Но у города Шахты их настигли первые немецкие танки. Шрапнель рвалась над головами, оставляя на дороге всё новые и новые жертвы. Следом налетели мотоциклисты-автоматчики. Они метались, как бешеные собаки, обстреливая каждую рощицу, каждый кустик. Потом согнали всех в кучу, и началась "чистка". Хватали всё, что представляло какую-то ценность и что можно было увезти.
- Сколько буду жить, столько я буду помнить это! До самой смерти! мрачно сказал Олег, закусив губу, чтобы сдержать закипающие слёзы. Он словно поклялся тогда.
Ночью, при тусклом свете каганца, он писал стихи.
Слышно было, как в соседней комнате храпел немецкий офицер на нашей постели, на нашей подушке. Свет от каганца озарял Олега снизу, и я не сводила глаз с решительного лица сына.
Стихи получились вот какие:
...И я решил, что жить так невозможно.
Смотреть на муки, самому страдать?
Скорей, пора! Пока ещё не поздно,
В тылу врага - врага уничтожать!
Я так решил, и это я исполню,
Всю жизнь отдам за Родину свою
За наш народ, за нашу дорогую,
Любимую Советскую страну!
А к Волге непрерывным потоком шли немцы, румыны, итальянцы. Без конца двигались их обозы, артиллерия, танки, легковые машины со штабными офицерами.
Шли и ехали враги - весёлые, сытые, самодовольные, рассчитывая на лёгкую победу.
Присутствие врага в нашем доме приводило сына в ярость. Я видела, как он напрягает все силы, чтобы не высказать гитлеровцам всей своей ненависти. "Большой офицер" вскоре уехал от нас, и теперь к нам на квартиру ставили солдат. Они ночевали одну-две ночи, не больше.
Однажды у нас остановились солдаты-эсесовцы. Один из них, развалившись на диване после обеда, долго смотрел на Олега, потом спросил:
- Кто это?
Я ответила:
- Мой сын.
Немец, усмехаясь, сказал, что это здоровый и красивый юноша. Олег, понимавший по-немецки, нахмурился. Я молчала. Но немцу и не нужны были слушатели. Он продолжал самодовольно рассуждать вслух:
- Да, ваш сын очень красивый и сильный юноша. Такие солдаты нужны для Германии.
Олег с презрением покосился на фашиста.
Сын только что вернулся с улицы; он очень торопился домой, раскраснелся, чёрные брови на высоком лбу, глаза ясные, плечи широкие. Он был в синем костюме, в белой чистой рубахе, ловкий, молодой, высокий.
- Не нравится быть солдатом? - пристал к нему фашист. - О, ничего! У нас в Германии много этих... как их...
Тут солдат запнулся.
Подыскивая подходящие слова, он сморщил лоб, потом хлопнул себя по коленям:
- О да, он будет работать у этих... у куркулей. В нашей Германии много куркулей. Им нужны крепкие и здоровые работники.
Олег наконец не выдержал.
- Дурак ты, дурак! - сказал он по-русски громко. - Не знаешь ты, что куркуль - это, по-нашему, кулак. Мы их уже давным-давно прогнали, этих твоих куркулей! А скоро и вам будет крышка!
- Вас, вас? - важно спросил немец. - Что такое есть кулак?
- Кулак есть кулак, а ты есть дурак! - сказал Олег.
ПОЕДИНОК
Утром эсэсовцы ушли. Но наша чистая квартира опять понадобилась немцам для какого-то важного генерала. И он перебрался к нам со своими многочисленными чемоданами и денщиком.
Денщик - высокий, сытый, рыжий эсэсовец - неплохо говорил по-русски и с чисто фашистской злобой и пренебрежением отзывался обо всём русском, советском. Только и был слышен по дому его квакающий голос:
- Советские свиньи! Скоты!
Генерал восседал в столовой за столом, на котором постоянно стояли бутылки с шампанским, печенье, фрукты, всевозможные конфеты, шоколад. Для маленького Валерика, сына дяди Коли, было большим испытанием проходить мимо этого стола. Бабушка, видя, что денщик и на человека не похож, строго внушала Валерику даже и не оглядываться на стол.
Но мальчику было всего около трёх лет, и он не видел не только сладкого и фруктов, но и хлеба не ел вдоволь. Трудно было Валерику перебороть искушение.
Как-то раз Валерику надоело сидеть в угловой комнате, куда нас загнали немцы, к тому же мальчику очень захотелось есть. Всем съестным у нас распоряжалась бабушка. Она была на кухне.
Валерик отворил дверь в столовую, и тут перед ним предстали на столе все богатства. Как потом мы выяснили, произошло следующее.
Валерик увидел на столе сладости и фрукты, но вспомнил, что бабушка строго запретила и глядеть на них. Однако пройти мимо и хотя бы не оглянуться на плитки шоколада было выше его сил. Валерик решил обмануть самого себя. Он повернулся и пошёл спиной вперёд. Но идти так, вслепую, было трудно, и Валерик затопал башмаками.
Генерала не было дома. Денщик сидел на диване. Он схватил винтовку и, толкая Валерика штыком в спину, закричал на весь дом:
- Русская свинья! Что ты здесь ходишь?
Мы услышали дикий крик Валерика. Бабушка подхватила его на руки. Он был весь в горячем поту, глазёнки его блуждали, он дрожал и заикался.
На кухне бабушка шёпотом утешала Валерика:
- Ну, не плачь, не дрожи, детка! Я тебе знаешь что скажу? Слушай-ка: скоро опять придут сюда дяди со звёздами, так они вот сколько принесут тебе и конфет, и шоколаду, и яблок с грушами...
Я благодарила случай, что в это время Олега не было дома. Но столкновения предотвратить не удалось.
Однажды денщик начал в нашем присутствии громко ругать русских:
- Вы некультурные свиньи, дикий народ! Вас всех нужно учить. Это взяла на себя наша культурная Германия. И мы добьёмся своего!
Олег стоял бледный и страшный. Я дрожала всем телом. Я видела: сын, сдерживаясь изо всех сил, больно закусил губу.
Денщик продолжал глумиться:
- Вы, русские, должны быть благодарны великой Германии!
Тут, забыв все наши предупреждения, Олег вспыхнул, как порох:
- Неправда! Не мы, а вы - самые некультурные и дикие люди. Разве культурные люди пошли бы жечь и убивать мирных жителей? Вы напали на нас! Вы, людоеды, убиваете беззащитных женщин и детей! Вы... вы...
Фашист, вначале опешивший от крика Олега, вдруг подскочил к сыну и что было силы ударил его кулаком в лицо.
- Ты комсомолец? Я убью тебя! - кричал он, вынимая оружие.
Олег в ярости схватил немца за борт мундира и с силой потряс его так, что в его бесцветных глазах мелькнули страх и беспомощность.
Я кинулась к ним, загородив Олега.
- Сын ещё молод, неразумен, - умоляла я.
Насилу-то успокоила я разъярённое животное. Олег выбежал из комнаты.
Я нашла его во дворе.
Он сидел на лавочке, сжав голову руками и раскачиваясь, словно от боли. На его лице горел след от удара. По бледным щекам катились крупные слёзы.
- Если бы не ты, мама, я разорвал бы ему горло, - сказал он чуть слышно. - Я бы ему показал, проклятому!
Как могла, я старалась утешить сына. Прижала его к себе, приласкала. Целовала в лицо, в глаза: