — ответил Эди довольно нелюбезно и поспешным движением закрыл окно. Как бы поясняя, он добавил: — Я только что от раввина, творящего чудеса. Я ненавижу, презираю его.

Нет у меня ничего общего с ним и ничего общего с этим поляком тоже. Ни с кем, думал Эди. Мне надо немедленно вернуться назад, в Волынь, к тем молодым людям. Уйти отсюда сейчас же, немедленно, от этого запаха и от этого Скарбека, который еще может говорить: мой дом, моя аллея, мой народ, моя страна.

— Ну, раздевайтесь, доктор Рубин. Здесь скоро будет тепло. Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте.

— Что? — спросил Эди гневно. — Что моя жена мертва и что мой сын и тот, другой ребенок, тоже? Что их увезли, как скот, в товарных вагонах и что их… Да что тут рассказывать? Что все это выдумали немцы и запустили на полную катушку, но что при этом им помогают поляки, украинцы, латыши и все другие — в транспортировке жертв, в надругательстве над ними, в уничтожении, вы же сами все это знаете! И что евреи не оказывают сопротивления и точно исполняют ту роль, которую им уготовил их палач, — словно все это на самом деле только игра, — вы и это тоже знаете. Все они заслуживают презрения — и убийцы, и их активные и пассивные подручные, и жертвы, которые тоже ведут себя как подручные, — все, все. И вы с вашей хитростью, играми и надушенными женщинами; и я, который ничего больше не может, кроме как ненавидеть и жаждать их крови, — что тут еще рассказывать? Дайте мне лошадь, я хочу вернуться назад. Нам не о чем разговаривать.

— Даже если б я и захотел отпустить вас, вы не можете сейчас уйти, это слишком опасно. Этой ночью немецкие патрули прочесывают здесь всю местность…

— Я не боюсь их. Вот уже несколько месяцев я прохожу через все опасности. Они отступают, как только я приближаюсь к ним. Если я не убью сам себя, я буду жить вечно.

Роман испугался. У него было такое ощущение, что видно, как у него дрожат щеки, он вытянул вперед руку, как бы защищаясь, точно так же, как делал в детстве, когда ему было страшно, когда ему мерещились зловещие фигуры, когда тени на стене оживали, отделялись от нее и угрожающе надвигались на него.

— Да, это правда, — продолжал Эди. — На мне немецкая форма. Но посмотрите на мое лицо — я еврей, которого они повсюду ищут, даже под землей. Я прошел сквозь их полчища, я ездил в их поездах, всегда готовый стрелять, едва только один из них вздумает приблизиться ко мне и начать меня расспрашивать. Когда я предъявлял документы — я отобрал их у одного военного врача, — они не смотрели на меня. Потому что я не боялся их. Потому что я думаю не о своей, а только об их смерти и ни о чем другом. Дайте мне лошадь, пан Скарбек.

Они спустились вниз, в подвал. Несколько человек спали там. Они помогли освободить тайный лаз в подземный ход. Роман молча шел впереди. Эди этот путь казался бесконечным, тьма — кромешной. Постепенно дорожка становилась шире. Роман остановился, подал световой сигнал и подождал ответа. Он последовал лишь через некоторое время. Они пошли дальше. Время от времени Скарбек освещал стены, чтобы показать Эди ящики, стоявшие по обеим сторонам прохода. На них была немецкая маркировка.

Навстречу им вышел человек и сказал:

— Новостей никаких! — Он хотел встать по стойке «смирно», но передумал, прижался к стене и пропустил обоих вперед.

— Мы приближаемся к стойлам, — пояснил Роман. — Лошадей предостаточно, и даже благородных кровей, с конного завода; они погибнут у нас. Трудности с фуражом, нам все равно придется моторизироваться. Удивительно, человек может выдержать все, привыкает ко всему, а лошадь нет. Она тоскует, тоскует оттого, что не может утешиться верой в лучшее будущее. Прислушайтесь, приходилось ли вам когда-нибудь слышать такое жалобное ржание?

Перед конюшней горел фонарь. Совсем молодой человек, вытянувшись, доложил:

— Все в порядке! Я только хотел спросить… это только потому… потому что меня должны были сменить еще вчера… У меня два дня отпуска… Я хотел бы сегодня вечером выйти, но…

— Никто не может сегодня выйти. Они прочесывают местность. Это будет продолжаться двадцать четыре часа. Мы должны держаться тише воды ниже травы. Потом пойдешь домой.

— Ну да, если, конечно, так, — сказал юноша. — Но я, собственно, хотел…

Скарбек отмахнулся от него и повернулся к Эди:

— Вот, доктор Рубин, возьмите эту белую лошадь. Хорошая кобыла, но несчастная. Она никак не может привыкнуть здесь. Я поведу ее, мы выйдем уже в самом лесу.

— А нет ли опасности, что патруль наткнется на следы копыт? — спросил Эди.

— Есть, конечно. Поэтому я сегодня и не выпускаю никого. Но так как вы непременно хотите уйти сейчас… И вы имеете право на то, чтобы я представил вам доказательства, что мы… Мы не подручные убийц, не активные и не пассивные..