Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Сальвестро смотрел на тело: в отличие от многих других оно не было обезображено по пути от корабля к берегу. Когда сломалась первая мачта, именно этот человек приказал двоим туземцам вскрыть клетку.

— Других не было? — спросил он.

Виолетта помотала головой. Они молча стояли вдвоем над мертвыми.

— А где зверь? — спросил он.

Женщина, оторвав взгляд от погибших, посмотрела на Сальвестро и повела его к двери в задней стене конюшни. Они вошли внутрь.

— Это Амалия устроила, — сухо сказала она и указала на источник аммиачных испарений, которые теперь заставляли обоих морщить носы. — Точнее, это устроили по ее настоянию.

Итак, Рим, покрытый струпьями и разворошенный Рим, над которым опускается вечер и заходящее солнце дает возможность легендарным холмам отбросить тени на своих соперников, лежащих восточнее. Омытые розовым светом гребни Квиринала, Виминала и Эсквилина ненадолго превращаются в лапу с тремя когтями, смыкающимися возле развалин Форума, прежде чем последний из них слизывается Палатином, который сам затмевается холмом Яниколо. Авентин и Целий тоже облачаются в черное, утопая в тени продолговатого горба, которому они отомстят по заслугам утром. По склонам Капитолия торопливо спускаются козы, за которыми быстро следует и сам этот усыхающий холм, погребая зазубренные углы своих заброшенных развалин в хаотической мозаике массивных зданий и приземистых башен города. Поросшие травой груды разбитой керамики выгибаются и разглаживаются в прочерченном горизонталями подъеме от образующей петлю реки к Порта дель Пополо. Рим на мгновение становится тем городом, где олени пощипывают деревья в банях Диоклетиана, а коровы пасутся на Форуме, где погребальная урна Агриппины служит мерой для зерна, а барельефное изображение рыбы на палаццо деи Консерватори является предлогом для установления пошлины на осетра. Вокруг развалин Фламиниева цирка нынешней ночью, как всегда по ночам, раскалываются куски парийского и поринийского мрамора, из которых затем выжигается известь, так что печи Калькарарии покалывают ночь слабыми иголками света. В подземном Риме тоже горит огонь и та же известь выедается из трупных полостей, из мягких вкраплений в почве, имеющих форму человеческого тела, из обветшалых галерей пустых молелен и ниш, вырезанных в соответствии с точными размерами отсутствующих речных богов и императоров. Много чего опускается в эти ждущие пространства, в эти статуи наоборот, — изваяния строителей, правителей и разрушителей Рима. Фундаменты неожиданно проседают и сбрасывают дома в эту городскую мешалку. Благополучные Римы рушатся под собственными накопившимися обломками и поднимаются из них снова и снова, посвящая себя вящей славе Ри-има, каннибала со вкусом гурмана. Отсутствующая голова Пасквино, руки Марфорио, нижние половины бесчисленных Тритонов… Взгляды статуй почти всегда устремлены вниз, и на это есть веские причины. За стенами монастыря Святой Девы, на месте некогда стоявшего там храма Минервы, в землю погружена огромная мраморная нога. За последние пятнадцать столетий она не сделала ни шагу.

И в этот город, точнее, в это нечто, глотающее и отрыгивающее города, тяжелой поступью входит Зверь. Из разнообразных полуофициальных «комитетов по приему», расставленных, соответственно, возле обелиска (портингальцы), типографии Чинквини (испанцы) и у самих ворот дель Пополо (делегация от Папского престола) хотя бы одному, вероятно, следовало бы знать, что в Риме вряд ли можно раздобыть что-либо ценное без помощи лопаты или боясь испачкать руки. Подразумевается, что все они пребывают там инкогнито, и потому им приходится занимать себя обычной, не привлекающей внимания деятельностью, как то: выковыривать грязь из-под ногтей, окликать воображаемых друзей, пытаться прочесть надпись, выгравированную на обелиске, перешнуровывать рукава, стоять в очередях, чтобы купить козий сыр или репродукцию «Тернового венца» с одного из прилавков, установленных в северной части пьяццы, одиноко расхаживать вокруг со скрещенными на груди руками, словно погрузившись в глубокие раздумья, или же стоять на одной ноге, пытаясь найти неуловимый камешек, попавший в башмак. Все эти предосторожности сводятся на нет примерно каждые пять минут, когда гости, приглашенные на завтрашний морской бой, зная, что одному из его участников еще только предстоит прибыть, и беспокоясь, стоит ли им присутствовать на таком одностороннем мероприятии, появляются на своих лошадях и обращаются к виртуозам конспирации с неосторожными вопросами, например: «Ну что, он уже здесь?» или «Дождались наконец?». Больше всего удручает, пожалуй, ежедневное трехразовое появление секретаря кардинала Армеллини, который — несомненно, из-за какой-то оплошности канцеляристов — вообще не получил приглашения. Секретарь гордится своим могучим баритоном. Он встает в стременах на другой стороне пьяццы, устремляет блуждающий взгляд на несчастных агентов, уже спешащих скрыться, наполняет легкие воздухом и просто ревет: «НУ?!»

