Читать интересную книгу Генеральские игры - Сергей Донской

– Я чувствую, что напрасно пришел сюда, – сказал Сундуков. Произнесено это было с достоинством, однако уголок его рта подергивался, словно зацепленный рыболовным крючком.

– Ты правильно чувствуешь, – подтвердил Гелхаев.

– В таком случае вынужден откланяться. – Визитер уже повернулся к хозяину дома спиной, когда властный окрик заставил его вздрогнуть и замереть на месте.

– Стой! Ты думаешь, что можешь уйти просто так, без моего разрешения? Ошибаешься. Достаточно мне пальцем пошевелить, чтобы тебя живьем закопали в подвале моего дома. Места хватит. Ты будешь всего лишь пятым.

– Это какое-то чудовищное недоразумение, – страдальчески воскликнул Сундуков, стремительно разворачиваясь вокруг своей оси. – Вы меня не так поняли. Я не жулик и не вымогатель. Я просто артист.

– Поешь или пляшешь? – соизволил уточнить Гелхаев, глаза которого почти скрылись под насупленными бровями.

– И то и другое, – заверил его гость, который уже очень жалел о своем необдуманном походе в дом чеченского авторитета.

– Не могу поверить в такую удачу! Поешь, танцуешь, такой молодой, такой знаменитый… Может быть, исполнишь что-нибудь для меня лично? Не бесплатно, конечно.

– В другой раз, – пообещал Сундуков.

Гонору у него поубавилось, но пока не настолько, чтобы давать ему какие-то поблажки. Да и его бриллиантовые зубки Гелхаеву определенно не нравились. Не такие уж они были драгоценные, чтобы выставлять их напоказ.

– Другого раза не будет, – скучно сказал он, почесывая седую поросль, топорщащуюся над воротом халата. – Как говорят у вас, у русских, дорога ложка к обеду. Так что пой. Ты же настоящий артист, а не шалтай-болтай, так я понимаю?

– Это становится просто невыносимо, – заявил Сундуков неожиданно прорезавшимся фальцетом. – Я, знаете ли, не привык к подобному обращению.

– Чито? – Гелхаев тяжелым коршуном взмыл с места, подлетел к отшатнувшемуся гостю, поймал его за подбородок, притянул к себе. – Чито ты сказал? Ты меня будешь учить, как мне себя вести в моем собственном доме?

Он знал, что его покрасневшие глаза мечут молнии, но даже удвоил накал своего взгляда. Он видел, что слетающая с его губ слюна обжигает парализованную жертву, как серная кислота, и потому не убавлял желчности. И дышал чесноком прямо в трепещущие перед ним ноздри. И умышленно утрировал свой кавказский акцент, поскольку ему нравилось коверкать русский язык, ему нравилось пугать людей до смерти, нравилось подчинять и властвовать.

Он считал Москву своим городом. Он считал москвичей своими рабами. А почему бы и нет? Наполеона и Гитлера отсюда турнули, а он, Гелхаев, остался. Он жил в русской столице припеваючи и был убежден, что его многочисленные потомки тоже пустят корни именно здесь, а не где-нибудь еще. С каждым годом их становится в Москве все больше и больше. Чеченско-русская война была выиграна давным-давно, ее победители захватили русскую столицу без единого танка, даже без особого кровопролития. Сознание этого наполняло Гелхаева чувством безграничного превосходства.

– Ти кито такой? – продолжал орать он. – Петушок на палочке, вот кто ты такой! Сверну тебе башку собственными руками! Хочешь?.. Хочешь, а?

– Отпустите, господин Гелхаев, – взмолился Сундуков. – Извините, если что не так ляпнул. Простите.

– Там видно будет, – сказал Гелхаев, успокоившись так же внезапно, как и вспылил. – Порадуешь старика хорошей песней, так и быть, иди на все четыре стороны. А нет…

Умышленно оборвав фразу на середине, Гелхаев вернулся на место, вальяжно раскинулся в кресле и подал знак: можно начинать. Сундуков откашлялся и окинул тоскующим взглядом тренажеры, словно ища поддержки у этих немых свидетелей своего унижения. Чем они могли помочь в этой ситуации, бездушные, мертвые механизмы? Ровным счетом ничем. Приходилось выкручиваться самостоятельно.

– Прошу учесть, что в данный момент я не в форме, господин Гелхаев, – предупредил он извиняющимся тоном. – Вокал с утреца подсевший, пластика не та.

– Можно без пластики, – благодушно разрешил Гелхаев. – И без формы можно. – Он выразительно взглянул на обтягивающие штанишки поп-кумира, на его прозрачную маечку и чмокнул губами: – Но без формы успеется. Пока что пой как есть.

* * *

Для начала Сундуков сделал несколько простеньких танцевальных па, поскрипывая кожаными брючками, пощелкивая пальцами. Затем, поймав лишь одному ему слышный ритм, он запел, энергично загребая руками воздух и старательно придыхая на каждом слоге, где это только было возможно:

Хочу быть любимым,Хо-хо-чу быть люби-хи-мым,Не про-хо-сто люби-хи-мым,А не-хо-хо-бхо-димым.

