Читать интересную книгу Принц Терний - Марк Лоуренс

— Братья отправятся со мной.

Лундист призадумался, затем отступил назад.

— Йорг, скорее, — произнес он, продолжая следить за нубанцем.

— Братья? — удивился я. За решетками черных физиономий не просматривалось.

Мужчина широко улыбнулся:

— Когда-то у меня были братья по крови, но теперь они далеко, возможно, давно мертвы. — Он развел руки, улыбка сменилась гримасой — ожоги напомнили о себе. — Но боги дали новых братьев, братьев по дороге.

— Братья по дороге. — Я попробовал эти слова на вкус. В памяти возник Уилл, кровь, его кудри. В словах ощущалась сила. Я почувствовал ее.

— Прикончи обоих и выпусти меня. — Дверь слева загрохотала так, словно в нее бился бык. Если говоривший соответствовал своему голосу, то там, скорее всего, великан-людоед.

— Ты обязан мне жизнью, нубанец, — заметил я.

— Да. — Он снял ключи с пояса Беррека и шагнул к камере слева от меня. Я подвинулся одновременно с ним, держа его между Лундистом и собой.

— Взамен отдашь чужую жизнь.

Он остановился, глянул на наставника:

— Ступай с дядей, мальчик.

— Отдашь чужую жизнь, брат, или оплатой станет твоя, — произнес я.

Из камер раздался хохот оглушительнее прежнего, на этот раз нубанец присоединился к остальным.

— И кого же ты хочешь убить, маленький брат? — Он вставил ключ в замок.

— Скажу, когда повстречаем. — Упоминание графа Ренара вызвало бы слишком много лишних вопросов. — Отправлюсь с вами.

Тут Лундист рванул вперед. Сделал вертушку рядом с нубанцем, ударив того сзади под колено. Было слышно, как что-то хрустнуло, чернокожий чуть не свалился.

Нубанец развернулся и ринулся на Лундиста. Каким-то образом старику удалось ускользнуть от него, потеряв равновесие, мужчина неуклюже растянулся, а наставник двинул его по шее, оборвав поток ругательств, и оставил лежать на каменном полу.

Я почти обрел свободу, но Лундист успел ухватить меня сзади за волосы:

— Йорг! Это не выход!

Рывком попытался освободиться:

— Именно это и есть выход. — Я был уверен в своей правоте. Дикость нубанца, связь между узниками, которая в дальнейшем могла пригодиться, не важно когда, стали для меня очевидными.

Уголком глаза заметил, что дверь камеры вот-вот распахнется. При повороте ключа раздался щелчок.

Лундист удерживал меня за плечи, заставив смотреть ему в лицо.

— Среди этих людей, Йорг, для тебя нет места. Ты даже не можешь представить, какую жизнь они ведут. На твои вопросы у них нет ответов. — Он говорил страстно — как тут было не поверить, что я ему не безразличен.

Из камеры, согнувшись, а иначе через дверной проем такому не пройти, вывалился узник. Никогда не встречал подобную громадину, даже сэр Геррант из придворных рыцарей, помощник конюха Шем и борцы из славян не шли с ним ни в какое сравнение.

Он подскочил сзади к Лундисту, возвышаясь наподобие грозовой тучи.

— Йорг, думаю, ты не понима… — Взмах огромной ручищи прервал речь наставника, распластавшегося на каменном полу. Вот так силища, я сморщился от боли, ведь и мне чуть не выдрали клок волос.

Уродливый великан в вонючих лохмотьях со спутанными, свисающими, словно пакля, волосами предстал передо мной. Его размеры потрясали. Он потянулся ко мне, завороженный, и я замешкался. Он обхватил меня лапой за талию. Поднес к морде, приоткрывшейся между прядями немытой копны волос.

— Черт подери, трудно представить более омерзительную рожу. — Я знал, живым не оставит, поэтому не имело смысла миндальничать. — Теперь понимаю, почему король решил тебя казнить.