Они ждут здесь уже целую неделю. Козий сыр отбеливает им внутренности. У большинства из них имеются две или три копии «Тернового венца». На обелиске не выгравировано никакой надписи. Даже коровьи пастухи знают, кто они такие и зачем они здесь. Слово прозвучало даже раньше, чем они там появились, так как то же самое слово привело их сюда: «Россерус».

Итак, все три лагеря упускают из виду Сальвестро с его быком и повозкой. Один или двое берут на заметку маленькую девочку, скачущую вокруг в ослепительно-белом платье, вспоминая данные им инструкции: «Все из ряда вон выходящее. Что бы то ни было…» Но затем, сверив ее радостные прыжки и бросающийся в глаза наряд с полученным ими описанием — «Большое, серое, с рогом на конце носа», — они вычеркивают ее из памяти. Повозка громыхает дальше, выезжает с пьяццы и катится на юг по виа дель Пополо. Как же они ее пропустили? Несколькими часами позже тот же вопрос зададут швейцарцы с пиками, которые двойной колонной пройдут по той же самой дороге, пустив коней рысью, и станут делать сложные воинские упражнения перед городскими воротами, пока их командир будет допрашивать злосчастных шпионов. Припозднившиеся пастухи восхищаются быстрым переходом от Оборонительного Каре к Двойному Полумесяцу с целью Охватного Маневра, и лишь одинокому подмастерью в типографии (работающему допоздна, чтобы переплести в тома in quarto четвертый и последний тираж «Обезьяны» Брандолини) приходится рассказывать раздраженному офицеру, что Зверь, да, прошел в город этим вечером и что он, нет, самолично его не видел, да и никто другой. Так откуда же он знает? Ну, как же. Да примерно как с этими якобы анонимными делегациями. Все знают. Зверь? Он просто прошел…

И — идет дальше. К этому времени, прокатившись мимо шумных причалов у Рипетты, — меж тем как свет гаснет, бросая на далекие, крытые жестью башни Сената молочно-побежалое сияние и делая еще темнее уже и без того паточный поток, который отклоняется в сторону лишь для того, чтобы снова возникнуть в конце виа дель Панико, — Зверь находится в Борго, в сотне шагов к западу от ныне преставившегося «Посоха паломника», полевой стороне виа деи Синибальди, если быть точным. Вскоре там начинают толочься другие швейцарцы вкупе с небольшим штатом папских дворцовых секретарей, выглядящих так, словно на них охотятся, хотя охотиться должны они сами. «Убийцы!» — кричит сумасшедшая старуха из какого-то дома. Зверя нигде не видно. Куда он делся? Ремесленники, допоздна работающие на виа делле Боттеге-Оскуре, отрывают взгляды от куч брошей, изображающих Зверя, которые они выстругивают из дерева, чтобы продавать их на завтрашнем представлении в Бельведере, и их охватывает сильнейшее ощущение того, что стоило им выглянуть из дверей около часа назад — и они увидели бы изображаемый ими предмет в его ленивом продвижении по улице. Как странно! Они все равно выглядывают. Соседи смотрят на них. Всем в голову одновременно приходит одна и та же мысль, все ее упускают, вздыхая, досадливо маша руками и тряся головами, затем возвращаются, чтобы приклеивать булавки к обратным сторонам брошей, начав внезапно беспокоиться о разных деталях: например, непарнопалые ли у него копыта или просто расщепленные и где располагается второй рог? Совершенно неожиданно их поделки кажутся им какими-то неправильными. (Второй рог?) Нелепые сомнения, потому что на самом деле никто его по-настоящему не видел и теперь он, вероятно, смешивается со скотом на Коровьем поле или с буйволами, живущими на острове Тиберина, которые вскоре, без сомнения, сердито замычат, разбуженные швейцарцами с факелами, действуют те по информации от бригады каменщиков, которые обследовали крошащийся замковый камень моста Кватро-Капи из люльки, подвешенной к нижней стороне арки. Каменщиков никто не разубедит в том, что он, да, был здесь около часа тому назад. Нет, нельзя сказать, чтобы кто-нибудь на самом деле его видел, но…