– Стоп, – крикнул скривившийся Гелхаев. – Невозможно слушать эту туфту. Нехохобхо… тьфу. – Он действительно сплюнул. – Что-нибудь нормальное в твоем репертуаре есть? Без этих твоих «хо-хо»?

– Что бы вы хотели услышать? – напрягся Сундуков.

– А хотя бы «Журавлей» Гамзатова. «Летит, летит по небу клин усталый»… Знаешь такую песню?

– Нет.

– Э, плохо, – констатировал Гелхаев. – А про белых медведей знаешь? Тоже нет? Какой же ты артист после этого?

– У нашей группы несколько иной репертуар, мы не исполняем всех этих старых песен о главном, – заявил Сундуков, переступая с ноги на ногу. – Наш стиль…

– Стиль, шмиль! – Гелхаев притворился разгневанным, выпучив и без того выпуклые глаза, иссеченные кровавыми прожилками. – Назвался артистом, а петь не умеешь. Говоришь, по делу пришел, а сам мнешься, как монашка в мужской бане. Что за народ? – спросил он у потолка и, не прочитав там ответа, сокрушенно покачал головой. – Несерьезный народ, безответственный. Вот велю сейчас тебе язык вырвать, балабол, будет тебе наука! Не суйся, куда тебя не просили.

– Господин Гелхаев… – голос Сундукова сорвался. – Теперь я понимаю, что напрасно вас побеспокоил. Но больше мне было некуда идти. – Он беспомощно развел руками. – Если честно, то я действительно оказался в безвыходном положении.

Представляя себе, как жарко сейчас этому татуированному хлюпику в его воздухонепроницаемых штанах, Гелхаев тихо засмеялся, колыхая животом.

– Только не дави на жалость, – сказал он. – Лучше скажи прямо: почему ты решил, что тебе здесь могут помочь?

– Казино, в котором осталась моя расписка, принадлежит вашему дальнему родственнику. Вот я и подумал: может быть, вы как-то сумеете договориться? – Сундуков прижал руки к груди. – Я ведь не о погашении долга прошу, а хотя бы об отсрочке на месяц. Мы отработаем, вот увидите.

– Ты отработаешь, ты, – перебил артиста Гелхаев. – Привыкай отвечать только за себя самого.

– Я отработаю, – покорно поправился Сундуков.

– Сколько ваша группа прибыли приносит?

– Не меньше ста пятидесяти тысяч в месяц, хотя в точности я не знаю. Все финансовые вопросы решал наш менеджер. От нас он цифры утаивал, но знакомым хвастался: нашел, мол, курочек, несущих золотые яйца.

– Петушки вы, а не курочки, – беззлобно сказал Гелхаев. – Перессоритесь без хозяина, передеретесь. Скажи, твои дружки знают о твоих проблемах? Они согласятся на меня даром поработать, пока ты свой долг не скостишь? Четверть лимона – не шуточки.

Брови Сундукова поползли вверх:

– Четверть миллиона? Но сумма моего проигрыша почти в два раза меньше.

– Конечно, – подтвердил Гелхаев, пряча глаза под полуопущенными веками. – Да только я не привык оказывать услуги даром. Допустим, я дам тебе двухнедельную отсрочку. Но где ты достанешь двести пятьдесят тысяч? Надеешься отыграться?

– Нет. Я дал себе зарок больше за игорный стол не садиться.

– Правильное решение. Умный мальчик. Если ты еще уберешь изо рта эти блестящие цацки, – Гелхаев щелкнул себя по передним зубам, – то тебе вообще цены не будет.

– Вообще-то это модно, – сказал Сундуков. – Но если вы настаиваете…

– Нет, не настаиваю. Потому что вряд ли мы увидимся снова, артист. Я не верю, что ты раздобудешь деньги.

– Я готов дать честное слово… Клятву, если хотите.

– Что ж, давай, – усмехнулся Гелхаев. – Давай мне это слово.

– Пожалуйста. – Сундуков положил ладонь на сердце, но, сообразив, что это слишком уж театральный жест, позволил руке упасть вдоль туловище. – Я действительно знаю, где раздобыть нужную сумму, и я ее раздобуду.

– Ты клянешься дать мне двести пятьдесят тысяч долларов?

– Да.

– Не знаю, что там у тебя в штанах, – сказал Гелхаев, устремив взгляд на ширинку собеседника, – но в голове явно пусто, хоть шаром покати. Теперь ты должен деньги не только моему родственнику, но и мне тоже. И все из-за своего длинного языка. – Он сокрушенно покачал головой. – Эх, надо было с самого начала вырвать тебе язык, как я и собирался. Тогда бы ты не сказал то, что сказал. Но слово не воробей, нет. – Набрякшие веки Гелхаева опустились, скрывая выражение его глаз. – У слов не бывает крылышек.