— Значит, так… — продолжал он, — с чего бы начать?.. Магомаев, Хиль, Пьеха, Кристалинская, Кобзон… наверное, слышали? Пластинки у вас есть? Ненашева, Вардашева, Пахоменко…
С самого начала он на меня тягостное впечатление произвел.
— Мечтаю поступить на вокальное отделение, — пояснил он наконец, — с детства пою с утра до вечера. Родственники, товарищи сначала меня слушали, а потом взмолились — сколько можно! Меня, в общем-то, некому слушать, понимаете? Работаю сантехником. Вот и приходится петь с утра до вечера в чужих домах…
— Петь с утра до вечера прекрасно, — сказал я.
— В чужих домах? — спросил он недоверчиво.
— Все равно где, — сказал я, — какая разница?
— Серьезно? Вот вы правильно рассуждаете, сразу меня поняли.
— Лучше спойте, — сказал я.
— А что спеть? Можно начинать?
— Спойте, что у вас лучше получается.
— У меня все одинаково получается.
— Ну, спойте все.
— Во человек мне попался! — сказал он восхищенно. — А соседи ничего?
— Соседи на работе.
— Так. Ладно. Сейчас я начну. — Он прокашлялся. Снова спросил:
— А напротив?
— Ну, те далеко.
— Всего через площадку, — сказал он, — не так далеко…
— Да ну их, — сказал я.
— Подряд петь? — спросил он.
— Ну, подряд.
— Без передышки? Я не устаю, — предупредил он. — Ладно. Так…
Он спел несколько песен, и мне понравилось.
— И много у тебя родственников? — полюбопытствовал я.
— Народу полно, — сказал он, — да им радио вполне хватает. Я ведь их ни в чем не обвиняю…
— И товарищей полно?
— Полно.
Даже жалко его стало: не дают человеку петь с утра до вечера.
— Еще спеть? — спросил он.
— Давай, давай, не обращай на меня внимания.
— Как это не обращать?
— Как будто меня нет.
— Кому же я тогда пою? — обиделся он. Без слушателей он не мог.
Я его подбодрил:
— На твоем месте я бы непременно пел с утра до вечера.
— До вечера еще далеко, — успокоил он.
— Про мои краны не забудь, — напомнил я.
— Как можно! Спеть еще?
Он в самом деле ни черта не уставал. Рассчитывать на то, что он устанет, никому, наверно, не приходилось. Прослушав подряд песен сорок, я лучше теперь понимал его родственников и знакомых.
В дверь постучали. Он с досадой сказал:
— Ну вот, я же знал…
Я пошел открывать.
— Умерьте телевизор, — сказала соседка.
— Умерю, — сказал я.
— Водопроводчик к вам не приходил? — спросила соседка.
— Он у меня, — сказал я.
— Непременно его потом ко мне пошлите.
— У нее не споешь, — понял он, — да я к ней сегодня не пойду.
— Между прочим, я тоже песен больше слушать не могу, — сказал я откровенно.
— Я-то знаю, — сказал он, — слушать меня никому неохота с утра до вечера. Вот окончу я музыкальное училище, и будут меня слушать все как миленькие за купленные билеты.
— И я приду слушать, — сказал я, чтобы от него отвязаться.
— А сейчас больше не хотите? — спросил он.
— Соседка не позволит, — сказал я.
— Ах да, я и забыл… А как вы думаете, поступлю я в музыкальное училище?
— Отчего же, поступишь, возьмешь и поступишь.
— Возьму и поступлю, — повторил он твердо.
— Возьмись-ка ты пока за краны, — сказал я.
— А как вы думаете, — спросил он неожиданно, — нужно ли мне постричься?
— Нет, вроде…
— А все говорят…
— Ну зачем же, ведь ты артист!
— Во-во! — обрадовался он. — Совершенно верно! Буду продолжать развивать свой голос с утра до вечера и не стричься, пока не поступлю в музыкальное училище! Спою вам еще одну песню и пойду.
Настоящий современный парень, певец по совместительству, поющий водопроводчик со своей мечтой поступить в музыкальное училище, ушел по сантехническим нарядам, забыв исправить краны и оставив меня совершенно разбитым.
В кухне он оставил свой слесарный инструмент.
Зазвонил телефон.
— Я тут недалеко, — узнал я его голос, — в вашем доме! Целая семья меня слушает, чертовски повезло, не хотите ли прийти?
— Нет, нет, я не могу…
— Эх, жаль… здесь все с гриппом лежат… на работу не пошли.
— Ну хватит, разные там глупости… — разозлился я.
— Я у вас инструмент оставил, — орал он, — закончу здесь и к вам зайду.
— Ради бога… — взмолился я, — ничего вы не оставляли…
— Как не оставлял?!
Ведь если он вернется, начнет петь…
— Все равно я зайду… Посмотрите. Не может быть…
— Я уезжаю, — сказал я в отчаянии.
— Когда? — спросил он.
— Сейчас.
— И надолго?
— Боюсь, насовсем.
— Но мне здесь краны не открутить…
— Ну хорошо, я оставлю ваш инструмент у соседей.
— Нашли, значит? Я же знал!
— Да. Нашел. Но я очень спешу.
— А им можно спеть?
— Кому?
— Тем соседям, которым вы оставите?
— Ах, откуда я знаю!
— За то, что вы нашли мой инструмент, — сказал он, — я вам спою сейчас по телефону.
Я бросил трубку.
Я больше не мог. Он пугал меня. Доканывал. В его репертуаре были песни всех стран, всех народов.
Я от души желаю ему поступить в музыкальное училище, чтобы он оставил в покое родных, товарищей, соседей.
Чтобы он оставил в покое всех тех, у кого не в порядке краны.
Чтобы он навсегда оставил меня в покое.
Чтобы он нашел себе широкую народную аудиторию, достойную его таланта и энергии!
Любовь моя
Я влюбилась в него, ой как, ой! Голова его на длинной шее изящно покачивалась в толпе, возвышалась над всеми головами на целую голову. Он двигался мелкими изящными шажками не спеша, и это ему придавало солидность. Руки он держал в карманах, а не размахивал ими разгильдяйски, как это делают некоторые. Он увидел меня, а я его, и кроме друг друга мы никого уж не хотели видеть. Он меня поразил. У него оказались выбиты все передние зубы. И это придавало ему мужественность. Он врезался в оконное стекло, играя в пинг-понг. Он поранил себе все лицо. И я решила, что мне нужен именно такой человек. Когда он смеялся своим беззубым ртом, все женщины пропадали из виду. Ой как, ой, я люблю, когда от моего мужчины шарахаются другие женщины. Да и какая же не мечтает, чтобы любимый принадлежал только ей! Я просила его побольше смеяться, и он поминутно хохотал, разгоняя всех вокруг. Он не жевал, а глотал еду, и я не успевала ему готовить. Да и какая женщина не мечтает беспрерывно готовить для своего любимого! Он был правнук кого-то из друзей Пушкина, ему рассказывала об этом мать, которая слышала это от своей бабушки, а та, в свою очередь, от загадочного друга друзей Пушкина. Он любил повторять: «Культуры этой у меня давно воз, и теперь мне просто приходится ограничивать себя в культуре». — «Но почему же ограничиваться?» — спросила я однажды. «Чтобы всех вокруг не обескуражить», — ответил он.
Мы были в Эрмитаже, и он ходил в толпе, а голова его покачивалась, как всегда, в такт, возвышалась над всеми. К нам вдруг подошел смотритель зала и говорит:
— Выведите отсюда вашего приятеля, он совершенно пьян.
— Вы не правы, — сказала я, — так ходить — его манера.
— Тогда мы выведем его сами, — ответили мне, — у вашего друга голова совершенно не держится на плечах.
— Но ведь это смешно, — сказала я, — вы нас смешите.
И мой любимый рассмеялся. Смотритель шарахнулся в сторону, другие люди тоже, и мы остались одни, окруженные со всех сторон шедеврами старых мастеров эпохи Возрождения.
Он был неотразим. Однажды мы сидели в компании, и он хохотал до упаду, близко к сердцу принимая анекдоты. Давно уже не было гостей за столом и рассказчика, а он все не унимался, и я вдруг почувствовала, что мне надо тоже уйти…
И я ушла. Навсегда.
Ну почему, почему… Потому что:
1. Он мог вставить зубы.
2. Не семенить, а ходить.
3. Не глотать еду, а есть, как все люди, и мне не приходилось бы непрерывно торчать у плиты.
4. Он мог не держать в карманах руки и в то же время не размахивать ими по-разгильдяйски.
5. Он мог не врезаться в стекло, оно само никогда ни в кого не врежется.
И вовсе не нужно человеку ограничиваться в культуре.
И что это за смех… и вообще?!
А Пушкин здесь при чем?
Короче говоря, любила я его три года, ой как, ой, а потом разочаровалась, ой как, ой!
Аврелика (
Доктор филологических наук)
— За свою жизнь я сделал выдающееся открытие, — улыбнулся он устало, — пустил по свету слово АВРЕЛИКА. Докторскую диссертацию защитил на это слово. Сотни страниц исписал бисерным мелким почерком. Старался больше есть, чтобы курить поменьше, поменьше спать, чтобы больше написать. С тяжелыми свинцовыми веками и отяжелевшим желудком бил в одну точку… — Он откинулся в кресло и закрыл глаза, давая понять, что бить в одну точку с тяжелыми веками и отяжелевшим желудком далеко не легкое занятие. — Труд кропотливый, повседневный, повсеместный, постоянный, неисчерпаемый… — продолжал он, но я перебил: