— Мало.
— Вам все мало, дорогой, вы, наверное, из тех людей, которые едят до отвалу, до тех пор, пока уже дышать не могут. А ведь с вами Парфентьев говорит. Единственный в своем роде. Парфентьев моя фамилия. Пар — первый слог.
— А второй?
— Фен.
— Третий?
— Тьев.
Тут меня осенило.
— Послушайте, вы к моей жене никакого отношения не имеете? Может, она сейчас с вами рядом стоит?
— Помилуй господи, — говорит, — я к своей-то жене никакого отношения не имею, не то что к вашей. Ни ваша, ни моя жена со мной рядом не стоят.
— Спасибо, — говорю, — за приятную новость, сами понимаете, к своей жене вы можете не иметь отношения, а к моей наоборот.
— А моя жена, — говорит, — случайно там с вами не сидит?
— А как ваша фамилия? — спрашиваю.
— Парфентьев, — заорал он необыкновенно радостно. — Единственный в своем роде! Пар — первый слог!
— Так, — сказал я. — Первая буква какая?
— Пе! — сказал он. — По. Повар!
— Печенка! — заорал я. — Пумперникель!
— Пумперникель — это что? — спросил он.
— Эстонская еда, — сказал я. — Прелесть!
— А я Парфентьев! — сказал он.
— А вторая буква какая? — спросил я.
— Артиллерия! — сказал он. — Амбразура. Аврал. Арро.
— Арро?
— Ну, это не важно, — сказал он, — мой шеф Арро, вы его не знаете, ну его к лешему!
— Я забыл, на какой букве мы остановились, — сказал я.
— А вы думаете, я только об этом и думаю? — сказал он.
— А как ваша фамилия? — спросил я.
— На третьей букве остановились, — сказал он сразу, — вспомнил.
— Третья буква какая? — спросил я.
— Р-развернись плечо… — сказал он.
— Радуга, — сказал я. — Румба!
— Тумба, тумба, тумба, Мадрид и Лиссабон!.. — запел он. Потом поинтересовался, не утомился ли я.
— Нисколько, — сказал я. — Вы как раз напали на человека, которого не сразу утомишь. Тем более мне совершенно делать нечего.
— Это так приятно. Такое совпадение! Мне тоже совершенно нечего делать!
— Давайте, давайте четвертую букву, нисколько я не устал, и насчет еды вы верно подметили — ем я крепко. На полную мощность. За обе щеки. Когда ем огурцы, хруст стоит на весь дом. Когда хлебаю борщ, слышно во дворе.
— И кушайте себе на здоровье, — говорит, — только соседей не тревожьте.
— Они тоже едят вовсю, друг друга заглушаем.
— Прекрасные соседи вам попались.
— Отличные соседи.
— А как они выглядят?
— Очень уж на меня похожи.
— Как это вы ухитрились?
— Как они ухитрились, вы хотите сказать?
— И вы и они.
— Чего ухитрились?
— Да я и сам не знаю, о чем вы толкуете.
— По-моему, ни о чем.
— Споем?
— Споем.
Мы спели «Кавы-кавы-кавылечек».
Я поинтересовался, не устал ли он. Так он даже обиделся. Я, говорит, не меньше вашего съедаю — две курицы зараз, так что будьте добры, осторожно. Парфентьев моя фамилия.
— А поросенка, — спрашиваю, — можете целого зараз съесть?
— Смотря какого.
— Большого.
— Вдвоем с вами, пожалуй, съедим любого.
— А пива, — спрашиваю, — можете зараз бочонок выпить?
— Могу, — говорит, — ерунда…
— И я могу. А можете ли вы…
— Могу! Могу! — орет. Не дал договорить. — Парфентьев, — говорит, — моя фамилия.
— Того, о чем я хотел спросить, вы не можете, — говорю.
Он запел песню на стихи «Все мы можем и не можем».
Я подпевал. Потом спросил:
— Кому же вы все-таки звонили, интересно знать. Любопытно, кому вы звонили?
— А никому. Парфентьев моя фамилия, запомнили? Пар-фен-тьев! Новый год встречаю. Парфентьев встречает Новый год! Ясно?
Он запел «Море, море, золотая волна».
Я подпевал. Отлично получалось. Дуэт по телефону. Красота!
Мы спели еще: «А нам до них и дела нет», «Любовь моя далекая», «Провожали гармониста», «Эх вы, эх вы!», «Давным-давно», «Привет вам всем, привет, ребята!», «Привет вам, птицы!».
Поздравили друг друга с Новым годом.
Он сказал:
— А фамилию мою вы уж, пожалуйста, запомните, потому что она у меня другая.
И очень деликатно трубку повесил.
Нужно было читать…
Сначала все хорошо было.
Она увидела, что я на нее смотрю, и говорит:
— Что это вы все время на меня смотрите?
