В половине первого было вывешено объявление, согласно которому мы находились на сорок четвертом градусе пятьдесят третьей минуте северной широты и сорок седьмом градусе шести минутах западной долготы. А прошли мы за двадцать четыре часа всего двести двадцать семь миль. Юные влюбленные проклинали гребные колеса, которые бездействовали, винт, который крутился слишком медленно, пар, давление которого вопреки их страстному желанию так и не росло.
Около трех часов благодаря хорошему ветру небо очистилось. Линии горизонта, превратившиеся в ясно различимую полоску, казалось, очертили круг, в центре которого находился «Грейт-Истерн». Ветер стих, однако по морской поверхности долго еще перекатывались высокие волны, отливавшие зеленым оттенком и увенчанные пенными гребешками, и качка все продолжалась.
В три часа тридцать пять минут по левому борту был замечен трехмачтовик. Когда удалось увидеть его название, оказалось, что это американское судно «Иллинойс», следующее в Англию. В то самое время лейтенант А. сообщил мне, что мы проходим границу Ньюфаундлендской отмели — кладезь рыбных богатств, с огромнейшими косяками трески, трети которых хватило бы, чтобы прокормить и Англию и Америку.
День завершался без происшествий. Палуба заполнилась, как обычно, гуляющими. Для того чтобы слепой случай не свел вместе Фабиана и Гарри Дрейка, я и капитан Корсикэн смотрели во все глаза. Вечером в главном салоне собрались обычные завсегдатаи. Привычные занятия — игра на фортепьяно, чтение вслух и пение — вызывали привычные возгласы «Браво!». Вдруг началась необычайно оживленная дискуссия между одним северянином и техасцем. Суть спора заключалась в том, нужен ли Южным штатам «император». К счастью, эта политическая дискуссия, угрожавшая превратиться в свару, была прервана прибытием воображаемой телеграммы в адрес «Океанских новостей», которая якобы гласила: «Капитан Семмс, военный министр, обязался возместить Югу ущерб, причиненный крейсером «Алабама».
Глава XIX
Выйдя из ярко освещенного салона, мы с капитаном Корсикэном вернулись на палубу. Ночь стояла темная, без единой звезды. На борту ничего не было видно. Окна салонов сверкали, точно жерла печей. Вахтенные грузно мерили шагами палубу. Однако приятно было дышать вольным воздухом, и капитан вдыхал частицы его полной грудью.
— В салоне я узнал много интересного, — сообщил он. — Зато здесь простор и свежесть. Животворная атмосфера! Чтобы не задохнуться, мне надо за сутки пропустить через легкие сто кубических метров чистого воздуха.
— Дышите, капитан, продолжайте дышать во всю грудь, — посоветовал я. — Здесь хватит воздуха на всех живущих, а от ветра его не станет меньше. Кислород — прекрасная вещь, и, поверьте мне, ни парижане, ни лондонцы не в состоянии оценить его по достоинству.
— Совершенно верно, — согласился Корсикэн, — они предпочитают углекислый газ. О вкусах, конечно, не спорят. Но что до меня, то я его терпеть не могу и признаю только в шампанском!
Так, беседуя, мы шли по прогулочной палубе правого борта, укрытые от ветра высокими стенами корабельной надстройки. Огромные клубы дыма, пронизанные искрами, вылетали из черных труб. Гул машин сопровождался дрожью на ветру металлических вант, звенящих подобно струнам арфы. А мы непринужденно беседовали, слыша каждые четверть часа возгласы вахтенных матросов по-английски и по-французски: «Все в порядке! Все в порядке!»
Чтобы не наскочить на свободно плавающие в этих местах ледяные глыбы, капитан каждые полчаса брал пробу забортной воды и замерял ее температуру, и если она падала на один градус, без колебаний менял курс. Дело в том, что он знал, как пятнадцать дней назад судно «Перейра» оказалось заблокировано айсбергами примерно в этих широтах, а этой опасности он и старался избежать. Сейчас он особенно строго проверял ночную вахту, не позволяя себе ложиться спать. На мостике при нем находились два офицера: один для связи с котельным отделением, которое подает пар на машину гребных колес, другой — с котельным отделением, подающим пар на машину гребного винта. Вдобавок, на носовой площадке несли вахту лейтенант и двое моряков, а старший боцман и еще один матрос стояли у форштевня. Пассажиры могли не беспокоиться за себя.
Так прогуливаясь, мы с Корсикэном отправились на корму. Нам пришло в голову побыть еще некоторое время в главной рубке, прежде чем разойтись по каютам, подобно мирным горожанам, прохаживающимся перед сном в хорошую погоду по главной площади своего города.
Кроме нас, там, казалось, никого не было. Постепенно глаза привыкли к темноте, и мы смогли заметить человека, облокотившегося на релинг и замершего в неподвижности. Корсикэн, внимательно вглядевшись, тихо проговорил:
— Это же Фабиан!
Действительно, там стоял Фабиан. Мы его узнали, но он, погруженный в молчаливое раздумье, не обратил на нас никакого внимания. Взгляд его был устремлен куда-то в угол, и я стал наблюдать за тем, как он всматривается в темноту. Что он там видит? Что надеется разглядеть в потемках?
Внезапно раздался густой бас капитана Корсикэна.
— Фабиан! — позвал он.
Мак-Элвин не ответил. Он не слышал. Корсикэн окликнул его еще раз. Тот вздрогнул, повернул голову на мгновение и произнес одно-единственное слово:
— Тише!
И показал рукой на тень, медленно перемещавшуюся в дальнем конце надстройки. Именно на эту едва заметную причудливую фигуру глядел Фабиан. А затем печально проговорил:
— Черная дама!
Меня забила дрожь. Капитан Корсикэн схватился за мой локоть, и я почувствовал, что он тоже дрожит. Мы оба были охвачены одной и той же думой. Эта тень — не тот ли призрак, о котором заявил доктор Питфердж?
Фабиан снова окаменел, погруженный в грезы. Я же с болью в груди и растерянностью во взгляде следил за очертаниями человеческой фигуры, которую можно было принять за тень, повернувшуюся к нам в профиль. Тень переместилась в нашу сторону, замерла, пошла прочь, остановилась, двинулась вновь. Казалось, она не шла, а плыла по воздуху. Неприкаянная душа! В десяти шагах от нас она застыла неподвижно. Я разглядел изящную женскую фигурку, завернутую в некое подобие коричневого бурнуса, с лицом, покрытым частой вуалью.
— Безумная! Безумная! Разве не так? — пробормотал Фабиан.
Да, это была безумная. Но Фабиан не спрашивал об этом нас.
Он разговаривал сам с собою.
Тут бедное создание подошло поближе. Я заметил, как блестели под вуалью ее глаза, устремленные на Фабиана. Она двинулась по направлению к нему. Фабиан выпрямился, как наэлектризованный. Женщина под вуалью приложила руку к сердцу, точно желая сосчитать пульс… И тут же скрылась, растворившись в задней части надстройки.