ней заботилась. У Клер всегда были красивые платья, волосы заплетены в косички, а гулять во двор она выходила только в белом, отделанном кружевами фартучке. Для ребенка, у которого нет ни братьев, ни сестер, мельница была удивительным миром. Там царило постоянное оживление, с четырех утра и до позднего вечера.
Ходили туда-сюда работники, со стуком въезжали конные повозки, доставлявшие ветошь или увозившие стопы готовой бумаги… Обедали все вместе, с товарищескими перепалками, песнями. Так Клер усвоила, что с другими надо делиться, стала наблюдательной. Очень прилежная ученица — в аттестате у нее были только высшие баллы, — Клер вполне могла стать школьной учительницей. Но по этому пути девушка не пошла.
«Хочу остаться дома!» — сказала она родителям. Но признаться, что больше всего ее интересует производство бумаги, не осмелилась.
Клер знала, что это мужское ремесло, требующее больших временных затрат. Однако она еще надеялась узнать больше, чтобы помогать отцу. Он этого ее стремления не понимал. Искать утешения приходилось в уходе за тремя козами и лошадью. Огород тоже был полноправным владением Клер, но землю она не вскапывала. Этим занимался Фолле, а еще он пропалывал грядки от сорняков, бороновал. Колен ему за это платил.
Девушка подошла к приземистому дому, где провела столько приятных часов в компании своего друга Базиля. Ей даже показалось, что в одном окошке, в сарае, горит свеча. У нее застучало сердце от волнения и радостного удивления.
— Он вернулся! Соважон, ты видел? Базиль тебя наверняка не узнает! И не вздумай рычать. Это друг!
Клер повесила садок на низкую ветку и бегом пустилась к дому. Но стоило ей толкнуть дверцу в сарай, как свет погас. Пес глухо зарычал.
— Веди себя хорошо! Наверное, Базиль лег спать. Ну конечно, устал — целый день в дороге! Но я все равно хочу его увидеть!
Тряхнув кудрявыми волосами, темной волной спадавшими ей на плечи, Клер вошла в пристройку. Этот сарайчик Базиль использовал редко и на ключ не запирал. Только у жилой части дома имелся крепкий замок.
— Темень какая! — сердито сказала Клер, чувствуя под ногами сухую солому.
Слева раздался шорох, и девушка вздрогнула. Соважон приглушенно рыкнул. Вернее, это был наполовину вой, наполовину рычание. Она ухватила его за ошейник, но пес вырвался и убежал в темноту.
— Соважон, нет!
Клер испугалась не на шутку. Так сглупить! Кто угодно мог спрятаться в заброшенном сарае! И опять этот звук… Клер застыла на месте, не смея ни отступить, ни идти дальше. В следующий миг пес зарычал, а потом взвизгнул, коротко и жалко. Предсмертный крик? И снова тишина…
— Соважон? Где ты, отзовись!
Клер едва сдерживалась, чтобы не закричать от страха. Она пожалела, что оставила фонарь на улице, на межевом столбике. Вокруг — тьма, и собака не отвечает. Она вытянула руки перед собой, как слепая. И вдруг кто-то крепкой рукой обхватил ее за талию, а второй зажал рот.
— Закричишь — прирежу! — прошептал мужской голос. — У меня «перо»!
Девушка ощутила, как что-то острое ткнулось в бок. Ее захлестнула паника.
— Поняла? Ни звука!
Когда мужчина слегка сдвинул со рта пальцы, она выговорила, дрожа всем телом:
— Я не буду кричать. Сжальтесь!
Парализованная страхом, Клер пыталась узнать обидчика по голосу. Судя по рукам, он худощав, а значит, это не Эдуар Жиро, известный своей распущенностью. Она подумала — Фредерик, но у того нет акцента и другой лексикон.
— Мой пес, — продолжала она едва слышно, — что вы с ним сделали? Он не умер?
Тревога за любимца перевесила страх. Клер заплакала, испугавшись, что ей придется пережить новую кончину:
— Если вы его убили… О! Если убили…
— Всего лишь стукнул поленцем по голове! Он меня укусил. Надо было его лучше держать!
Странная ситуация и не менее странный диалог в темноте, при том что стоят они, плотно прижавшись друг к другу… Клер ощутила, как рука незнакомца начинает поглаживать ее грудь, спускается по бедру. Она дернулась, готовая отбиваться, но инстинкт подсказывал, что лучше пока постоять спокойно. Незнакомец тихо засмеялся, обнял ее покрепче. Клер злилась и не ждала от него ничего хорошего, но все равно ощутила волнующее томление во всем теле.
— Пустите! — сердито выкрикнула она.
И вырвалась из его объятий. Движение получилось резким, и она упала на колени. Чтобы он не ударил ее или снова не схватил, она попыталась отползти. Рука наткнулась на что-то теплое и шерстяное.
— Соважон!
Клер прижалась щекой к его боку и ощутила прерывистое дыхание.
— Живой! Спасибо, Господи!
Голос из темноты иронично отозвался:
— Меня ты должна благодарить! Я мог перерезать твоему псу горло!
Спорить с ним она сочла ниже своего достоинства. Человек, затаившийся во мраке, уже не казался ей таким уж опасным, и по годам они, скорее всего, ровесники. Сейчас он явно бравировал, судя по его тону. А еще он тоже оказался любопытным — зажег свечу.
Увидев сидящую на соломе Клер, он восторженно присвистнул. Девушка держала окровавленную голову пса на коленях. Расстегнутый ворот приоткрывал шею и верх грудей, маленьких и круглых, в свете свечи кожа казалась золотой, а губы — ярко-алыми. Он подошел, по-прежнему с ножом в руке.
— Надо же, а ты хорошенькая! Ладная девчонка, фигуристая!
Клер не смела на него взглянуть. Она сосредоточилась на ране на голове Соважона, которая, к счастью, оказалась неглубокой. Наконец она медленно подняла на юношу свои черные глаза, сверкающие гневом.
— Зачем вы вообще его ударили? И почему тут прячетесь?
— Ты мне этот тон брось! — отвечал парень куда менее уверенно.
Клер пыталась рассмотреть своего обидчика. Лицо его скрывала темнота, зато такой костюм из бежевого тика она уже где-то видела… Заключенные в колонии для несовершеннолетних преступников, располагавшейся в соседней коммуне Ла-Куронн[12], носили такие, чтобы в случае побега их проще было обнаружить. Однажды они с отцом ездили на бумажную мельницу во Флёрак и видели, как на полях работают юные арестанты. Вид у них был жалкий, труд — тяжелый, с рассвета и до заката. Среди них много было подростков и даже детей. В душе у Клер тогда шевельнулась жалость, и она, конечно же, поделилась впечатлениями с Базилем.
Он объяснил, горько усмехаясь, что эти бедные дети попадают в колонию за пустяшные правонарушения. В большинстве случаев их самый тяжкий грех — кража еды, чтобы не умереть с голода.
— Ты… Ты сбежал из колонии в Ла-Куронн, да?
На «ты» она перешла спонтанно. Клер с детства много общалась с работниками мельницы и привыкла к фамильярности.
— Умная, догадалась! — воскликнул парень.
Но по тому,