Мне нравится старый мистер Брэдфорд и его магазин. Для меня это место как пещера Аладдина. В витрине музыкального магазина во множестве выставлены конверты долгоиграющих пластинок и пластинки с только что вышедшими шлягерами. При входе в магазин посетителя встречает звон колокольчика и список двадцати самых популярных песен из журнала MelodyMaker. Там значатся Springfields, Дел Шеннон, братья Эверли, Билли Фери. На стене развешены акустические гитары, банджо, мандолины, а за прилавком висят пара труб и саксофон. Но гвоздь всего ассортимента — это электрогитара «Burns», такая же, как у Хэнка Марвина из Shadows. Я не думаю, чтобы в нашем Уоллсенде кто-то мог позволить себе такую вещь, но посмотреть и подивиться на нее люди приходят отовсюду. Не будучи посвященным в науку усиления звука, я воображаю, что достаточно лишь включить гитару в обычную розетку в стене, и раздадутся самые чудесные звуки. Я воображаю себя участником телевизионного шоу «Thank Your Lucky Stars»[8], стоящим на сцене над расстилающимся внизу морем сухого льда в то время, как молодые телезрительницы приветствуют меня истерическими криками.
На полке прямо за стойкой мистер Брэдфорд хранит наборы гитарных струн. По королевской цене в две полукроны я покупаю струны «Black Diamonds» и трачу еще пять выпрошенных у мамы шиллингов на книжку «Основы игры на гитаре» Джеффри Сислея. Эта книжка научит меня настраивать гитару, исполнять основные аккорды и читать ноты. Я на седьмом небе от счастья. Мной овладевает какая-то одержимость, я использую каждую свободную минуту, чтобы лишний раз подержать гитару в руках, заглянуть внутрь ее корпуса и в очередной раз проиграть одну и ту же последовательность аккордов.
Я часто думаю, что игра на музыкальном инструменте — это какой-то невроз навязчивости или признак асоциальности играющего, но я так и не могу решить, способствует ли игра на музыкальном инструменте социализации человека или человек, который берется за инструмент, изначально неспособен к нормальной жизни в обществе, а музыка служит для него лишь некоторым утешением. Нечего и говорить, что, став обладателем гитары, я сделался еще менее общительным с домашними и с головой погрузился в тот герметичный мир, который создал себе сам.
Успешно сдав экзамен в гимназию, я потерял всякий интерес к школе, которую тем не менее нужно было заканчивать. Я практически перестал тратить силы на учебу и даже притворяться, что делаю это. Мистер Лоу негодует, потому что я — один из всего лишь четырех мальчиков во всем классе, поступивших в гимназию. Перед всем классом он объявил, что я зазнался. Это далеко не первый раз, когда меня обвиняют в высокомерии, но это совсем не высокомерие, это простая лень. Как бы то ни было, эта школа скучна, и вскоре я уйду в другую. С тех пор как начался мамин роман с Аланом, секс, кажется, пустил свои ростки повсюду, словно побеги диких крокусов после долгой и утомительной зимы. Газетные заголовки кричали: СКАНДАЛ, ПРОФЬЮМО, КИЛЛЕР. Правительство Макмиллана на грани краха. Киноафиши в мгновение ока превратились в сенсационные плакаты сексуального содержания, рекламирующие «любовные игры» и «непристойные истории». Газетную лавку на Хай-стрит заполонили изображения полуобнаженных женщин, сладострастно глядящих с обложек журналов и дешевых книг. Дома у нас есть альбом Джулии Лондон. На конверте пластинки напечатана ее фотография в очень коротком вечернем платье. Стоит только закрыть рукой низ конверта, и она кажется совершенно обнаженной. Это зрелище вызывает в моем теле такое возбуждение, что я выбегаю на улицу и взбираюсь на фонарный столб позади дома, но от этого становится только хуже. Я могу сидеть на столбе часами. Мои ночные приключения доходят до одержимости (теперь я прекрасно знаю, что это не кровь пачкает мои простыни), но мама слишком смущена или