потому что кладбище не было тем местом, с которым человек себя связывал.
Юлиан был более чем уверен, что после смерти душа Ривальды Скуэйн вернулась домой – в трёхэтажный особняк на улице Златокудрого Орла.
И он был не сторонником религиозных убеждений. На самом деле смерть является полным окончанием всего. Все биологические процессы в организме приостанавливаются, после чего начинается бесконечное и безысходное небытие. Увы, но рассказы о бессмертной душе не имели за собой никакого логического обоснования.
Но во что же Юлиан верил сейчас? Скорее всего, ни во что. Сейчас он скорее пытался верить в загробную жизнь, потому что ничего другого не оставалось. Он не мог принять тот факт, что кого-то нет не временно, не для него лично, а совсем.
Капля потекла по его щеке. Он не мог понять – слеза это или всего лишь снег, но хотелось верить во второе.
Юлиан не смог выдавить из себя ни слова. Все эпитафии и некрологи остались лишь в его мыслях – сумбурных и нездоровых, но откровенных и честных.
Он слишком долго находится здесь. Ещё немного – и прошлое снова поймает его в свои сети и оставит там навсегда.
Юлиан только что нашёл ту ниточку, что могла обрасти и стать канатом к желанию жить и двигаться дальше. Но прошлое – всепоглощающее и тёмное прошлое изо всех сил пыталось эту нитку оборвать, окончательно превратив Юлиана в безвольную оболочку.
Он развернулся и зашагал прочь. Призрак Ривальды преследовал его, но он не оборачивался.
Юлиан громко и отчётливо сказал прошлому, что у него больше нет над ним власти. Пусть прошлое и было против, но Юлиан взглянул ему в лицо и привёл один неоспоримый довод. Он заключался в том, что Юлиан шагал в сторону Сверчковой улицы – месту, хоть и связанному с прошлым, но с прошлым светлым и радужным, а не угнетающим и безликим.
Первый шаг всегда самый сложный. Стоит преодолеть его и станет куда легче, но многие так и не находят в себе смелости, из-за чего разворачиваются назад.
Юлиан не должен быть таким слабым. Время слабого Мерлина прошло, и настало время заменить его новым.
Он нервно теребил букет астр в руке. Юлиан не был уверен, что Пенелопа любит эти цветы, но зная, что синий цвет – её любимый, не придумал лучшего варианта.
Вдруг дверь откроет не она, а её грозный отец герр Моритц Лютнер? Что он сделает с Юлианом? Отсечёт его этим же букетом астр или мощным ударом депортирует обратно в Грунндебайтен?
Вдруг на пороге будет стоять её мать – фрау Флеерта Моритц, что проклянёт род Юлиана до седьмого колена? Несмотря на рациональный склад мышления Юлиана, для него не было секретом существования в этом мире проклятий.
Что, если Пенелопа нашла себе нового парня, и именно он откроет дверь старому? Как поведёт себя Юлиан? Проснётся ли в нём внутренний демон или он просто развернётся и уйдёт, только усугубив свою депрессию?
Ни один из перечисленных вариантов не смотрелся радужным, но все они не шли в сравнение с последним – самой Пенелопой. Её гнев – вполне себе обоснованный, переплюнул бы жалкие потуги остальных кандидатов.
Юлиан потрогал шуршащее во внутреннем кармане письмо и наконец-то сделал первый шаг. Но его путь до входной двери – всего каких-то пара десятков футов, казался зелёной милей.
Он шёл на добровольную смерть.
Юлиан нажал на кнопку звонка и замер в ожидании. Рука дрожала так сильно, что астры едва не вывалились из неё.
Прошла минута, может, вечность, и Юлиан услышал звук ключей. Его судьба решится прямо сейчас.
На пороге стояла Пенелопа – с растрёпанными волосами и в неуклюжей мятой пижаме. На её лице висели очки. Юлиану стало стыдно за то, что он не знал, что она их носит, но сейчас это волновало его меньше всего.
Молчание длилось несколько секунд. Оба боялись начинать первыми.
– Юлиан? Юлиан Раньери? – осмелилась спросить Пенелопа.
Она нагло осматривала его с ног до головы, словно видела перед собой призрак.
– Я, Пенелопа, – заикаясь, ответил Юлиан.
Он боялся потерять сознание прямо здесь.
Пенелопа глубоко вздохнула, наверняка, борясь с желанием ударить Юлиана.
– Зачем ты пришёл?
– К тебе, Пенелопа. Это всё ради… Я вернулся из-за тебя. И это тебе, – Юлиан протянул дрожащей рукой цветы.
– У тебя хватило смелости и наглости?
– Прости меня, Пенелопа.
В последний раз столь растерянным и жалким Юлиан ощущал себя после родительских собраний в школе.
– Не могу простить, Юлиан Раньери. Ты сделал мне очень больно.
– Знаю, Пенелопа. То, письмо, которое ты написала мне… Я прочитал его только вчера.
Пенелопа не принимала цветов. Она принципиально скрестила руки на груди, ясно давая понять, что астры так и останутся в дрожащей руке Юлиана.
– После чего что-то внутри тебя растаяло?
Юлиан кивнул и убрал руку. Другой рукой он вытащил письмо и аметистовый стебль.
– Это напомнило мне, что я ещё жив и принадлежу тебе.
– Никогда не принадлежал, – решительно отрезала Пенелопа. – Поэтому уходи.
– Я не могу, Пенелопа…
– Уходи.
Юлиан был готов упасть на колени, но никуда не уходить. Готов был замёрзнуть и превратиться в живую льдину, но ждать её у этого порога столько, сколько придётся. Эмоции переполняли его, но оставляли все возможные действия лишь в мыслях.
– Уходи отсюда, Юлиан Мерлин! – воскликнула Пенелопа, пустив тонкую слезу.
Юлиан не мог уйти. Он словно прирос к полу и его судьбой было остаться навсегда статуей на крыльце дома Лютнеров. Увидев слёзы Пенелопы, Юлиан ощутил, как его глаза начали намокать. Но он сдержал слёзы. Он не должен плакать.
– Почему ты не уходишь? – рыдающим голосом спросила Пенелопа.
– Я останусь здесь навсегда, – выдавил из себя Юлиан.
Ему было больно смотреть на слёзы Пенелопы, но он не знал, как её успокоить. Он не мог найти в себе смелости обнять её и попытаться утешить.
Ровно минуту они стояли друг напротив друга – один на улице, а вторая дома, и молчали.
Юлиан сделал шаг за порог дома, в который его не приглашали. Случилось чудо или обстоятельства сошлись сами собой, но Пенелопа не оттолкнула его.
Он обняла Юлиана и уткнулась головой в её плечо.
От неё пахло чем-то сладким и безумно знакомым. Её тело было теплее чем когда-либо преждё. Юлиан прижал Пенелопу настолько крепко, что перекрыл её дыхание, но она не сказала ни единого слова против.
В такие моменты забываешь о том, что случилось когда-то или случится впредь. Всё остальное отходит на второй план,