Читать интересную книгу Мой папа-сапожник и дон Корлеоне - Варданян Ануш

«Все предусмотрел Майкл Корлеоне, вплоть до малейшей случайности. Все безупречно рассчитал, принял все меры предосторожности. На год вперед запасся терпением, надеясь за это время окончательно завершить все приготовления».

Что-то магическое было в строчках этой книги, она потихоньку творила в моем родителе необратимые перемены. Так, вслед за младшим Корлеоне, он запасся терпением и произвел еще одну партию туфель для модниц СССР. И они – эти модницы, эти амазонки больших городов и стихийные феминистки маленьких деревень, эти хрупкие, но несгибаемые борцы за всемирное дело красоты, приезжали в Армению, республику-сестру, со всей страны, чтобы между осмотром древних руин совершать опустошительные набеги на магазины. С победным кличем бросались они к прилавкам с папиным товаром и покупали его до тех пор, пока не кончались у них деньги или не оставалось ни одной пары в душной лавчонке или центровом магазине. А потом летели, летели, неслись во все концы страны посылочки и бандерольки с папиными изделиями: сестрам, дочерям, подругам, начальницам и соперницам, в подарок, на взятку, на удивление и на зависть… Между тем сама модель изменилась немало. Она была модифицирована кое-какими деталями. Потом начались мотивы, вариации и поздние дописки… Прошло лето.

Короче говоря, когда к концу лета отец перевернул последнюю страницу книги, он был уже состоятельным человеком. И, возможно, на этом наша история завершилась бы. И не выстроил бы отец в точности, как описано в «Крестном отце», восемь домов в полукольце парковой аллеи с прожекторами у подъездной дорожки, но не в Нью-Йорке, а в городке у другого океана. А мама не стала бы хозяйкой модной мастерской по изготовлению ковров и гобеленов, и прошли бы даром уроки моей суровой бабушки. А мы, мы бы с сестрицами никогда… Но по порядку…

Папа чувствовал неловкость от неожиданного своего богатства. Некоторое время он делал вид, что ничего не изменилось. Он не поменял ни гардероба, ни привычек. А мы – дети и домочадцы – совсем еще не понимали того огромного, что на нас надвигалось. Осень прошла в папиных частых отлучках в Ереван и в мамином напряженном ожидании его возвращений. Они о чем-то шептались по ночам, а наутро дед и бабушка ревниво посматривали на них. Сын и невестка не спешили посвящать стариков в неведомые дальносрочные планы. Чета фамильных патриархов почувствовала себя свергнутой с родового престола. Зачинались разговоры и обрывались незаконченными. В воздухе повисали слова, невысказанные вопросы, ускользающие интонации. Они не растворялись, создавая вокруг нас невидимые, но липкие паутины. Маме как-то удавалось возвращать расположение свекра и свекрови, но происходило это от одного папиного возвращения из города до другого все труднее, а отлучки затевались все чаще. Хачик ходил собранный, и это состояние легко было спутать с угрюмостью, что, кстати, некоторые и делали. Выпал снег.

Забота о воде считалась женской работой. К слову, это тяжкий труд, выполнение которого приносило не благостную усталость и неизменное удовлетворение. За годы усталость переходила в хронические болезни позвоночника и устойчивую женскую убежденность – я принесла пользу своей семье, я носила ей жизнь. Зимой замерзал Молочный родник, и за водой приходилось ходить к другому источнику – Мадо. Карабкаться по скользким уступам, затем, достигнув вершины безымянной горы, похожей на окоченевшего альпиниста, спускаться в долину, которая милостиво подставляла ладони усталому путнику. Возле Мадо можно было отдохнуть, пока в ведро, кувшин – глиняный или медный – бежала тонкой струйкой вода. Тяжелые ведра с водой носили в основном дачники – дилетанты, они расплескивали на пути к дому половину драгоценной влаги. Кувшины и карасы[1] были для профессионалов, для тех, кто может поднять на плечо или водрузить на голову плоское донце. Но кувшин невелик, а наше семейство потребляло много воды. Мама Люся ходила к источнику с большущим медным карасом. Заполнив, его нужно было заткнуть пробкой, обмотанной тряпицей, и водрузить на плечо плашмя. Маме нравился именно этот способ. Ей казалось, что она несет на себе огромную птицу, которая отчего-то не может взлететь.

