Читать интересную книгу И-е рус,олим - Елизавета Михайличенко

Тут я поняла -- что-то в обстановке вокруг словно бы изменилось. Словно бы за пределами нашего уютного очерченного лампой медового круга что-то притаилось. Неуютное. Неприятное. Враждебное даже. Я вспомнила, что в доме мы только втроем, и на всех остальных этажах стоит гулкость и нежилая тьма, еще неприрученная ежедневным общением с хозяином. Я вдруг прислушалась к заоконной жизни и тут же вычленила кошачьи голоса и какие-то другие неприятные звуки.

Лея уютно отхлебнула чай, отгрызла бисквит и движением чашки как бы подтолкнула Давиду вопрос:

-- А вы что, боитесь казаться психом? Но тогда зачем вы вели себя так, что могли им показаться?

Давид слегка даже растерялся. Теперь он уже смотрел на Лею с уважением. Я тоже преисполнилась.

-- Во-первых, казаться психом я все-таки боюсь намного меньше, чем среднестатистический нормальный человек. Во-вторых, это поведение было вызвано очень сильными эмоциями... вернее даже не эмоциями, а ощущениями. И ощущения эти очень плохоформулируемые. Потому что они выходят за рамки привычных ощущений, для которых придуманы термины.

-- Но ведь всегда можно сравнить с чем-то похожим? -- Лея сказала это небрежно, как бы исключительно для того, чтобы показаться умной и поддержать разговор.

-- Сравнить? -- задумался Давид.-- Ну да не знаю я с чем это можно сравнить. Может быть чисто теоретически. Вот некоторые животные, кошки например, чувствуют приближение землетрясения. И бегут из дома. Ну вот так и я... Так и мы. Да, Белла? Что молчишь? Ты же тоже все это чувствовала?

-- Нуу...-- сказала я под ласковым взглядом Леи.-- Наверное, чувствовала что-то. Но не так же сильно, как ты. Может быть, мне просто передалось твое состояние.

-- Нет-нет, что ты! -- сказал Давид.-- Помнишь, как ты боялась в доме твоей знакомой, уже перед рассветом? Когда пришла ко мне на диван?

Лея повернулась ко мне:

-- А что, знакомая ваша тоже боялась?

Мне захотелось, чтобы Давид исчез. Сейчас же. До того, как тщательно и доброжелательно начнет отвечать. Как же!

-- Так Белкиной знакомой же не было дома, Лея! Мы залезли в ее дом через окно -- она окно забыла закрыть.

Я решила, что дальше они должны общаться без меня. В конце-концов, ведь это же для Давида психиатр! Но удалиться куда подальше у меня тоже не получилось -- как-то мне стало вдруг неуютно в доме. Он был слишком большой и пустой для меня нынешней. Я старалась не думать, что скоро Давид и Лея уйдут, а я буду вслушиваться в черноту. Одна. Не думать об этом у меня не получалось.

Я продержалась сколько смогла и спустилась вниз, к смешливым подпитым голосам. Но они словно ждали меня для того, чтобы встать и уйти.

-- Лее уже пора,-- радостно сообщил мне Давид.-- Я провожу ее.

-- Тогда подожди нас тут еще несколько минут. Я обещала Лее показать новое платье.

Лея небрежно сунула в сумочку конверт. Наговорила мне комплиментов по поводу интерьера и попыталась выяснить откуда у меня этот дом. Я слегка растерялась -- не знала как правильнее спросить про Давида. Наконец, я поинтересовалась:

-- Давид хочет вас проводить... Вы не боитесь идти с ним ночью?

Лея слегка покраснела, как может только натуральная блондинка, хотя все-таки, она была крашеная:

-- Знаете, спасибо вам. Медицина -- медициной, но Давид потрясающе интересный человек.

-- Человек или пациент?

Она посмотрела на меня так, очень по-женски, словно прикидывала не ревную ли. Решила, что нет и ответила:

-- Конечно, Давид не образец нормы. Но помощь психиатра ему нужна не больше, чем любой из нас.

-- То есть, он здоров?

-- Скорее не болен. Мне, правда, не понравился один момент -- про исчезающее из машины масло.

-- Тут у него есть свидетели. Я и Гриша.

-- Гриша -- это художник, да?

-- Вы его знаете?

-- Пока нет. Просто только что Давид уговорил меня позировать в образе жены царя Соломона. Художнику по имени Гриша. Уверял, что он большой мастер. Действительно, хороший художник?

-- Неплохой, да. Но главное, что Гриша -- это самый нормальный мужик, которого я в жизни встречала. Не в том смысле, а в смысле, что нормальный, здравомыслящий. Он тоже видел, что масло исчезало.

Лея пожала плечами и легко согласилась:

-- Ну, значит все так и есть. Как вы говорите. Я в этих механизмах не очень разбираюсь.

-- Да я тоже. Я просто знаю, что масло исчезать из машины само не может. А потом появляться.

Лея терпеливо улыбалась, но улыбка была уже натянутая, ей очевидно надоело:

-- Знаете, Белла... Я в душе верующий человек. И мне легче жить потому, что я знаю -- не нам решать, что может быть, а что нет. И знаете что... Я подумала... вот ваш конверт, я не буду брать деньги за визит.

