Читать интересную книгу Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах - Дзиро Осараги

— Ага, вот такой же стишок написан на стене усадьбы его милости Тёсю! — заметил кто-то.

— Да, небось, кто-то ходит с места на место и пишет себе. Уж больно имя Кодзукэноскэ Кира подходит для забавных стишков: «Кодзукэ» означает «груз», «бремя», а «Кира» так и просится в слово «быть изрубленным — кирарэру». Можно и так, и сяк обыгрывать.

— Ага! «Оиси» значит «Большой булыжник» — ну, вот он их и придавил, как квашеную капусту в бочке! В точку попал этот сочинитель!

Таких разговоров Дзиндзюро наслушался вдосталь. Какой-то мужичок, смахивающий по виду на пристава, достав письменный прибор, усердно переписывал надписи со стены. Видя, как мужичок с деловитым выражением лица без особого интереса водит кистью по бумаге, Дзиндзюро понял, что тот старается по заданию своего начальника, и живо представил, какая будет физиономия у начальника, когда он почитает язвительные стишки. Вероятно, задание было дано приставу не случайно: может быть, местное начальство хотело собрать и представить в вышестоящие инстанции свидетельства того, что общественное мнение в городе на стороне ронинов — а появившиеся по всему городу стишки открыто говорили о симпатиях горожан. Правда, такой образ действий для чиновников был бы уж чересчур изощрен…

Да и вправду ли стишки отражали истинные настроения в народе? Общественное мнение всегда склоняется к тому, что диктуют эмоции. Вот и в этих многочисленных шуточных стихах говорилось в основном о том, струсили защитники усадьбы во время штурма или нет, то есть смысл в них был заложен весьма примитивный. У сочинителей духу не хватило на то, чтобы глубже осознать смысл этого события, понять, что оно значит для них самих.

Так, вероятно, происходит во все времена. Дзиндзюро было грустно признаться себе, что так оно и есть. Те, кто в этом мире вращает сцену и режиссирует весь спектакль, отлично умеют улавливать настроения толпы и манипулировать ими в свою пользу. В конечном счете все подчиняется только эмоциям, а не логике. Если логические рассуждения иногда и могут на что-нибудь сгодиться, то возможно такое только, когда с их помощью еще более расцвечиваются выставленные на всеобщее обозрение эмоции. Разве не вывески первым делом бросаются людям в глаза?

Дзиндзюро всегда отличался рассудительностью. Вспомнив широкоскулое улыбающееся лицо Кураноскэ, которое ему не раз приходилось наблюдать со стороны в Киото и в Ямасине, он подумал, что сплоченность и решимость ронинов, вероятно, явились результатом того благотворного воздействия, которое оказал на них командор, обладавший от природы редкостными душевными свойствами. Поистине удивительный характер был у этого человека. Прочие, видимо, стремятся подражать таким людям, но до подобной высоты подняться не могут. Потому-то с незапамятных пор те, кого молва нарекала героями, пользовались всеобщей любовью — здесь явно присутствует эмоциональный элемент. Он-то все и определяет. Соответственно, люди стараются особо выделить в герое все его достоинства. Позже ему добавляют еще множество замечательных свойств, всячески приукрашивают образ, даже если это в чем-то и расходится с действительностью.

Разве не так оно бывает?

Наверное, на свете есть множество людей, что по всем статьям превосходят признанных героев, но, поскольку они не снискали популярности, их имена и заслуги канули в забвение. И все оттого, что общественное мнение доверяется голосу сердца, а не голосу рассудка. Ну, и еще, конечно, нельзя забывать о Божественной милости, удаче.

Дзиндзюро видел, что его понимание вещей расходится с настроениями и мыслями людей в этой возбужденно гомонящей толпе. Если бы он вслух сказал все, что думает, его бы, наверное, дружно поколотили.

Дзиндзюро усмехнулся. Он пошел прочь и собрался было прибавить шагу, как вдруг заметил, что кто-то пристально смотрит на него из толпы, не обращая внимания на шуточные стихи, что наводило на невеселые мысли. Когда взгляды их встретились, незнакомец тут же отвернулся.

Дзиндзюро пошел дальше, делая вид, что ничего не замечает, а сам между тем краем глаза успел рассмотреть, что незнакомец по платью больше всего смахивает на ремесленника.

«Попался!» — мелькнуло в голове у Паука.

Среди бела дня и при таком стечении народа бежать было нелегко.

«Наверное, Кинсукэ донес», — решил Дзиндзюро. Он мучительно соображал, что делать. Ноги сами несли его вперед, по направлению к тихому кварталу богатых подворий. Незнакомец не отставал. Он будто бы не просто шел следом, а тащился, опутанный нитями паутины, которой оплел его гигантский паук-дзёро, вытатуированный на спине у Дзиндзюро.

