захлопнул за собой дверь. Шаги по сеням стихли. Наступила тишина. Лидии показалось, будто ей лишь представляется, что открылась дверь и вошел Николай.
Мигалов разделся, перешагнул порожек в гостиную, окинул взглядом стол, весь залитый и перепачканный, полы, загаженные окурками, и прошелся, потирая руки. Лидия ждала, что возмутится, шваркнет чем-либо об пол, начнет ругаться, но он присел на стул, подвинулся к столу, достал кусок хлеба с тарелки, принялся жевать. Руки, красные от холода, четко выступали на белой скатерти. Наверное, стоял под окнами и ждал конца пиршества. Заторопилась, предложила водки, но Николай покачал головой. Ему необходимо было сейчас же засесть за работу. Он очистил угол стола, вытер салфеткой и положил перед собой лист бумаги.
— Неужели ты собираешься писать? Сейчас будем ложиться. Я тебя укрою хорошенько, ты согреешься.
Он пошевелил карандашом. Напрягаясь, с усилием написал:
«Концессионные приисковые управления начинают все шире и шире практиковать особый прием — сдачу в аренду неорганизованным старателям благоустроенных, оборудованных, механизированных шахт. Мы должны откровенно заявить, что советская общественность обеспокоена подобным приемом…»
Рука замерла на листе бумаги: дыхание Лидии, слышное в пустой комнате, замораживало мысль. Начинало нарастать раздражение. Он поглядел на нее. Взгляды их встретились.
— Ты ждешь, чтобы я исчезла с глаз?
— Мне необходимо, Лида, к утру статью написать.
— Не статью тебе надо, а выдохся ты, дружок, вот что я тебе должна сказать! Если бы не выдохся — все статьи полетели бы к чертям! Покойной ночи. Можешь заколотить дверь гвоздями.
19
Николай испытывал настойчивую потребность откровенно поставить перед собой вопрос об отношениях с Лидией. И однажды, с особенной ясностью представив всю безнадежность, запутанность и ненужность существующих отношений, идя из редакции домой, всецело отдался своим мыслям. Необходимо придти к какому-то выводу и решению… Но странное дело, чем больше думал и чем ближе подходил к дому, обшитому серым тесом, контуры первоначальных намерений становились все туманнее. Вместо Лидии, о которой думал, с которой не сложилась жизнь, все яснее выступала перед ним Лидия, которую он знал раньше в первые дни близости, вернее, какой она казалась ему тогда. Он требовал от себя справедливости по отношению к ней: она слишком много работает, устает, отсюда ее странности. Что было бы с ним без ее помощи? Конечно, он не сумел бы выйти на дорогу. Чувство огромной благодарности за ее участие в его первых робких шагах, за ту веру, которую она вдохнула своими похвалами его работе, разгоралось светлее. Каждое слово, всегда сказанное с тактом и ласковостью, каждый жест, каждый поступок вспоминались как неоцененная им в достаточной мере готовность на жертву для него. Шел снег. Звездочки снежинок мелькали мимо лица, цеплялись за ресницы и размещались по ворсу, собирались на рукаве грубошерстного пальто. Дружные и ласковые, они растрогали Мигалова. В конце концов жизнь очень хороша, только надо суметь видеть ее, суметь ошелушить с нее грубую кору. И он задумался о том, как бы вытянуть Лидию из холодной пустой квартиры. Надо предложить ей корректорскую работу в газете. Стоит лишь подтолкнуть ее на первую ступеньку, а там сама побежит — не догонишь. Что-то бодрое и свежее, как снежинки на рукаве, рисовалось ему. Искреннее раскаяние приятно переливалось в груди. Решительно свернув в Торговую улицу, забежал в магазин, купил наливок и конфет.
Лидии не оказалось дома. Ожидая ее, не развязывал подарков — пусть сама повозится в кульках. Заложив руки в карманы, прогуливался по пустой комнате взад и вперед и все громче насвистывал. Лидия не приходила. Расстроенный ушел на редакционное совещание. Вернулся поздно. Ее не было и, судя по нетронутым сверткам на столе, — не приходила. Охватил страх. В пальто, снятом с одного плеча, с болтающимся низко рукавом зашагал по комнатам, заглядывал под кровать, за печь точно она могла подшутить и спрятаться. Шаги гулко раздавались в помещении. Задремал лишь под утро, склонив голову на стол, как пассажир на вокзале.
Утром в редакции обратили внимание на его похудевшее лицо и необычайное оживление. Непоседливость и поглядывание на часы послужили темой для шуток. Николай был уверен, что Лидия сейчас дома. Пришла утром к чаю и сидит шьет, как всегда. Над воротничком кофточки белеет склоненная шея: невыносимо тянет прильнуть к ней губами. Нетерпение его росло, он не мог уже сдерживаться и решил сию же минуту отправиться домой.
Редактор на просьбу отпустить его кивнул головой.
— Мне что — ступай, только чтобы завтрашний номер не вышел без рабочих корреспонденции, а послезавтрашний — без статьи. Вали!
По коврикам в сенях, — Лидия выбрасывает их из комнат во время уборки, — не входя, уже знал, что она дома. Ну, конечно, ничего особенного не могло случиться: засиделась у заказчицы и оставили ночевать. Стремительно вошел в гостиную. С такой же стремительностью навстречу бросилась к нему Лидия. Возбужденная, цветущая, с пунцовыми щеками.
— Это замечательно, что ты пришел. Я собиралась идти за тобой. Надо поговорить, как мы оставим квартиру, как поделим между собой расходы. Я могу уплатить сто рублей за себя, ты как думаешь, не мало? Хозяйке, за стирку прачке, за воду, вообще — сто рублей.
— На Алдан? — упавшим голосом спросил он.
— Да нет же, какой чудак. Хотя ты ведь в самом деле ничего не знаешь, прости, пожалуйста. Вчера вечером пошла пройтись. Встречаю Федора Ивановича. Зашли в ресторан, — домой не хотелось вести его, — посидели, выпили, закусили. Спрашивает, между прочим, почему не отвечала на письма. Я рассказала почему. Он, говорит, не ожидал, что мы с тобой так долго проживем. Видишь, со стороны даже видно. Одним словом — поезд в три, я еду на прииск. Надо успеть багаж отправить, вон и извозчик приехал.
Она торопливо побежала к окну и постучала. Извозчик привязал лошадь и вошел взять вещи. Суетилась, собирала на скорую руку корзинки, коробки, узелки, мимоходом ласково трогала Николая за рукав и приветливо улыбалась. Наконец все было положено на санки.
— Ну, прощай.
Так же на скорую руку, как собиралась, поцеловала в щеку, отодвинула ящик стола и попросила разрешения взять «одну вещь». Нашла газету с его первыми статьями и сунула в карман пальто.
— Деньги возьми обратно, — неожиданно для себя сказал он. — Иначе я их пошлю почтой.
— Что я сделала тебе плохого?
— Лучше бы ты с Жоржем ушла на Алдан, чем к этому шпиону.
— Уверяю тебя, что Федор Иванович никогда не был шпионом. Ты слишком предвзято судишь о нем. Он, действительно, человек старого закала, воспитан золотопромышленниками, но не шпион. Ты у него дневал и ночевал, пил