В ту зиму женщины старались справиться с тяжелой работой водоносиц засветло – кто-то пустил слух, что на дороге к Мадо неспокойно. Говорили, что здесь разбит временный блокпост лихих людей. Шушукались, что они останавливают прохожих и редкий транспорт и требуют оброк на благое дело будущей независимости Армении. Почти беззвучно, трепещущими губами шептались, что люди эти не просто люди, или, вернее, не совсем люди, а суровые призраки старинных героев-фидаинов – борцов против всех возможных иноземцев-завоевателей, поборников свободной, маленькой, но гордой Армении. Все знали – в наших местах у многих родные воевали в двадцатые годы против большевиков. И все знали – они проиграли. В Закавказье пришла советская власть, электричество и новые имена – Трактор, Колхоз и Марксэн. Побежденные романтики свободы давно уж сгинули: одни ушли через Иран и Турцию на Запад, другие сгинули на Дальнем русском Востоке. Одних помнят, о других совсем забыли, но чтобы самоотверженные герои прошлого тревожили нас бряцаньем костей с того света, этого не бывало. А уж чтобы обирать честных селян – никто и слыхом не слыхивал, чтобы призрак просил презренного металла…

Папа не верил в эти россказни, обвиняя односельчан в том, что их завиральные фантазии вылились через прозрачную границу, положенную воображению, затопив все вокруг, возобладав и над здравым смыслом, и над крупицами самоиронии. Но он не был бы Хачатуром Бовяном – плоть от плоти родной земли, если бы не оставил на донышке сердца крупинку сомнения: «А что, если?..» Поэтому в помощь маме отец подрядил меня. Я исправно выполнял возложенную на меня обязанность. Мне было интересно совершать с матерью это недолгое, но увлекательное путешествие. Редкая удача – провести с ней час-другой, не разделяя ее внимание ни с сестрами, ни со старшими домочадцами. Но в тот день отчего-то не пошел. И вот что случилось…

Люся шла по дороге. На плече у нее лежал медный карас. Уточню – уже полный воды. Хоть и было Люсе тяжело, она не забывала об осанке и мерно, как судно бортами, покачивала бедрами в такт движению. Так было легче справиться с ношей. Тело само знало, как себя нести. Мама шла, а вокруг плыли голубоватые облака тумана, стелились по дороге, ластились к ногам, как прирученные небесные бараны. Мама думала о родителях, которые хотели приехать погостить летом, когда мужем Хачиком завладели буйные идеи по переустройству жизни. Мама подумала о дочерях, которые были такими неумехами – одна другой несмышлёнее. Дети, наивные девчонки с клокочущим воображением. Мама задумалась обо мне и моем неведомом будущем. Мальчику нужно получить хорошее образование, обзавестись перспективной профессией, а этот мальчишка все жмется к старикам и все дни напролет записывает в тетрадке россказни, что подслушал у бабок и дедков. Вспомнив о старшем поколении, мама прошлась шелковой мыслью и по образам своих любимых свекра и свекрови. Деду все труднее было ходить – подводили ноги, калеченные тромбами, а у бабушки портился характер – все чаще она видела в людях дурное и все чаще оказывалась права… И вновь мысли Люси вернулись к Хачику. Она подумала о муже и взмолила Бога, чтобы Хачик ненароком не свихнулся, изучая жизненный опыт дона Корлеоне. И еще мама любовалась видом: гора, в подоле деревня, на скале двое застывших каменных воинов. Маме всегда казалось – древнеримских. Нос одного напоминал ей о том, что даже мужественные легионеры когда-нибудь останавливаются, оглядываются назад и каменеют. И вдруг Люсю окликнул хриплый мужской голос.

– Эй, сестричка, – сказали ей. Да так тихо, что Люся сначала решила – показалось. Или, может, это зимняя птица сказала подружке:

– Эй, сестричка, видишь, рябина на дереве, вот там внизу. Полетели туда.

Но она вновь услышала отчетливо и по-человечески произнесенное: