Читать интересную книгу Яд для Моцарта - Ирина Алефова

«Похоже, в чашках было кое-что покрепче чая, – подумал смущенный и обескураженный Кюи. – Хорошо еще, что я не проболтался о самом главном. Поистине: язык мой – враг мой!»

– Так вот, – продолжал Балакирев. – Могу открыто заявить, что с «Ратклифом» тебе это удалось в полной мере.

«Еще бы, ведь я работал над ней семь лет» – подумал Кюи, скромно потупив взгляд.

– Особенно хороши твои мелодические речитативы: они довольно выразительны и, можно сказать, знаменуют собой в какой-то степени рождение нового типа речитатива в русской опере. «Но-о-о у меня легко на се-ердце ста-ло» – напел он фразу из партии главного героя. – Да и музыкальные характеристики, надо признать, даны предельно ярко и рельефно. Корсаков хвалит драматургию, и я считаю, тоже вполне обоснованно. Одним словом, Цезарь, ты не обманул моих ожиданий. А первые две оперы, которые вышли неудачными, сочтем за пробу пера.

violento

«Пробу пера! Ничего себе – неудачные! Да как он смеет так отзываться о моих сочинениях?! Они дались мне бесчисленным количеством часов и дней мучений, когда я пытался найти подход к этой непреодолимой музыкальной материи, учился владеть ею, подчинить ее себе!.. Неужели этот черствый человек хочет сказать, что все мои мучения были напрасными? Он ничего не смыслит в настоящей музыке!..» – порыв гнева охватил все существо внешне невозмутимого собеседника. Один Бог знает, каким образом ему удавалось настолько хорошо владеть собой».

– …и продолжать в том же духе, – договаривал очередную фразу Балакирев. Видимо, он желал ему успехов, и на это нужно должным образом отреагировать…

secco – Да-да, спасибо, надеюсь, мне не придется низко пасть в твоих глазах, Милий, – ответил наконец Кюи, стараясь, чтобы голос звучал не слишком сухо или недоброжелательно.

doux – И оставь ты эту газету, – наставник мягко вытащил «Ведомости» из рук друга. – Вцепился в нее мертвой хваткой, словно не хорошую рецензию читаешь, а собственный некролог.

tenebroso

«Знал бы ты, насколько сейчас близок к истине! Но я все же надеюсь, что в скором будущем некролог мне посчастливится прочесть, только вот не свой».

– Ну вот, снова куда-то все разбрелись! – пробасил Балакирев, возвращаясь к роялю и застав там только Катеньку Протопопову, которая к тому времени уже стала законной супругой Бородина. Катенька наигрывала ля-бемоль мажорный экспромт Шуберта. Переливы сверкающих мажоро-минорных фигураций высыпались из-под ее легких и проворных пальцев, словно бусинки.

– Куда они испарились? – простите, Катюша, что вынужден прервать вашу прекрасную игру, – характер творческого человека непредсказуем. Минуту назад все были здесь, а стоило мне отвлечься – их как ветром сдуло!

– Насколько я поняла, Саша взялся за приготовление кофе каким-то особенным способом, и Мусорянин непременно хотел быть свидетелем этого действа, – отвечала Катенька, доиграв до смыслового завершения музыкальной фразы.

– Стало быть, они на кухне, – облегченно вздохнул Балакирев и, успокоившись, пододвинул стул и сел рядом с пианисткой. – В таком случае сыграйте, дружок, еще раз, очень вас прошу. Уж больно мне нравится эта шубертовская вещица!

И он притих, внимая божественным звукам рояля, прикрыв глаза и покачивая в такт головой. Кюи, увидев, что остался в комнате практически один – поскольку раствориться в музыке означало полностью уйти из мира реального, – решил не мешать им и тихонько вышел за дверь, дабы присоединиться к друзьям и поучаствовать в процессе варки кофе.

Миновав узкий проход, соединяющий гостиную и кухню, Кюи, повинуясь неведомому инстинкту, замер у неплотно прикрытой двери. Что-то – может быть, предчувствие, а может быть, и нарочно приглушенные голоса мужчин – заставило его помедлить и прислушаться.

Сначала он не мог ничего разобрать из-за звуков рояля – Катенька дошла до первой кульминации. Но затем, в соответствии с композиционной логикой, последовал эпизод пианиссимо, что позволило Цезарю слышать разговор на кухне довольно отчетливо в течение нескольких минут. Этого оказалось вполне достаточно…

sotto voce

– Закипает, снимай с огня, – первый голос принадлежал Бородину. Фраза никоим образом не относилась к его персоне – речь шла о кофе. Вероятно, он предлагал Мусоргскому снять турку.

Не успел Кюи подумать что-то вроде «весьма опрометчиво», в подтверждение его опасениям послышался грохот посуды и сдавленный вскрик.

