Вот только она об этом так и не узнала. Матушка-генеральша идею с замужеством восприняла на удивление спокойно, и, в отличие от Михаила, не стала говорить, что это юношеская блажь, которая вскоре пройдёт. Она лишь сказала, что Алексею следует прежде выучиться, дабы представлять из себя хоть что-нибудь — что ж, он был готов. Школа гвардейских офицеров в Петербурге открыла для него свои двери, он давно мечтал быть военным и только поблагодарил мать за то, что та помогла ему так хорошо устроиться. Он знал, что любимая Алёнка дождётся его — он писал ей каждый день, получая не менее трогательные ответы с заверениями в бесконечной любви. До сих пор они хранились у него где-то на питерской квартире — всё думал сжечь, да не сжёг, духу не хватило…
Однажды письма перестали приходить. Ни с того ни с сего, без малейших предпосылок. Алексей ломал голову, пытался понять, чем он обидел свою «прекрасную графиню», но, увы, так ничего и не понял. Тревога овладела им, он будто тогда ещё почувствовал что-то, и, выбежав из класса прямо посреди занятий, поймал на улице первого попавшегося извозчика и велел везти его на Николаевский вокзал… А из Москвы — прямиком в Большой дом, за город.
Оказалось, что милая Алёнка обручилась с господином Тихоновым, иностранным послом при его величестве, человеком влиятельным, состоятельным, и уже довольно немолодым. Двадцать три года ему было, представьте только, какой старик! Алексею тогда показалось, что рухнула его жизнь — как она могла оказаться такой продажной?! Как она могла променять его святую любовь на богатства этого человека?! Определённо, это был самый жестокий урок за всю его жизнь. Но он многое из этого вынес, многое понял, переосмыслил и повзрослел. И озлобился до того, что на какое-то время прекратил всяческие отношения с семьёй, особенно со старшим братом Михаилом, чьё сострадание и сожаление казалось Алексею невыносимым. Военная служба стала для него спасением. Там он забывался, отвлекался от этой боли, потихоньку приходил в себя. И в тот момент, спустя почти год, когда ему — как ему самому тогда казалось — удалось забыть эту старую боль, он случайно узнал о том, что его Алёнки и Ивана Тихонова родилась дочь. И кто бы только знал, как противно стало ему в тот момент! Горячий, порывистый, импульсивный, он хотел застрелиться с горя. Прежде он напился до полнейшего беспамятства, чтобы унять эту тупую боль в груди, а потому плохо понимал, откуда вдруг у него на квартире — дело было в том же Петербурге — взялась милая Юленька, и как это ей удалось в последний момент вырвать оружие из его трясущихся рук…? Она его успокаивала, обнимала его, рыдающего, как мальчишку, прижимала его голову к своей груди и убеждала, что всё будет хорошо. И он, слушая нежный голос своей старшей сестры, своего ангела, потихоньку приходил в себя и понимал — жизнь-то ещё не кончена! Таких, как эта продажная Алёна у него будут десятки, сотни! Юля, по крайней мере, именно так ему и говорила, плача вместе с ним, переживая его беду как свою собственную.
Она, оказывается, приехала в тот вечер в Петербург вместе с мужем, и — будто почувствовав что-то — поехала, невзирая на поздний час, к брату на квартиру. Проведать его, узнать, как он? Ах, Юля, Юленька, точно ангел-хранитель была она для своего непутёвого братца! Он ведь застрелился бы, если бы не она тогда. И впрямь застрелился, из-за этой продажной дряни Алёны Серовой, или, простите, теперь уже Тихоновой — да как он мог быть таким глупцом?! Самому стыдно вспоминать, право. И кто бы знал, как благодарен он был сестре, спасшей его в самую последнюю секунду! — не столько за сам её поступок, сколько за благородное её молчание. Она ведь так никому ничего и не рассказала об этой попытке самоубийства, это осталось их маленьким секретом. И наутро, как ни в чём не бывало, позвала его на завтрак — к Гордееву на квартиру, где Алексей, как бы между прочим, поинтересовался, а как идут дела у господина Тихонова?
Гордеев, сам работающий в посольстве, с Иваном Фетисовичем был знаком, но не сказать, чтобы они были добрыми друзьями. Скорее наоборот, вечно не сходились во мнениях, а когда на кону стояла важная политическая миссия в Румынию, руководство всерьёз задумалось, в чью же пользу сделать выбор?
Теперь про Гордеева — мы-то с вами знаем, что он ещё тогда был порядочной сволочью! Алексей тоже знал, прекрасно знал! Так же он знал, что Ивану Кирилловичу стоит только намекнуть, подтолкнуть его в правильном направлении, дать верную наводку… Хорошо он помнил свои слова, оброненные как бы невзначай: «Ваня, не сиди на месте! Тихонов опередит тебя, если ты чего-нибудь не предпримешь! Ты же не хочешь потерять своих выгод?!»
О, нет, Гордеев не хотел. Задумавшись над словами своего шурина, он потом ухмыльнулся — зловеще, нехорошо. И Алексей понял — это победа. Руками Гордеева он отомстит за свою поруганную любовь, за свои растоптанные чувства! Иван Кириллович — страшный человек, и если он затеял кого-то потопить: он потопит, можно не сомневаться.
Для той поездки выбрали, всё же, Тихонова, отдав предпочтение его дипломатическим качествам. А на следующий день его обвинили в революционной деятельности, пособничестве заговорщикам и укрывательстве политических преступников. Доказательства были неопровержимы, нашлись свидетели, купленные Гордеевым с потрохами, которые клялись на священном писании, что господин Тихонов с супругою — заядлые эсеры, и будто бы это они стояли за покушением на одного из членов императорской фамилии в прошлом году. Большего бреда мир не слыхивал, но свидетели попались убедительными, да и в Охранном и в полиции нашлись люди, кое-что должные Ивану Кирилловичу Гордееву. Так что всё у него получилось.
Жаль, только, не совсем так, как хотёл Алексей. Тихоновых не отправили по этапу, не вздёрнули на площади, не расстреляли. Их лишили дворянства и большей части имущества, навсегда заказав дорогу в приличное общество как для них самих, так и для их детей. Нищета и прозябание — это, конечно, не смертная казнь, но Алексею и это сгодилось. Отрадно было представлять, как мучается теперь, должно быть, Алёна, с детства привыкшая к роскоши и ко всеобщему почтению! Может, ей даже придётся работать? Вот это было бы совсем хорошо! Алексей нередко представлял её какой-нибудь прачкой, к которой он, князь Волконский, приносит в чистку свой офицерский мундир… Или нищенкой на вокзале — он часто вглядывался в лица попрошаек, ища в них знакомые черты…
Бесполезно. Алёне повезло, её супруг, с детства увлекающийся медициной, был дружен с Викентем Воробьёвым, хозяином местной больницы, и тот взял Тихонова под своё крыло. Вскоре он стал доктором, и доктором довольно успешным. Они виделись потом несколько раз. Иногда Алексей проезжал по Речной улице, где Тихоновы проживали, и заглядывал в окна, надеясь увидеть там знакомый силуэт… И увидел, однажды. Она играла во дворе со своей маленькой дочерью — смешной рыжеволосой девчонкой, кучерявой и веснушчатой, делавшей свои первые неуклюжие шаги. До того эта малышка была забавной, что Алексей поначалу не сдержал умилённой улыбки, но, впрочем, тотчас же отругал себя и злобно усмехнулся. У них тоже могла бы быть дочь, если бы эта продажная мерзавка не предала его!