слишком подавлена собственной виной, чтобы сказать мне что-нибудь о моих более чем очевидных ночных занятиях. И тем не менее я все еще убежден, что это феноменальное открытие принадлежит мне одному. Я так и не поделился им ни с одним из своих друзей, уверенный, что никто из них, даже Томми, не поймет, о чем вообще идет речь. Об исповеди я боюсь даже подумать и втайне наслаждаюсь своим грехом. Я надменно воображаю себя одним из падших ангелов Божьих. В школе, помимо Томми (который далеко не всегда бывает на уроках), я завел других друзей-правонарушителей среди своих одноклассников. С одной стороны, я искал их покровительства, с другой — испытывал искреннюю любовь и восхищение перед их миром, где с такой естественностью курили, сквернословили и воровали. Хотя я сам не принимаю прямого участия в этих делах, большинство моих друзей живут именно такой жизнью, и я нередко сопровождаю их повсюду, как какой-нибудь иностранный корреспондент, нейтральный наблюдатель. Магазин «Вулворт» на углу Стейшн-роуд и Хай-стрит — настоящая Мекка для обладателей ловких рук и глубоких карманов. За кинотеатром «Риц» собираются те, кто в совершенстве овладел искусством изготовления самокруток, — вскоре это место будет переименовано в самокруточную фабрику Rizla. Здешние сборища сопровождаются изощренным сквернословием и мастерскими плевками. Единственное занятие этих ребят, в котором я принимаю активное участие, хотя и не по своей воле, — это драки. Дело в том, что с тех пор, как я пошел в школу, я всегда был по меньшей мере на полторы головы выше всех в классе. И если это обстоятельство не очень смущало головорезов из моего класса, оно тем не менее сильно досаждало головорезам из старших классов, особенно тем, которые не вышли ростом. Волей-неволей я вынужден драться с ними после школы за «Рицем». Но поскольку я с семилетнего возраста грузил металлические ящики с молоком, битва обычно оказывается не очень равной, а победа — почти столь же неприятной, как поражение.
И в то же время «Риц» — место счастливых воспоминаний. Здесь я увидел свои первые фильмы: Фесса Паркера в роли Дэви Крокета, Дорис Дэй в «Пожалуйста, не ешьте маргаритки». Мы с братом провели в этом кинотеатре много времени, когда мама хотела, чтобы нас не было дома. Мы никогда не использовали слово «фильм», мы всегда говорили «картина». Сначала в городе появилось около полудюжины кинотеатров сразу, но к концу пятидесятых осталось только два: «Гомон» и «Риц». Мы с Филипом ходили в «Риц» смотреть «Пушки острова Наварон» с Грегори Пеком и Дэвидом Нивеном. Нам даже удалось попасть на «Авантюристов», попросив кого-то из взрослых в очереди притвориться нашим сопровождающим, чтобы насладиться запретным упадочничеством фильма, на который пускали не всех. По субботам утром в кинотеатре «Риц» шла программа «ABC Малыши», где показывали кино для детей и мультфильмы. Это были отличные программы, но в моем перевозбужденном и склонном понимать все буквально сознании родилась уверенность, что мы с братом присутствуем на них незаконно. Я вообразил, что на эти сеансы допускаются только дети горняков[9]. Мы тщательно скрывали свое происхождение, и целых две недели проходили незамеченными. Самым острым воспоминанием от этих просмотров остался шок появления на экране цветного кино, благодаря которому серые улицы за стенами кинотеатра стали казаться еще более мрачными и монотонными, чем были на самом деле. Я начал верить, что мир за пределами наших мест со свинцовыми водами реки Тайн и небом цвета обшивки военных кораблей существует в ином цветовом пространстве. Там царят охра и лимонно-желтый, лиловый и синий кобальт, нам же суждено наслаждаться ими лишь в тех целлулоидных сказках, которые так захватывали и так очаровывали нас длинными, дождливыми днями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});