«Так что же, он один, что ли, за мной увязался?» — с удивлением подумал Дзиндзюро, ощутив снисходительное презрение к незнакомцу. Он свернул в один проулок, потом в другой, в третий, и вдруг буквально на глазах у преследователя Паук Дзиндзюро вдруг исчез, растворился в воздухе. Сразу же вслед за тем по всему городу были по сигналу раскинуты сети сыска, но улицы уже тонули в ночной мгле.

В храме Сэнгаку-дзи осталась голова Киры, которую передали на сохранение ронины перед уходом. Монахи маялись, не зная, что с ней делать. Что и говорить, вещь им оставили на сохранение куда как неприятную! Тем не менее ничего иного им не оставалось, как обращаться с головой осторожно и бережно. Всех волновал вопрос, что делать, если явятся посланцы от рода Киры или от клана Уэсуги и потребуют голову вернуть — отдавать ли, не спросив разрешения у ронинов, или не отдавать? Были среди братии такие, кто считал, что, коль скоро покойный находится в ведении самого пресветлого Будды, то как храмовая община они обязаны голову вернуть. Другие считали, что, независимо от того, кому голова принадлежала раньше, доверили ее храму ронины, и надо еще хорошенько подумать, прежде чем опрометчиво ее кому-то передавать. Большинство все же сошлось на том, что надо твердо придерживаться требований чести и долга. Вопрос этот возник сразу же после того, как ронины покинули храм. Монахи были еще сильно возбуждены событиями минувшего дня и настроены по-боевому. В тот вечер голову завернули в покрывало и положили в гостевом зале, огородив со всех сторон ширмами, решив оставить при ней дежурных на всю ночь. Однако многим монахам такое поручение пришлось не по вкусу.

На следующее утро настоятель отправился к смотрителю храмов и кумирен Абэ получать дальнейшие указания. Мнение Абэ было таково, что, поскольку никаких иных распоряжений от сёгуна не поступало, после краткого пребывания ее в храме можно отдать голову роду Кира. Тем более, что как раз сейчас представляется благоприятная возможность: настоятель расположенного в Усигомэ, в квартале Цукудо, храма Бансё-ин, дочерней обители монастыря Кока-ин, явился просить о том по поручению рода Киры. Оба настоятеля, воспользовавшись удобным случаем, встретились и обо всем договорились.

Голову решено было доставить из храма Сэнгаку-дзи родичам Киры. Посланцами для этой деликатной миссии были выбраны братья Итидон и Сэкиси. Настоятель передал им на прощанье сопроводительную записку и наказал:

— Не забудьте взять расписку в получении.

Хотя особо заискивать перед родичами Киры было не резон, все же решение о передаче головы было принято. Не испытывая особого благоговения, подобающего такому случаю, двое монахов, открыто демонстрируя свое отношение, поручили нести узел с головой служке. Все братия гадала, какого рода расписку выдадут родичи Киры, получив голову. Монахи шли с фонарями, на которых было написано «Сэнгаку-дзи», что привлекало внимание прохожих. Название храма за этот день облетело весь Эдо. Иные подходили и спрашивали, куда это они направляются, многие с любопытством разглядывали тяжелый на вид узел за плечами у служки. Итидон и Сэкиси на расспросы любопытных не отвечали, но и без их пояснений вскоре разнеслись слухи, что несут голову, что могло только доставить лишние хлопоты. В конце концов пришлось потушить фонари, чтобы к ним больше не приставали.

Прибыв в Хондзё, монахи постучались в главные ворота усадьбы Киры. Когда они назвались и сказали, что присланы из Сэнгаку-дзи, стражник передал сообщение хозяевам, и ворота тотчас же распахнулись, пропуская монахов. Во дворе к ним вышло довольно много вассалов Киры, которые, дружно опустившись на колени, простерлись ниц. Итидону и Сэкиси стало даже не по себе от такого чрезмерного почтения. Разумеется, самураи выказывали благоговейное почтение не им обоим, а голове своего сюзерена, висевшей на палке. Монахи не сразу сообразили, в чем дело, и на обратном пути долго хохотали над своим смущением. Приняв приветствие вассалов, они чинно проследовали в прихожую, где их встретил старший самурай Магобэй Соуда, сняли соломенные сандалии, обмыли ноги и прошли во внутренние покои. Идя по коридору, они сразу почувствовали, какая мрачная, гнетущая атмосфера царит в усадьбе — так что даже свет фонарей казался каким-то тусклым, приглушенным.