Из камер послышались смешки, но смеявшиеся явно не стремились выдать себя. Выходит, остерегались последствий. Это был явно не тот человек, над которым можно смеяться. Жестокость сквозила во всем: шрам, выпяченные кости, обтянутые грубой кожей. Он приподнял меня еще выше, будто собирался размазать по каменному полу наподобие яичницы.

— Нет!

Под лапищей великана разглядел старика и рыжеволосого парня, они вышли вслед за ним из камеры и теперь помогали нубанцу подняться.

— Не стоит, — повторил нубанец. — Я задолжал ему жизнь, брат Прайс. И еще: без него ты до сих пор гнил бы в камере в ожидании завтрашней забавы.

Злоба читалась в глазах брата Прайса, когда он посмотрел на меня, но, похоже, она там присутствовала всегда, тиски разомкнулись, словно я перестал для него существовать.

— Выпусти остальных, — прогрохотал он.

Нубанец передал ключи старику:

— Брат Элбан.

Затем подошел туда, где я приземлился. Лундист лежал рядом, лицом в пол, у лба растекалась лужица крови.

— Боги послали тебя, мальчик, чтобы освободить меня от пытки. — Нубанец взглянул на стол, потом на Лундиста. — Теперь пойдешь с братьями. Если найдем того, чьей смерти так желаешь, возможно, я убью его.

Я прищурился. Не понравилось мне его «возможно».

На мгновение взгляд остановился на Лундисте. Было непонятно, дышит он или нет. Почувствовал укол совести, точно возникшую после ампутации конечности боль, когда болеть уже нечему.

Я стоял рядом с нубанцем и распростертым у его ног наставником, наблюдая, как бывшие узники освобождают своих товарищей. Потом, засмотревшись на угли, горящие ярко-красным пламенем, предался воспоминаниям.

В прежние времена я мало задумывался о том, кто я. Жизнь протекала без потрясений, простая и понятная, с нежными прикосновениями и безудержным смехом. Затем была рука, выбросившая из кареты в ночь, отнявшая тепло матери, сидящей рядом. И вот я один под дождем в ночи, наполненной криками. Рука вытолкнула дитя из двери, вернуться обратно уже не получится. Никто не останется — все пройдут через эту дверь, но каждый стремится выйти без чужого вмешательства, постепенно привыкая вдыхать воздух свободы.

Спасение, болезнь, прежние мечты, теперь казавшиеся такими наивными и несущественными. Детство, как пожелтевший осенний лист, падает с дерева с приходом суровой зимы. Сама жизнь, которая стоит так мало, стала настоящим шоком для меня. Убежища и крепости, возводимые нами с Уильямом, показались убогими, игрушки, изображавшие реальных персонажей, дурацкими.

Просыпаясь, я чувствовал боль, усиливающуюся с каждым воспоминанием. Но я возвращался к ней снова и снова, как язык, нащупывающий дырку от выпавшего зуба.

Я осознавал, что долго не выдержу — погибну.

Боль превратилась в главного врага. Более опасного, чем граф Ренар или отец, согласившийся на сделку. Отнятые жизни дороже любой короны, победы, пусть даже распятого на кресте Пророка. Только потому, что где-то внутри меня было заложено упрямство, позволяющее противостоять невзгодам, стало возможным уже в десятилетнем возрасте справляться с болью. Я изучал ее приход, направления атаки. Она мучила, подобно загноившейся ране, вытягивала все силы. У меня хватило знаний найти лекарство. Против нарыва подойдет раскаленное железо: прижечь, выжечь, дать зарубцеваться. Я отбросил все привязанности. Любовь к мертвым отодвинул в сторонку, поместив для сохранности в прочный ларец. Забытые мертвецы не станут кровоточить, не вызовут переживаний. Возможность полюбить вновь пресек на корню. Поливать кислотой, пока почва не станет бесплодной — отныне не расти здесь ни травинке, ни цветку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});