Она глупо хихикнула. Все-таки, не крашеная.

Кинолог

О, о, о, пошла. Когда они вот так задом вертят, интересно, они себя со стороны наблюдают? Еще бы. Иначе б не вертели б. Надо вывести корреляцию между амплитудой качания жопы и вероятностью, что баба даст... Хотя, и так ясно, положительная корреляция. А чтобы определить численное значение, надо перетрахать... это табун в тысячу жоп нужен. Всех измерить, и каждую попытаться трахнуть. Да, даже это сделать не могу... могу, но абстрактно. Мне не дано... а Гриша мог бы конкретно... и Давид при желании мог бы... Да даже Белка могла бы... все в этом тысячежопом проекте пристроились... Один я выхожу на дорогу, значит... Они, по-отдельности, вообще дружили каждый со мной... а не между собой... теперь они, значит, лучших в Городе баб пасут, а я -- от винта. Какого черта Гришка пишет царя Соломона с Давида... не похож... царь толк в бабах знал... а Давид, кроме Белки, с тех пор еще, вообще непонятно... Семьсот жен... триста наложниц... Ну, было у меня триста тоже. И не доставляли их мне на блюдечке. Сам добывал. Чем Давид -- Соломон? Оборжаться. Вроде, и говорил Гришане прямым текстом про своих триста... Как не слышал.

Как-то я тупею... не только ум... точилка затупилась, точилка для затачивания притупляющегося интереса к бабам... Бабы одинаковые, жизнь ватная, друзья... друзья окукливаются. Маршруты повторяются. Не интересно больше. А как может быть интересно? От чего? Вот от этого вот? Общая точилка сломалась... все тупые ходим... возраст не при чем... при чем, при чем.

Вызов Богу -- трахнуть монашенку. Вызов времени -- трахнуть сыроежку... Что-то давно я вот так не крутился в центре... что я тут делаю... а ничего, кручусь. Скучно. На работу идти глупо... раз уж все равно из-за тачки отгул... Раз отгул, то загул. Арабов в центре, как собак нерезаных... гуляют... лыбятся. Непуганые наши арабы. Тоже, граждане. С правами, без обязанностей. Я так расслабленно по арабским кварталам не гуляю. И Ларку одну не отпустил бы. И с подругой тоже. А эти вон ходят, санитарки, в платочках белых, бля. Шопинг времен первой мировой. Только креста на них нет, красного. А жопой тоже крутят. Не дождутся.

Отсюда вывод: они крутят жопой, я кручусь в центре, а делаем мы это с одной и той же совпадающей целью. Так почему же я теряю время? Аха. Вот. О, о, о... Автопилот -- это тварь еще почище... то есть, погрязнее всего остального. Скажу... Она ответит... Что ж это я за ней поперся, кофе не допил... белые такие мне не слишком раньше нравились, сырыми казались... полуфабрикаты. Это климат на вкус действует. Не, ничего. Походка... Догнать? Ну, догоню, и пошло-поехало, бля-бла-бла... Лучше просто молча преследовать. Загадочно преследовать. Я, типа, маньяк. Маньяк, у которого давно не было белой женщины. Такой белой-белой... с голубенькой жилкой на тоненькой стройной шейке... на гордой такой шейке, устремленной вверх... робко устремленной... так суслики осторожно сидят у норок, устремленные к небесам... По-волчьи, что ли, завыть? Я завою, она обернется... А я ей: "Простите, у меня часы спешат. Думал -- уже ночь, полнолуние..." А она мне скажет: "Да, уже полночь. Тебе, папаша, уже спать пора. Со своей старухой. В разбитом корыте." Сука.

А можно завлечь ее к Грише. Отсюда близко. У меня друг -- художник. Хотите, он вас нарисует? Ну? Ню? Или из глины слепит, из белой. Необожженной. А ну ее на фиг, альбиноску. Я еще ее спереди не видел. Может, у нее глаза красные. Как у белой крысы. Лабораторная девушка. Все-таки мне очень скучно, если я за ней иду... я всегда любил смуглых женщин. А мимо этой на белой простыне промахнешься... Хотя, теперь мы спим уже на цветном белье, Ларка, сука, следит за модой. Какая, бля, мода? Кто видит на чем ты спишь, сука! Кто, кроме меня это видит, а? Все, что навезли, все эти тюки с бельем ("в Израиль надо везти хлопок и лен, постельное белье очень там дорогое") вышвырнула. Губу оттопырила, не модно, я (Я!!!) на этом (НА ЭТОМ!!!) спать не буду! Так не спи, бодрствуй всю ночь! Мух от меня отгоняй. Танцуй в лунном свете. Завернувшись в пододеяльник. А этой, чтобы прикинуться приведением, даже заворачиваться не надо. Бледная, нежная... лилия... нет, какая там лилия. Мозги заплыли банальностями. Белые цветы были на яблоне, весной. Под окном. Днем эту ботанику не замечал... замечал в полумраке, когда задергивал шторы. Их белизна выявлялась в сумерках. Исчезал в черноте задний план, белые цветы словно приклеивались к окну... Так и эта, среди сумерек наших брюнеток... У нее после прикосновения на бумажной коже остаются следы... Каждый хочет оставить свой след. И поэтому я иду по следу...