Когда Сильвиана, наконец, отпустила ее, – такое ощущение, что прошла целая вечность, – Эгвейн выпрямилась, одернула сорочку и водворила юбки на место. И вздрогнула. Белое шерстяное платье казалось тяжелым, словно свинец. Она попыталась приветствовать этот обжигающий жар. Это оказалось делом непростым. Очень непростым. Однако слезы высохли сами и достаточно быстро. Она не всхлипывала и не корчилась от боли. Девушка оглядела свое отражение в зеркале на стене, – позолота на нем истерлась от времени. Сколько тысяч женщин за все эти годы смотрелось в него? Все, кого секли в этом кабинете, после осуществления наказания должны были созерцать себя в этом зеркале и размышлять о проступке, из-за которого они оказались здесь. Однако Эгвейн рассматривала свое отражение вовсе не за этим. Ее лицо по-прежнему оставалось красным, но выглядело… спокойным. Вопреки тому, что внизу спины невыносимо жгло, она ощущала какое-то спокойствие. Быть может, попробовать спеть? Нет, все-таки не стоит. Выдернув белый льняной носовой платок из рукава, девушка старательно утерла слезы со щек.
Сильвиана окинула ее внимательным взглядом и, удовлетворившись увиденным, убрала туфлю в шкафчик напротив зеркала.
– Думаю, на первое время я смогла привлечь твое внимание, иначе в следующий раз я отнесусь к наказанию гораздо серьезнее, – заметила она сухо и поправила собранные в пучок волосы на затылке. – Во всяком случае, сомневаюсь, что в скором времени увижу тебя снова. Возможно, ты будешь довольна, узнав, что я задала те вопросы, которые ты просила. Меларе уже начала спрашивать. Та женщина действительно оказалась Лиане Шариф, хотя только Свету известно, каким образом… – она замолчала и покачала головой, после чего отодвинула от стола стул и села. – Она очень беспокоилась о тебе, куда больше, чем о себе самой. Если у тебя выдастся свободная минутка, ты можешь ее навестить. Я распоряжусь об этом. Она сейчас в открытой камере. А теперь тебе нужно бежать, если хочешь успеть съесть что-нибудь перед твоим первым уроком.
– Спасибо, – промолвила Эгвейн и развернулась к двери.
Сильвиана вздохнула:
– И никаких реверансов, дитя? – обмакнув перо в серебряную чернильницу, Наставница Послушниц принялась писать в книге наказаний мелким аккуратным почерком. – Придется нам с тобой встретиться еще и в полдень. Видимо, два первых приема пищи после возвращения в Башню тебе придется провести стоя.
Быть может Эгвейн и позволила бы всему идти своим чередом, но этой ночью в Тел’аран’риод, поджидая, пока Восседающие соберутся на Совет, она избрала себе линию поведения, которой теперь была намерена придерживаться. Она должна бороться, но нужно делать это, будто бы смиряясь с происходящим. В некоторой степени. В разумных пределах, само собой. Если она откажется исполнять все приказы без исключения, то ее просто сочтут упрямой и отправят в камеру, где она будет абсолютно бесполезна. Но некоторыми приказами имеет смысл пренебречь, особенно, если она намеревается отстаивать осколки гордости. И не просто осколки. Она не должна позволить им отрицать ее статус, как бы они ни старались это сделать.
– Престол Амерлин не кланяется никому, – ответила Эгвейн спокойно, отлично понимая, какова будет реакция на такое заявление.
Лицо Сильвианы приняло жесткое выражение, и Наставница снова взялась за перо:
– И после обеда ты снова зайдешь ко мне. И на будущее я советую тебе уходить молча, если только не хочешь не слезать у меня с колена целый день.
Эгвейн вышла молча. Но без реверанса. Все это очень напоминает тонкую проволоку, натянутую над глубокой пропастью. И она должна по ней пройти.
Как ни удивительно, за дверью Наставницы Послушниц ожидала Алвиарин, которая нетерпеливо расхаживала взад-вперед. Она куталась в свою шаль с белой бахромой, обхватывала себя руками и всматривалась куда-то вдаль. Эгвейн уже выяснила, что эта женщина больше не была Хранительницей Летописей Элайды, но почему ее так быстро сместили, она пока не понимала. Тел’аран’риод воспроизводил только кусочки и обрывки реальности. Он являлся лишь неточным отражением бодрствующего мира. Алвиарин, должно быть, слышала ее стоны, но как ни странно, Эгвейн не чувствовала никакого стыда. Она ведет пусть странное, но все же сражение, а сражений без ран не бывает. От обычной невозмутимости Белой сегодня не осталось и следа. Женщина была заметно взволнована, глаза горели, рот приоткрыт. Эгвейн не удостоила реверанса и ее, но Алвиарин только мрачно посмотрела на нее, после чего проследовала в кабинет Сильвианы.
Немного дальше по коридору стояли двое Красных и смотрели в ее сторону. Одна из Сестер была круглолицей, а другая – стройной, обеих отличал холодный взгляд; шали они носили так, чтобы длинная красная бахрома была видна полностью. Это уже не те сестры, что оказались возле нее поутру, однако их присутствие здесь сложно назвать случайным. Они были не то, чтобы охраной, но и совсем не охраной тоже не являлись. Им Эгвейн тоже не стала кланяться. Обе взирали на нее без всякого выражения.
Не успела она сделать по коридору, выложенному красно-зелеными плитками, и дюжины шагов, как услышала душераздирающий женский вопль, лишь слегка приглушенный массивной дверью кабинета Сильвианы. Значит, Алвиарин тоже отбывает наказание, причем справляется с этим не слишком успешно, раз так быстро раскричалась во всю мощь своих легких. Если только она тоже не задалась целью сделать боль частью себя. Но это вряд ли. Эгвейн не помешало бы выяснить, за что наказывают Алвиарин, раз уж женщине предписано посещать эти процедуры. У генералов всегда есть в распоряжении разведчики и глаза-и-уши, которые постоянно докладывают ему о планах врага. Ей же остается полагаться только на собственные глаза и собственные уши, ну и на то, что удастся выведать в Невидимом Мире. Но любая крупица знания может оказаться полезной, поэтому нужно копать все, что только подвернется под руку.
Завтрак завтраком, но она сначала отправилась в свою крохотную комнатку в крыле Послушниц, чтобы умыться холодной водой и расчесать спутавшиеся волосы. Расческа, лежавшая в кошеле у Эгвейн на поясе, оказалась одной из немногих вещей, которые были великодушно оставлены ей. Ночью все ее вещи и та одежда, что была на ней в момент пленения, исчезли, а на их месте появились белые платья послушницы. Однако и платья, и сорочки, развешенные вдол белой стены, принадлежали именно ей. Их хранили с тех самых пор, как ей был присвоен статус Принятой, и с изнанки подолов можно было обнаружить небольшие ярлычки с ее именем. Башня всегда отличалась бережливостью. Никогда не знаешь, когда женщине пригодится то или иное ее платье. Но белая одежда вовсе не делала Эгвейн послушницей, что бы там ни думали себе Элайда и остальные.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});