Читать интересную книгу Зловещий гость (сборник) - Эрнст Гофман

К дому Кардильяка на Никезской улице примыкает старая стена с нишей, в которой помещена каменная статуя. Однажды ночью я стоял возле нее и смотрел на окно дома, выходившее во двор за стеной. Вдруг я увидел свет, мелькнувший в окне мастерской. Была полночь. Кардильяк никогда не работал в это время, потому что привык ложиться в девять часов. Какое-то зловещее предчувствие сдавило мне грудь. Не знаю почему, но мне казалось, что я стану свидетелем чего-то необыкновенного. Свет исчез. Я плотно прижался к стене, к одному из каменных изваяний. Но каков же был мой ужас, когда статуя, возле которой я стоял, начала двигаться. Мертвый камень пошатнулся. В ночном полумраке я ясно увидел, как в стене открылась дверь, через которую прошла на этот раз уже безусловно живая темная фигура и направилась тихой поступью по улице. Я невольно отскочил от места, где стоял. Статуя приняла прежнее положение. Тогда, точно движимый невидимой силой, я неслышно пошел вслед за загадочным незнакомцем. Он остановился напротив изображения Мадонны, причем свет горевшей лампадки упал прямо ему на лицо.

«Кардильяк!» – чуть не сорвалось с моего языка. Это был действительно он. Неизъяснимый страх охватил мое сердце. Увлекаемый непреодолимой силой, я пошел за лунатиком, каким считал его в ту минуту, несмотря на то что полнолуние, когда эти несчастные имеют обыкновение бродить по ночам, уже миновало. Сделав несколько шагов, Кардильяк исчез в тени одного дома, но по шороху его шагов я догадался, что он намеренно спрятался за парадным крыльцом. Что это значило? Я тщетно ломал себе голову и, остановившись, стал наблюдать, что будет. Вдруг послышался звон шпор, и вслед за тем какой-то мужчина, беззаботно напевая, показался на улице. Едва он поравнялся с парадным крыльцом, как вдруг Кардильяк, выскочив из своей засады, словно тигр, ринувшийся на добычу, напал на незнакомца и в тот же миг повалил его на землю. С криком ужаса я бросился вперед и увидел, что Кардильяк, нагнувшись к убитому, обшаривает его карманы.

«Хозяин! Что вы делаете?» – невольно вырвалось из моей груди. «Проклятие!» – воскликнул Кардильяк и, вскочив на ноги, с быстротой молнии исчез в темноте. Я в ужасе приблизился к упавшему и опустился возле него на колени в надежде, что успею еще, может быть, его спасти, но было уже поздно! Передо мной лежал труп. В страхе я даже не заметил, как был окружен сбежавшейся стражей.

«Опять убитый! – послышались голоса. – А ты, молодой человек, что тут делаешь? Или ты тоже из их шайки? Взять его!» Пораженный, я едва сумел проговорить в ответ, что никогда не занимался такими злодейскими делами, что присутствовал при убийстве совершенно случайно и потому прошу отпустить меня домой.

Тут один из сыщиков осветил мне лицо фонарем и, узнав, кто я, воскликнул, засмеявшись:

«Да это же Оливье Брюссон – подмастерье честного Кардильяка! Ну, этот, конечно, не станет резать прохожих на улицах, хотя, по правде сказать, мошенники часто прибегают к подобной уловке – сами начинают стенать над убитым, чтобы отвести от себя подозрения. Рассказывай, юноша, как все было! Говори смело!» – «Прямо на моих глазах, – начал я, – из-за парадного крыльца выскочил какой-то человек, пырнул несчастного кинжалом и скрылся быстрее молнии, услышав мой крик, а я подбежал посмотреть, нельзя ли помочь раненому». – «Ну нет, юноша! – воскликнул один из поднявших труп. – Помощь тут не нужна: он убит ударом в сердце. Черт бы побрал этих дьяволов! Мы опять опоздали, как три дня назад!»

С этими словами они удалились, забрав с собой труп. Оставшись один, я не знал, верить ли тому, что слышал и видел. Мне казалось, меня мучил ужасный сон, от которого я каждую минуту жаждал проснуться. Кардильяк, отец моей Мадлен, – гнусный убийца! Оглушенный, подавленный этой мыслью, почти без чувств, я сел на ступени одного дома. Между тем начинало светать. Приглядевшись, я увидел, что на мостовой, как раз возле меня, лежит офицерская шляпа, украшенная перьями, – несомненное доказательство преступления Кардильяка. В ужасе я убежал прочь от страшного места.

Придя домой, я долго просидел на своем чердаке, все еще не в состоянии собраться с мыслями. Вдруг дверь комнаты отворилась, и на пороге появился сам Кардильяк.

«Что вам от меня надо, во имя самого Неба?» – вскрикнул я. Но он, не обращая ни малейшего внимания на мой вопрос, приблизился ко мне со своей обыкновенной неприятной улыбкой, еще более усилившей на этот раз мое к нему отвращение, и, придвинув старый сломанный табурет, сел напротив. Я чувствовал, что у меня не хватит сил подняться, и остался лежать на своем соломенном тюфяке.

«Ну что, Оливье? – начал Кардильяк. – Как поживаешь, бедняга? Признаюсь, я немного сурово поступил с тобой, прогнав тебя прочь, и теперь чувствую, что мне недостает тебя. У меня как раз есть работа, с которой без тебя я не смогу справиться. Что, если ты вернешься ко мне? Ты молчишь! Колеблешься! Впрочем, я и сам знаю, что обидел тебя. Но что делать! Меня сильно разозлили твои шашни с Мадлен. Теперь, однако, я спокойно все обдумал и считаю, что при твоем искусстве и трудолюбии лучшего зятя мне незачем и желать. Вернись же ко мне, мой славный малый, и попробуй заслужить Мадлен».

Слова Кардильяка пронзили мне сердце – настолько я был поражен его лицемерным хладнокровием.

«Ты колеблешься! – продолжал Кардильяк, вперив в меня пронзительный взгляд своих сверкающих глаз. – Может быть, у тебя другое на уме? Не собираешься ли ты, вместо того чтобы пойти со мной, отправиться к Дегрэ, Аржансону или Ларенье? Берегись, юноша! Смотри, чтобы когти, которыми ты хочешь оцарапать других, не поранили тебя самого».

Тут я не выдержал и громко воскликнул: «Пусть этих имен страшатся те, у кого на совести какое-нибудь злодейство, а мне их бояться нечего!» – «Помни, – возразил Кардильяк, – для тебя большая честь уже то, что ты принят подмастерьем в мастерскую такого искусного и притом глубоко уважаемого за свою честность хозяина, а потому всякая клевета на него упадет на голову самого клеветника. Что же касается Мадлен, то ты должен понять, что теперешней моей благосклонностью обязан исключительно ей. Бедняжка любит тебя до безумия, и я ничего не смог сделать с этой любовью. Едва ты ушел, она бросилась к моим ногам, обняла мои колени и, рыдая, как безумная, объявила, что не может без тебя жить. Я сначала думал, что это просто каприз молодой девчонки, готовой, подобно им всем, пойти на смерть при первой улыбке смазливого мальчика. Но Мадлен, однако, не унималась, а, напротив, начала худеть и бледнеть с каждым днем и в припадках лихорадки то и дело повторяла твое имя. Что мне оставалось делать? Я же не хочу ее погибели! Наконец, вчера вечером я решился сказать ей, что на все согласен и сегодня же приведу тебя обратно. Посмотрел бы ты, как она после этого расцвела и похорошела за одну ночь и с каким нетерпением жаждет тебя увидеть!»

Не знаю, простит ли мне Небо мой поступок, но дело кончилось тем, что я тотчас побежал в дом Кардильяка, там встретил мою Мадлен, в восторге повторявшую: «Оливье! Оливье! Милый мой Оливье!» Я обнял ее, прижал к своей груди, целуя, и, наконец, поклялся всеми святыми, которые только существуют на свете, никогда с ней не расставаться.

Взволнованный воспоминаниями, Оливье вынужден был остановиться. Скюдери, пораженная открытием, что человек, которого она считала олицетворением честности и добродетели, оказался таким презренным злодеем, только и смогла воскликнуть:

– Ужасно! Итак, Рене Кардильяк принадлежал к шайке грабителей, превративших наш Париж в вертеп разбойников!

– Что вы сказали? – прервал ее Оливье. – К шайке грабителей? Шайки этой нет и никогда не было! Кардильяк один, без всяких помощников, совершал в городе все эти убийства. Потому становится понятной тщетность всех усилий поймать и обличить убийцу.

Но позвольте мне продолжить, и тогда вы увидите сами, в какие тенета злая судьба запутала меня, несчастнейшего из людей! Можно легко себе представить, в каком положении я оказался. Но назад пути не было. Иногда мне казалось, что я, скрывая эти ужасы, тем самым становился помощником Кардильяка в его злодеяниях, и тогда лишь любовь к Мадлен могла хоть несколько ободрить меня и утешить. Только в ее присутствии рассеивался немного тот вечный страх, под гнетом которого я жил. Работая с Кардильяком в мастерской, я не смел взглянуть ему в лицо. Неизъяснимый ужас сковывал мой язык при виде этого чудовища, умевшего лицемерно разыгрывать днем роль честного гражданина и нежного отца, а ночью совершать свои жуткие преступления.

Мадлен, этот чистый, безгрешный ангел, обожала отца, и я невольно содрогался при мысли, что будет с ней в тот день, когда все откроется и дьявольская пелена, застилавшая ей глаза, спадет сама собой. Уже эта одна мысль способна была заставить меня молчать.

Хотя из слов патруля я догадывался о многом, но все-таки причины злодейств, совершаемых Кардильяком, оставались для меня загадкой. Объяснение не заставило долго себя ждать.