– Ваше сиятельство может быть уверенным, что я оправдаю это доверие, – отозвался он сухо. – Ровно как и в том, что крайние меры не понадобятся. Я принимаю… предложение, но не для того, чтобы им воспользоваться.
Герцог помедлил и неуверенно кивнул.
Кажется, темный комок страха, побудившего его сиятельство на этот разговор, только теперь немного ослабел.
* * *
– Значит, вы меня все-таки сдаете?..
– Ивга, это ведь не тюрьма и не стража. Ни одна виженская ведьма не имеет теперь права на свободу… Пойми меня правильно.
Она молчала, но ее взгляд был верхом красноречия.
Клавдий много бы дал, чтобы избавить их обоих от этой сцены – но тянуть дальше было никак невозможно. Если он хочет, чтобы к его приказам относились серьезно – он должен как минимум уважать их сам, хотя бы не попирать сапогами. И визит герцога попросту подтвердил давно известное правило: не хочешь, чтобы в доме следили слуги – вытирай ноги о коврик у двери.
Ивга не могла более жить в его явочной квартире, но и заключать ее в тюрьму он тоже не хотел, а потому в приказном порядке освободил в изоляторе одну из комнат для отдыха персонала. Персонал был, вероятно, недоволен; в этой казенной комнате имелось даже некое подобие уюта, там было все, необходимое для жизни – и штатная охрана, в надежность которой Клавдий верил совершенно.
Внося Ивгу в документы как профилактически задержанную, Клавдий испытывал не облегчение – все же освободил от некой неловкости свою профессиональную совесть – а глухое раздражение и темный стыд. И чувство вины – потому что, уже подписывая распоряжение, знал, как будет выглядеть их с Ивгой беседа. И перед глазами у него уже тогда стояло Ивгино лицо, смертельно оскорбленное, с сухими яростными глазами, с рыжими космами, разметавшимися, как костер…
– Ивга, – сказал он так мягко, как только мог. – Когда эти дурацкие времена закончатся… А они ведь закончатся когда-нибудь… Снимем тебе квартиру. С окнами на реку. Будешь жить, как хочешь, ключ будет только у тебя… Если пожелаешь, можем даже над дверью приколотить табличку: «Здесь живет абсолютно свободная ведьма»… Но сейчас нельзя. Надо хотя бы видимость создать, чтобы ни у кого не было повода возмутиться – а почему эта ведьма на особом положении…
– У вас из-за меня неприятности, – сказала она с короткой усмешкой. – Слухи, сплетни, недовольство… Я-то думала, что уж на кого-кого, а на вас повлиять тяжело…
Он сдержал внезапное раздражение. Усмехнулся, показывая, как мало задел его упрек:
– Хочешь, помогу тебе собраться?
– Мне собираться недолго, – сообщила она, глядя в сторону. – Я всю жизнь так… трусики-носочки в сумку, куртка-джинсы, пара кроссовок, билет на поезд – и вперед… Только на этот раз билетом снабжаете вы.
– Хорошо бы ты не обижала напрасно человека, который ради тебя… ладно, молчу, умолкаю.
– Почему умолкаете? – она вскинула голову, заставив ярче вспыхнуть рыжий пожар своих блестящих волос. – Давайте, говорите… Выйдет прекрасный монолог для серийной мелодрамы. «Я так много сделал для нее, она же платит мне черной неблагодарностью…»
Он вздохнул и повернулся к двери, будто собираясь уходить; она догнала его в проеме и вдруг обняла за плечи. Так крепко и так неожиданно, что он замер.
– Клавдий… Мне чего-то муторно. Не оставляйте меня, пожалуйста. Единственный человек, которому… можно, вроде как, верить… Возьмите меня на вечер к себе. Вроде как ребенка берут, чтобы назавтра он веселее в приют топал… Один разочек. Послабление… А? Клавдий, а?..
Он накрыл ладонями ее руки на своих плечах.
Откуда шпионы его сиятельства взяли, что Великим Инквизитором и его подопечной существует «безумная любовь»? Стандарт мышления – если мужчина в летах и при власти покровительствует красивой девчонке – значит…
Ему вспомнился лисенок из его детства. Несчастный узник за двойной железной сеткой. Вольнолюбивое существо, рожденное в тюрьме и для тюрьмы…
– Ивга, ты на меня сильно обижаешься?
– За что? Да за что же?.. Клав, я же понимаю, я все… Простите меня. Пустите меня… на один вечер, я на диване тихонечко… И даже, если хотите…
Он обернулся.
Она покраснела. Она стояла, мучительно алая, с пунцовыми ушами, со слезами, навернувшимися на глаза:
– Нет… я не то имела в виду… Клав, не смотрите так. Ну простите, простите пожалуйста, я так много видела… мужиков, которых за одно… за это легко купить… Теперь вы обо мне подумаете, что я… А я о вас так никогда не думала, клянусь… Ну что я за дура, ну кто меня за язык…
– Не плачь. Ничего я такого не думаю.
– Правда?..
– Я немножко разбираюсь… в ведьмах. Не плачь.
* * *
Это был самый длинный вечер в Ивгиной жизни.
Первую его половину она провела в совершенном одиночестве, в огромной квартире на площади Победного Штурма, перед темным экраном телевизора. Холодный закат за окнами погрузил жилище Клавдия в нехороший красный свет – к счастью, ненадолго, закат благополучно погас, и Ивга осталась сперва в сумерках, а потом и в темноте.
Тогда она через силу поднялась, нащупала на журнальном столике лампу, щелкнула выключателем и увидела комнату уже в другом, теплом, желтовато-оранжевом цвете; перемена к лучшему не обманула Ивгу. Она вернулась в свое кресло, села и снова уставилась не темный экран.
Ее жизнь в который раз менялась. Снова резко и нежданно; Ивга еще не до конца понимала, что случится завтра – но интуиция ее, обостренная годами скитаний, не оставляла ни малейшей надежды.
Она сидела, полностью расслабившись в объятиях мягкого кресла, никак не пытаясь обуздать поток медленно тянущихся мыслей. Она отдыхала. Это последняя возможность отдохнуть.
Она думала о тюрьме. Потому что, как бы ни обманывал себя Клавдий – а она понимала, что он себя обманывает – решетка, упавшая за спиной плененной ведьмы, уже никогда не пожелает подниматься. Особенно в Ведьмин век. Особенно если ведьму зовут Ивга Лис.
Возможно, у Ивги потихоньку развивалась мания преследования. Или мания величия, или обе вместе; она сидела перед темным экраном, и в душе ее крепла уверенность, что все тюрьмы, темницы и застенки мира готовы перегрызться между собой, повыбивать друг другу железные прутья и переломать шипы, лишь бы заполучить в свое чрево эту лису, свободного зверя, который не может жить иначе, кроме как на свободе…
За прошедший месяц она стала старше на много-много лет. Не Назар бросил ее и не она бросила Назара – нет, она попросту отказалась от своей мечты, в которой было утро, солнечный луч на полу и звон посуды под руками любимого человека. Мечта ли недостойна ее, она ли недостойна мечты – скорее всего, ни то и ни другое; мечта просто потеряла смысл, сделавшись совсем уж недосягаемой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});