– Осторожнее! Оставь, Модест, дай лучше я сам займусь этим.

– К кулинарным хитростям я неприспособлен, – пытался оправдаться Мусорянин, изо всех сил дуя на обожженные пальцы.

– Да, пускать на кухню тебя нельзя ни под каким предлогом, – согласился Бородин. – Ты непременно все испортишь.

– Я как медведь в лавке, все оберну и опрокину, – покорно басил Модест.

– Но это, поверь мне, куда лучше, чем быть медведем в музыке, – утешил его друг.

– Некоторые поговаривают, что моя музыка сделана грубо, непрофессионально…

– Плюнь и не слушай. Твоя музыка гениальна, и все поймут и признают это только через несколько десятилетий. Они еще не доросли до твоих сочинений – слепы, как новорожденные котята. В этом ее беда и величие.

– К черту! Признание, слава – мне они не нужны. Все это фальшь чистой воды. Хотя и приятно, не спорю. Вот, например, вчера у Цезаря был триумф. Я от души порадовался за него, но, сказать по чести, опера не сильна.

Голоса зазвучали на полтона тише, порой Кюи удавалось расслышать лишь часть сказанного. Но с каждой фразой его лицо покрывалось все более смертельной бледностью, а в глазах все ярче разгорался дьявольский огонек.

– Да, ты прав, Мусорянин, – соглашался Бородин, помешивая что-то ложкой. – Думаю, «Ратклиф» не выдержит испытания временем. О нем забудут еще при его жизни.

– …слабовата, да и замкнутые вокальные номера больше похожи на декламацию.

– Задумка, конечно, хорошая, но сделано это не так, как хотелось бы.

– …нет того уровня мастерства…

– …он не может услышать нужные звуки…

– …может, посоветовать Цезарю оставить сочинительство и всерьез заняться музыкальной критикой? – у него отлично выходят статьи и рецензии…

Шуберт из гостиной вновь набрал мощь звучности. В кухне зазвенели чашки, устанавливаемые на подносе: кофе был готов к подаче на стол. Вне себя от гнева, Кюи подскочил к входной двери и распахнул ее. Общение в таком состоянии было совершенно недопустимым.

Снег…

calmanto

Свежий морозный воздух отрезвил его воспаленный мозг и слегка остудил бурлящую яростью кровь. Снежная крупа опускалась на лицо и мгновенно превращалась в мелкие капли. Кюи наклонился и схватил горсть снега, отер лицо. Вечернее зимнее небо было полно чернотой. Ни единой звезды.

Постепенно мужчина начал приходить в себя. Холод подействовал – ветер забрался под одежду, пробежался по телу, вызвав неприятный озноб. Вернулась способность мыслить и трезво оценивать ситуацию.

«Что же это я так переживаю? – подумал оскорбленный композитор. – Разве иного можно было ожидать? Выше головы, как ни пытайся, не прыгнешь. Да, я вынужден признать, что моя музыка недолговечна и канет в небытие, не оставив следа в сердцах потомков. Выходит, Бородин и Мусорянин правы. И тем не менее нож в спину – это подло. Зато это отличный повод для мести. Я долго искал его себе в оправдание, и вот он наконец подвернулся. Это поистине удача для меня! Теперь я могу с чистой совестью осуществлять задуманное…»

subito unruhig

– Цезарь, друг мой, что ж ты выскочил на мороз без пальто? Да и в домашних туфлях? – из-за двери высунулась голова Балакирева. – Мы тебя уж обыскались по всему дому. Саша сотворил свой чудный кофе и зовет всех его отведать.

– Сейчас иду, – отозвался Кюи, не оборачиваясь. – Иду.

– Простудишься, – уже совсем другим, неофициальным тоном добавил Милий и скрылся за скрипом двери.

Кюи глубоко вздохнул, впустив в себя широкий поток морозного воздуха, и вошел в дом.

Мир перевернулся.

Ничего не произошло.

solo intimo

Находясь вне времени, несложно окинуть взглядом тот маленький отрезок земного бытия. Кто знает, в какой момент я осознал свое предназначение? Кто может доказать, что я целенаправленно – или, напротив, руководствуясь одной лишь интуицией – действовал так, а не иначе?

Как бы там ни было, с самого начала я знал лишь одно: если я, никчемная посредственность, оказался по воле рока в одной лодке с четырьмя гениями, значит, это не случайно, значит, мне предрешено выполнить иную роль в их судьбах, раз уж они так тесно повязаны с моей.

Я видел себя сверху серым запуганным кроликом, мечущимся по тесной клетке из угла в угол. Впрочем, обличие кролика было лишь удобной маской, под которой скрывались до поры до времени острые зубы и цепкие когти, способные разорвать в клочья. Кто бы мог заподозрить кролика в помыслах хищника?