— А что, смотреть нельзя? — говорю. И продолжаю смотреть. Тем более что мне давно жениться пора.
— Можно, — говорит, — только вы так глаза раскрываете, как будто вы слепой.
— Кто, я слепой?
— Вы, а кто же!
Я немного обиделся, но все равно смотреть продолжаю. Тем более у меня намерения серьезные.
Все хорошо было.
А потом я сказал:
— Вот когда я смотрю на вас, мне кажется, Пушкин именно о вас сочинил свои некоторые стихи…
Она возьми да скажи:
— А какие стихи вы имеете в виду?
А я никакие стихи в виду не имел. Я просто так сказал. Должен же я был ей что-то приятное сказать…
Она ждет, что я ей отвечу, а я молчу.
Тогда она говорит:
— «…Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…» Это вы имели в виду?
— Во-во! — говорю. — Это самое… — Хотя ничего этого я в виду не имел. Пушкина я, конечно, знал. Как не знать! В школе еще проходили. Да все забыл. Давно было. Все не упомнишь.
Она говорит:
— Ах, бросьте, ничего вы этого в виду не имели…
Я говорю:
— Почему не имел? Имел! — И руку на сердце положил, чтобы она лучше поверила.
Она говорит:
— Да знаю я вас всех, всегда врете…
— Ну как хотите, — говорю, — только вы меня этими словами глубоко обижаете… Встретить вот так человека… И вдруг слышишь от этого человека подобные слова…
Она вдруг ни с того ни с сего говорит:
— Вот вы про Пушкина только что говорили, а Лонгфелло вы читали?
— Кого? — спрашиваю.
— Лонгфелло.
— Читал! — соврал я.
— «Гайавату» всю прочли?
— Всю.
— До конца?
— А что?
— И как вам?
— Хорошо.
Прочел бы эту «Гайавату», думаю, гораздо лучше бы себя чувствовал. Да только разве знаешь, что именно про этого Лонгфелло будут спрашивать. Хуже, чем на экзамене, ей-богу, получается. Там хоть программа есть.
Дадут тебе перед экзаменом программу, и учи себе все билеты.
Я все боялся: она начнет сейчас спрашивать, что я у этого Лонгфелло еще читал.
А она говорит:
— Олешу вы, конечно, читали…
— Кого?!
Она на это внимания не обратила, что я переспросил, или не расслышала и говорит:
— Хороший был писатель, правда?
— Ну! Этот писал, — говорю, — день и ночь…
— Это вы о Бальзаке, наверное, вот, кто действительно…
— Вот именно! — говорю.
— Нет, вы согласитесь…
— Я согласен! — говорю. — Согласен! — И чего она ко мне с этими писателями пристала — не понимаю. Про кино бы спросила. Про лес. Про природу. Про птиц. Мало ли про что спросить можно, боже мой!
А она говорит:
— Читали Сименона?
— Читал, — говорю. И волнуюсь, на сплошных нервах держусь. Опять ведь спросит, что он написал!
Она говорит:
— Лэнгстона Хьюза читали?
Тут я не выдержал. Мне показалось, она подробно хочет спросить про этого Хьюза. Как заору:
— Сдалось вам, что я читал, а что не читал! Какое ваше-то дело! Что вы пристали?
Она зашаталась вроде. Так мне показалось. Она, может, тоже серьезные намерения имела. Ведь все хорошо так было! Так все шло!
Нет, она не упала. Она только перестала улыбаться и говорит:
— Я к вам пристала?
— Да, вы! — говорю. — Пристали с этими писателями, как банный лист. Как… не знаю что!
— Ах вот как! — говорит.
— Да, да! — говорю. — Да, да, да!
А так хорошо было. Так все шло…
Она повернулась и пошла от меня, стуча каблуками.
Потом повернулась и закричала:
— Ничего вы не читали!
Это была правда. И я не очень обиделся. А она еще раз обернулась и крикнула:
— Баба!
Это было самое настоящее оскорбление. А ведь все хорошо было. Так все шло…
И какого черта она пристала ко мне с этими писателями! Какое ей дело до всего этого? Что она мне, преподаватель? Что ей до этого всего, не пойму! Ну, не читал. Нельзя за меня замуж выходить, что ли? Из-за этого? Чушь какая-то! Разборчивые слишком невесты пошли, вот что я вам скажу… А лучше бы читать все-таки. Сидеть с ней рядом да читать… читать…
А так хорошо все было. Так все шло…
Туда и обратно
Зачем ОДНО учреждение переходило в здание ДРУГОГО учреждения, а ТО учреждение переходило в здание ЭТОГО учреждения, — так никто и не понял.
И в том здании и в этом здании одинаковое количество комнат.
И тут и там по сорок дверей.
И окон одинаковое количество.
И выключателей одинаковое количество.
И этажи те же.