Читать интересную книгу Переписка Н. В. Гоголя. В двух томах - Николай Гоголь

А Петра Михаловича обними сильнейшим образом за меня и скажи ему, что я много бы дал за то, чтобы сделать это самому лично. А драгоценных выписок, посланных ко мне, я не получил и не могу придумать, где бы они могли засесть вместе с письмом. Напиши мне, каким путем и чрез какие места были отправлены. Я буду здесь наводить справки повсюду. Пишу к тебе из Дармштадта, куда засел говеть, где находится и Жуковский, тебе кланяющийся, и где, как известно тебе, гостит ныне государь наследник[1847], который пробудет здесь еще неделю, а потом отправится в Россию. Прощай, не забывай и пиши чаще.

Твой Г.

Обними всех Хомяковых, Свербеевых и всех близких нам, не пропуская никого. Где буду зимовать, не знаю. Лето, вероятно, пробуду где-нибудь на водах или же на морских банях. Многие недуги одолевают иногда сильно. Отсюда еду советоваться к Копу. Письма адресуй всегда во Франкфурт, или на имя Жуковского, или в посольство, или прямо poste restante, должны дойти всячески.

Языков Н. М. – Гоголю, 2 июня 1844

2 июня 1844 г. Москва [1848]

Ты что-то давно не писал ко мне, мой любезнейший Николай Васильевич! Я даже не знаю, где ты теперь, куда поедешь на лето и что ты делаешь, т. е. делаешь ли свое дело?

Я продолжаю сидеть в Москве по-прежнему. Иноземцев не пустил меня съездить в Симбирск[1849] хотя бы на месяц: сижу и жду чего-то лучшего, собираюсь переехать на дачу, потому что у нас жары несноснейшие, и у меня в комнатах тем паче, потому что в мои окна с утра до ночи Феб смотрит! Не знаю, когда пошлю я тебе еще несколько книг, тобою требуемых: теперь как-то мало едут за границу, и к тому два мои благоприятеля, с коими я надеялся отправить к тебе с каждым по посылке, задержаны судьбою в Москве: Погодин упал с дрожек и так повредил себе ногу, что должен пролежать в постели месяца с два; еще не знают, переломил ли он ногу или только ушиб, или вывихнул? Таким-то образом и вся поездка его в чужие края не совершилась. Мельгунов снова занемог; он ведь жених; сосватал себе какую-то немочку в Берлине и стремился было к ней и в этом-то состоянии стал форсить, молодечничать, не взирать на северный ветер и холод и простудился на гулянье! Впрочем, ему опять лучше – и он, конечно, скоро поспешит в путь! Напиши мне, как на тебя подействовал указ 15-го апреля 1844 г.[1850]? Не сделает ли он перемены в твоем пребывании в чужих краях и даже не принудят ли тебя возвратиться восвояси и пребывать в России? Посылаю тебе «Тригорское» – по твоему желанию. Делай со мной что угодно, в твоей статье о современных русских стихотворцах – все, что ты скажешь обо мне, будет мне сладко, и лестно, и праведно. Где же будет напечатана эта статья? Смею спросить, что твои «Мертвые души» и вообще писал ли что-нибудь с тех пор, как мы расстались в Гаштейне? Я написал несколько посланий и мелочей нынешнею весною; с меня довольно и этого, по слабости моего здоровья и на первый случай после долгого молчания.

Все мои родные и знакомые разъезжаются из Москвы по дачам или по деревням: я буду летом гораздо уединеннее, чем зимою, когда, собственно говоря, у меня уединения не было вовсе; если буду чувствовать себя бодрым, то и за стихи примусь; меня станут купать в соленой воде. Пиши ко мне об себе самом. Как ты, куда и где?

Прощай покуда. Будь здоров.

Твой Н. Языков.

Июня 2 дня 1844. Москва.

Языков Н. М. – Гоголю, сентябрь 1844

Сентябрь 1844 г. Москва[1851][1852]

Посылаю тебе письмо от Надежды Николавны Шереметевой: она на днях была в Москве и у меня; говорит, что давно не имеет о тебе никакого известия и не знала даже, где ты теперь пребываешь: я полагаю, что ты опять во Франкфурте-на-Майне.

Я переехал в Москву; все наши сюда собираются на зиму, которая этот раз будет шумнее и говорливее прошлой, которой недоставало И. В. Киреевского. «Москвитянин» остается и на будущий год по-прежнему: перемена в его редакции не состоялась[1853], между тем в Москве заводится новый журнал и уже, как слышно, и позволение на него уже выхлопотано – издателями коего будут профессор Редкин и Грановский[1854]. Это будет подобие «Отечественных записок» – по духу, складу и ладу…

П. В. Киреевский представил в ценсуру собрание так называемых «стихов»[1855]. Ценсоры сказали, что они пропустить их не могут. Министр просвещения[1856] сказал по этому случаю, что не только можно, но и должно напечатать эти сокровища. Но ценсоры на свою ответственность не берут столь важного дела: пусть, дискать, министр официально прикажет… и проч. Не знаю, чем кончится история? Дело казусное! Ждем – и не надеемся скорого и доброго решения, так сказать, судьбы Петра Васильевича.

