Читать интересную книгу Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима - Гельмут Хёфлинг

Своего рода закуской перед основным блюдом — смертельными поединками гладиаторов были показательные бои с тупым оружием, т. е. без пролития крови, подобные тем, что мы наблюдаем и сегодня в спортивном фехтовании. При этом «лузории» работали в гладиаторской технике деревянным оружием, а «пегниарии» отбивались бичом и палкой. Калигула, сам страшный, как ночь, и считавший чуть ли не оскорблением величества, если кто-либо позволял себе смотреть на него сверху вниз, тем не менее находил особенно забавными такие «спортивные» схватки между известными и уважаемыми отцами семейств, обладавшими физическими недостатками.

Подогретые всеми этими представлениями зрители в амфитеатре с нетерпением ожидали кульминации игр — первого боя настоящим оружием. И вот раздавались глухие звуки труб, означавшие начало резни, и под барабанный бой, резкие звуки рожков, визг, свист и трели флейт, иной раз и под величественные звуки водяного органа, а то и пение появлялась первая пара, вступавшая в бой не на жизнь, а на смерть.

Под музыкальное сопровождение на арену выходили все новые пары с самым различным вооружением, что позволяло держать публику в постоянном напряжении. Пока гладиаторы неспешно прощупывали друг друга, на трибунах то и дело вспыхивали споры и заключались пари зрителей, со всей страстью бравших то одну, то другую сторону. Они то подбадривали своего героя возгласами, то криками подсказывали ему тактику боя.

Среди «болельщиков» были как восторженные поклонники отдельных известных бойцов, так и приверженцы определенных родов оружия. Так, «большие щиты» поддерживали мирмиллонов и самнитов, а «малые» — фракийцев. К этим партиям принадлежали граждане всех сословий, в том числе и император, а так как партии были настроены враждебно по отношению друг к другу, то иной раз неосторожно выраженные эмоции могли стоить жизни. В иной связи мы уже упоминали о трагической судьбе зрителя, поклонника «малых щитов», в то время как организатор игр Домициан причислял себя к «большим». Человек этот неосторожно заметил по поводу победы мирмиллона над фракийцем, что побежденный мог бы противостоять победителю, но не произволу устроителя. Домициан тут же приказал вытащить несчастного со своего места на арену, повесить на него табличку с текстом: «Малый щит — за дерзкий язык» — и затравить собаками.

Подобные случаи дали повод Плинию Младшему (62-113 гг. н. э.) похвалить императора Траяна (98-117 гг.), в правление которого зрителям в амфитеатре вновь была предоставлена возможность свободно изъявлять свои чувства и аплодировать любому гладиатору, не боясь при этом поплатиться здоровьем или жизнью:

«Теперь никому не ставится в упрек, как это обычно делалось прежде, пренебрежение к гладиаторам, никто из зрителей не обращается в предмет для зрелища, никто не искупает своего скромного удовольствия ни пыткой, ни костром. Безумен был тот и не имел понятия об истинной чести, кто на арене цирка искал виновных в оскорблении величества и думал, что если мы не уважаем его гладиаторов, то мы презираем и оскорбляем его самого, что все, что сказано дурно о них, сказано против него, что этим оскорблены его божественность и его воля. Ведь он себя самого считал равным богам, а гладиаторов — равными себе».

Насколько большое значение придавалось принадлежности к таким партиям, видно из надгробной надписи раба и торговца маслом Кресцента: в цирке он был «синим», а в амфитеатре причислял себя к «малым щитам».

Обычно гладиаторы дрались попарно, но часто устраивались и групповые бои, как, например, в том случае, о котором сообщает Светоний, когда пять ретиариев выступали против такого же числа секуторов. Но горе гладиатору, недостаточно смелому и решительному! В этом случае каждый из сидящих на скамьях чувствовал себя чуть ли не оскорбленным лично, и ярость толпы тут же обрушивалась на медлительного и не слишком желавшего собственной смерти бойца.

«Режь, бей, жги! Почему он так робко бежит на клинок? Почему так несмело убивает? Почему так неохотно умирает?»

Все эти реплики, требования и возгласы, зафиксированные Сенекой в одном из его писем, толпа, недовольная происходившим на арене, выкрикивала надсмотрщикам, тренерам и мастерам боя, стоявшим наготове для того, чтобы в любой момент заставить гладиаторов почувствовать, чего желает народ. Просто словами они не удовлетворялись, но бросали краткие страшные приказы подчиненным им рабам, чтобы те бичами подстегнули недостаточное воодушевление гладиаторов, не желавших убивать или умирать. «Дай ему! — требовали они. — Врежь хорошенько!» И их жертвам не оставалось ничего иного, как броситься в гущу боя. Тех же, кого так и не удавалось воодушевить, прижигали раскаленным железом. Как устроитель, так и зрители считали себя вправе требовать от бойцов настоящей резни.

