Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

Антуан молчал. Он думал о Даниэле, о войне, об атаках; думал о таинственном братстве фронтовиков. В Мускье молодой Любен, который чем-то напоминал Антуану его бывшего сотрудника, юного Манюэля Руа, взволнованно прерывающимся голосом заявил как-то за обедом, глядя на всех печальными глазами: «Говорите что хотите, но в войне есть своя красота». Еще бы — двадцатилетний юнец попал в казармы прямо с университетской скамьи; с футбольного поля — в окопы; пришел на фронт, не начав еще жить, не оставив ничего позади себя. Он был по-мальчишески упоен этим опасным спортом. «Красота войны», — думал Антуан. — Где она? Стоит ли говорить о ней, если существуют все те ужасы, которые я видел?»

И вдруг он вспомнил. Сентябрьской ночью — было это в 1914 году, во время длительных боев, которые Антуан для себя все еще именовал «Провенские вылазки» и которые были известны под именем битвы на Марне, — ему пришлось быстро сворачивать свой пункт под ураганным огнем. Когда раненых удалось эвакуировать в тыл, он вместе со своими санитарами ползком пробрался через окопы, вышел из-под обстрела и вдруг увидел какой-то домишко без крыши, но зато крепкие стены и погреб могли послужить надежным временным убежищем. Но тут неприятельская артиллерия изменила прицел. Снаряды стали ложиться ближе. Антуан приказал своим людям спуститься в погреб, сам закрыл за ними крышку и остался один. Так он стоял минут двадцать в нижнем этаже домика, прислонясь к косяку и поджидая конца обстрела. И тут-то и случилось «это», Страшный взрыв внезапно раздался в тридцати — сорока метрах, клубы известковой пыли заставили Антуана спешно отступить вглубь, и тут он неожиданно наткнулся на своих людей, молча стоявших в полумраке. Зачем они пришли сюда? Видя, что их врач не пожелал спрятаться вместе с ними, они открыли люк, один за другим поднялись по лестнице и молча выстроились позади своего начальника.

«Все же момент был довольно скверный, — подумал Антуан. — Но это проявление солидарности, преданности доставило мне радость, я ее не забуду никогда… И если бы в эту ночь какой-нибудь Любен заявил, что «в войне есть своя красота», я, быть может, сказал бы: «Да».

И тут же спохватился: «Нет, не сказал бы»!

Даниэль удивленно повернул голову: Антуан, сам того не замечая, произнес последние слова вполголоса.

Он улыбнулся.

— Я хотел сказать… — начал он.

Улыбка у него вышла виноватая. От дальнейших объяснений он отказался и замолчал.

Было слышно, как в доме плачет Жан-Поль: он раскапризничался и не желал ложиться спать.

VIII

Женни уложила сына в кроватку и, как всегда, пока он засыпал, начала бесшумно переодеваться, чтобы сразу же после завтрака идти в госпиталь, где она работала в бельевой. Проходя мимо окна, она сквозь тюлевую занавеску заметила Антуана и Даниэля, беседовавших под платаном. Слабый голос Антуана не долетал до нее; и хотя она слышала монотонную речь Даниэля, временами произносившего громко какую-нибудь отдельную фразу, она не могла различить ни слова.

Она вспомнила их обоих молодыми, здоровыми, беспечными, переполненными честолюбивых замыслов, и сердце ее болезненно сжалось. А теперь, что сделала с ними война! Но все-таки они уцелели, они здесь! Оба они живы! Они поправятся: к Антуану вернется голос, Даниэль свыкнется со своей хромотой; скоро они начнут жить прежней жизнью! А Жак! Ведь и он мог бы видеть пусть не здесь — это смеющееся майское утро… Она бросила бы все, лишь бы быть вместе с ним… Они вдвоем воспитывали бы сына… Но все кончено, кончено навсегда!

Голос Даниэля замолк. Женни подошла к окну и увидела, что Антуан идет к дому. Со вчерашнего дня она ждала случая поговорить с ним наедине. Бросив беглый взгляд на Жан-Поля и убедившись, что мальчик спит, она застегнула платье, быстро навела в комнате порядок и, открыв дверь, вышла на площадку.

Цепляясь за перила, Антуан медленно поднимался по лестнице. Он вскинул голову и заметил Женни, — она улыбнулась, приложила палец к губам и сделала шаг ему навстречу.

— Хотите посмотреть, как он спит?

Совсем задохнувшись во время подъема, Антуан ничего не ответил и на цыпочках пошел за ней.

Большая оклеенная светлыми обоями в голубых разводах комната была вытянута в длину. В глубине стояли две одинаковые кровати, между ними — детская кроватка. «Должно быть, бывшая спальня супругов Фонтанен», — подумал Антуан, стараясь понять, зачем здесь две кровати; он подивился, заметив, что обе постланы и рядом с каждой стоит ночной столик, на котором разложены туалетные принадлежности. Между кроватями висел портрет Жака в натуральную величину, писанный маслом в современной манере, Антуан видел его впервые.

Жан-Поль спал, свернувшись клубочком, зарывшись в подушки; волосы его рассыпались, губы были полуоткрыты и влажны; одна рука лежала поверх одеяла, но кулачок был сжат, как будто мальчик собирался вступить в драку.

Антуан вопросительно показал на портрет.

— Я привезла его из Швейцарии, — шепнула Женни. Она посмотрела на портрет, потом перевела взор на ребенка: — Как они похожи!

— Если бы вы знали Жака в таком возрасте!

«Но это еще не значит, — подумал он, — что Жан-Поль будет походить на него характером. Кто знает, сколько чужого, непохожего на Жака носит в себе этот малыш!» Вслух он продолжал:

— Странно, не правда ли? Представить себе длинный ряд предков, близких и отдаленных, прямых и непрямых, которым он обязан своим существованием. Какое из этих влияний возобладает? Это тайна. Рождение человека всякий раз чудо, в каждом существе есть свойства его предков, но всегда в новом сочетании.

Мальчик во сне, не разжимая кулачков, вдруг прикрыл лицо рукой, как будто хотел защититься от их взглядов. Антуан и Женни улыбнулись.

«Да, странно, — думал Антуан, молча отходя от кроватки, — странно, что из всех возможных существований, которые носил в себе Жак, только вот это, только сочетание Жан-Поль и никакое иное, нашло себе воплощение, увидело жизнь…»

— О чем это Даниэль говорил с вами с таким жаром? — спросила Женни, понижая голос.

— О войне. Мы, как одержимые, всегда возвращаемся к этой теме.

Лицо Женни вдруг стало суровым.

— С ним я не говорю на эту тему.

— Почему?

— Он слишком часто высказывает такие мысли, что становится просто стыдно за него. Вычитывает их из националистических газет. При Жаке он не посмел бы!

«Любопытно, какие газеты читает она сама? — подумал Антуан. — «Юманите» в память Жака?..»

Женни быстро подошла к нему.

— Знаете, в тот вечер, когда была объявлена мобилизация (помню, как сейчас, — мы стояли перед зданием парламента, у будки часового), Жак сказал, взяв меня за руку: «Поймите, Женни, отныне будут судить о людях в зависимости от того, принимают они или отвергают идею войны!»

С минуту она помолчала: слова Жака звучали еще в ее ушах. Потом, подавив вздох, она подошла к открытому секретеру красного дерева и жестом пригласила Антуана присесть.

Но он не заметил, он стоял и не отрываясь глядел на портрет брата. Жак сидел вполоборота, с гордо закинутой головой, упершись одной рукой в бедро, но поза, хотя в ней чувствовался вызов, казалась естественной: Жак действительно любил сидеть так. Прядь темно-рыжих волос пересекала лоб. («С годами у малыша волосы тоже потемнеют», — подумал Антуан.) Сосредоточенный взгляд, горькая складка крупного рта, крепко сжатые челюсти придавали лицу Жака неспокойное, даже свирепое выражение. Фон был недописан.

— Июнь четырнадцатого года, — пояснила Женни. — Это работа одного англичанина, Патерсона; сейчас, говорят, он сражается в рядах большевиков… Ванхеде сохранил портрет и передал его мне в Женеве. Вы знали Ванхеде? Альбинос, друг Жака. Я, кажется, писала вам о нем.

Продолжая вспоминать, Женни начала рассказывать о своем пребывании в Швейцарии (видно было, как она счастлива поговорить с Антуаном обо всем, рассказать ему то, что таила от других.) Ванхеде сводил ее в отель «Глобус», показал комнату Жака («мансарда, выходит прямо на лестницу, без окон…»), посетил с ней кафе «Ландольт», кафе «Локаль», познакомил с семьями оставшихся в живых участников сборищ в «Говорильне»… Таким образом она встретилась со Стефани, бывшим сотрудником Жореса по «Юманите» (с которым Жак познакомил ее еще в Париже). Стефани удалось перебраться в Швейцарию, где он издавал газету «Их великая война». Он был одним из наиболее активных членов группы непримиримых социалистов-интернационалистов…

— Ванхеде возил меня также в Базель, — добавила она задумчиво.

Женни отперла ключом ящик секретера и осторожно, как бесценную реликвию, вынула оттуда пачку исписанных карандашом листков. Прежде чем передать их Антуану, она подержала их минуту на ладони.