Про тебя ходят здесь слухи распрекрасные, именно говорят, что у тебя уже готовы еще две части «Мертвых душ» и что сверх того ты написал «Записки русского генерала в Риме».

На днях получил я чрезвычайно радостное письмо от Ал. Андр. Иванова[1857]. Слава богу! Слава русскому богу! Глаза Ал. Анд. вовсе исправились, и он ревностно принялся оканчивать свою картину. Здесь его брат Сергей – при Тоне, как две капли воды похож на Ал. Андр. (он лечился у Иноземцева, который помог ему сильно): так же застенчив и робок, те же ухватки и приемы: голос в голос, волос в волос, как говорится. Я очень рад такому сходству: не может же оно обманывать!

Неужели ты и эту зиму проведешь во Франкфурте? Ты, видно, полюбил немцев: прежде, брат, за тобою не бывало этакой страсти! Чем это они тебя очаровали или разочаровали? Вспомни козла!

Прощай покуда. Твой Н. Языков.

Василию Андреевичу мое почтение. Что «Одиссея»?

Гоголь – Языкову Н. М., 19 сентября (1 октября) 1844

19 сентября (1 октября) 1844 г. Франкфурт [1858]

Франкфурт. 1 октября.

Уведомля<ю> тебя, что наконец книги получены, если не ошибаюсь, из Любека, именно следующие: «Добротолюбие»[1859] и Иннокентий. Хотя они и не пришли в то время, когда душа сильно жаждала чтенья и было для него почти год досуга, но тем не менее я им очень обрадовался. Море, по-видимому, несколько помогло. Еще только что приехал сюда. Устроиваюсь и готовлюсь приняться за дело. Ко мне из Москвы никто не пишет. Скажи Шевыреву, чтобы он объявил в «Москвитянине», что мне крайне было неприятно узнать, что без моего спросу и позволения в каком-то харьковском повременном издании приложили мой портрет и какие-то facsimile записки или тому подобное[1860]. Чтобы он объявил, что подобным мошенничеством не занимались прежде книгопродавцы, каким ныне занимаются литераторы. Я несколько раз отказывал книгопродавцам на их предложение награвировать мой портрет, кроме того, что мне не хоте<лось> этого, я имел еще на то свои причины, для меня слишком важные. И уж ежели бы пришлось мне позволить гравировку портрета, то, вероятно, это бы сделано было только для «Москвитянина», а не для другого какого-либо издания, и притом мне даже вовсе неизвестного. Попроси также Погодина, чтобы он написал письмо к Бецкому в Харьков, он его, кажется, знает, с запросом, каким образом и какими путями портрет мой зашел к нему в руки. Все нужно сделать скорее. Затем прощай. Пока еще нет времени писать больше. До другого письма. Будь здоров, трезв и бодр духом, и бог да хранит тебя.

Твой Г.

Языков Н. М. – Гоголю, 14 октября 1844

14 октября 1844 г. Москва [1861]

Отвечаю тебе на два письма[1862] одним: так пришлось, так и быть! Спасибо тебе за знакомство, которое ты мне доставил. Гр. Ивана Петровича Толстого хвалят все благородные и добромыслящие люди: я постараюсь сойтись с ним. Книги посылать буду и через него; впрочем, не знаю еще, что придется послать тебе из нашей бедной литературы и из нашей Москвы, бедной литераторами. Я просил тебе у Погодина «Московский вестник»[1863] за нынешний год; он обещал послать сам; прошлый 1843 г. он-де доставил Жуковскому, следственно, ты его видел. Твое письмо, то, в коем ты сердишься на Бецкого, самовольно выдавшего в публику твой портрет, я, для сильнейшего подействования, показывал Погодину и покажу Шевыреву. Им, кажется, не худо будет видеть и знать, нравятся ли тебе подобного рода, так сказать, спекуляции. Имеющий уши – да слышит!

Я никак не понимаю о сю пору, куда же девались книги, посланные мною к тебе еще весною истекающего года? Посланные с г-жой Анненковой, те, кои ты получил, везла г-жа Ейндродт?

В Москву приехал Иван Васильевич Киреевский, пытавшийся взять на себя редакцию «Москвитянина». Было много съездов и переговоров, но все кончилось пшиком. «Москвитянин» будет издаваться и в 1845 <г.> и в прежнем основании. Жаль мне этого. И. Киреевский поднял бы его и дал бы ему весу и духу – и дело вышло дельное, и пошло бы ходко. Деятельность И. Киреевского разбудила бы деятельность многих молодых и даже немолодых людей, дремлющих и зевающих теперь, потому только, что им не к кому пристать и не с кем идти.