Каждый удар сверху, снизу, сбоку острием, наносимый одним гладиатором другому, толпа на скамьях сопровождала дикими возгласами (как, впрочем, и теперь во время поединков боксеров, корриды или петушиных боев). «Есть! Еще раз есть!» — гремело над ареной при каждом удачном выпаде. Точно так же при каждом ранении, наносимом гладиатору, на победу которого делалась ставка, раздавались крики отчаяния и разочарования, ведь многим приходилось дрожать за собственные деньги — ставки были немалые. То, отчего один вешал голову, у другого вызывало буйную радость — это когда падал на песок сраженный насмерть гладиатор.

Однако отнюдь не всегда бои заканчивались смертельным ударом. В большинстве случаев побежденный оказывался всего лишь без чувств или, обессиленный от ран, опускался на колени. Если он не желал биться до последнего вздоха, то он отбрасывал щит и оружие в сторону, ложился на спину и просил о пощаде, поднимая левую руку и вытягивая большой или указательный палец.

Право рокового решения принадлежало, собственно говоря, устроителю, однако уже во времена Империи существовал обычай, в соответствии с которым зрители могли требовать пощады или смерти побежденного. Если император уступал их требованиям, то, конечно, не от широты душевной, а из холодного расчета. Маленький человек, всю жизнь подчинявшийся кому-либо, в эти краткие мгновения испытывал сладость власти казнить и миловать. Прислушиваясь к гласу народному, император приоткрывал кран для выхода накопившейся агрессивности и приобретал таким образом благосклонность народа.

Если гладиатор бился смело и даже в безвыходной ситуации оказывал сопротивление противнику, то зрители поднимали большой палец, махали платками, порой выкрикивая при этом: «Пусть бежит!» Побежденный боец мог покидать арену помилованным, если свой большой палец поднимал и император.

Особым уважением пользовались гладиаторы, отклонявшие вмешательство народа и знаками дававшие понять, что раны их не настолько серьезны.

Если же публика считала, что побежденный заслуживает смерти, потому что он вел себя как трус и стремился уклониться от боя, то большой палец опускался вниз и раздавались возгласы: «Убей его!» Судьба его была решена, если и большой палец императора указывал вниз. В этом случае побежденный должен был подставить победителю собственную шею для последнего удара.

«Пусть предостережет тебя моя судьба. Ни ломаного гроша за павшего, кто бы он ни был!» — гласит надпись на могиле гладиатора, напрасно, по-видимому, молившего римлян о пощаде. Если же поединок заканчивался ничьей, что также порой случалось, то обычно оба бойца живыми покидали арену. Никто не победил, но и никто не проиграл. Такой вид пощады ценился, конечно, ниже, чем победа, но выше, чем милость, оказанная побежденным.

Случалось, но довольно редко, что организовывались гладиаторские игры, на которых милость к израненным гладиаторам исключалась с самого начала и бой неизбежно продолжался до тех пор, пока в живых оставался лишь один из гладиаторов. «Он запретил гладиаторам биться без пощады», — сообщает Светоний об Августе, сокрушавшемся по поводу именно таких игр, устроенных, несмотря на тайное предупреждение, заносчивым дедом Нерона. Да и другие устроители и торговцы гладиаторами похвалялись тем, что приказывали убивать всех проигравших, ибо только так можно было совершенно удовлетворить жаждавшую крови толпу.

Случай другого рода произошел в правление не привыкшего церемониться Домициана, прервавшего бой двух равных гладиаторов, дравшихся до изнеможения. Он обоих объявил победителями, подарив им rudis — деревянный меч, знак гладиаторской свободы, по поводу чего Марциал сложил очередной гимн императору:

Так как затягивал Приск, да и Вар затягивал битвуи не давал никому долго успеха в ней Марс,Требовать начал народ громогласно, чтоб их отпустили,Цезарь, однако ж, свой твердо закон соблюдал:Ради награды борьбу продолжать до поднятия пальца;Всюду закон у него — в частых пирах и дарах.Все же нашелся исход наконец борьбе этой равной:Вровень сражались они, вровень упали они.Цезарь обоим послал деревянные шпаги и пальмы:Это награда была ловкому мужеству их.Только под властью твоей совершилось, Цезарь, такое:В схватке один на один тот и другой победил.

В подобных случаях император Траян столь же благосклонно относился ко всем бойцам.