Читать интересную книгу Сломанный мир (СИ) - Мори Анна

Но нет ни голоса, ни рук.

Юкинари ответил так:

Как смеют магнолии весной

цвести так безжалостно-радостно,

словно в мире нет ни печали, ни смерти?

Гэрэл подумал, что их обмен стихами о смерти прозвучал почти как диалог, вырванный из какой-то собственной, неизвестной остальным слушателям истории, и вдруг почувствовал к юноше что-то вроде зависти.

Какой-то другой придворный уцепился за слова «весна» и «цветы» и прочел на эту тему что-то красивое и пустое. Так же поступил и следующий. Скоро Гэрэл устал от бесконечного чередования времен года и перечисления растений, названия которых, как он знал, он все равно не запомнит, и перестал следить за нитью этой беседы-состязания.

На этом празднике Гэрэл впервые увидел женщин с другой половины дворца. Да — в Рюкоку все-таки имелись женщины. Они постоянно прятали лица за веерами и так же густо белили их, как служанки, и были такими же робкими: они присутствовали на празднике лишь потому, что так велела традиция, и почти не открывали рта, — а если все же приходилось, говорили о себе «ничтожная». Изящество здешних красавиц больше походило на хрупкость смертельно больных, их нарочно учили разговаривать умирающим шепотом, и, похоже, даже выглядеть слишком здоровой считалось неприличным. Их переносили по саду в портшезах, и Гэрэл быстро понял, что женщины не то чтобы не хотят, а, скорее всего, просто не могут передвигаться самостоятельно. Когда девушка при поддержке слуг выбиралась из портшеза и становилась на колени, чтобы опустить на воду венок или фонарик, из-под многослойных шелков показывались ножки, такие крошечные, что уметились бы у него в ладони... Да, ему это не померещилось: здесь все еще была жива древняя юйгуйская традиция бинтования ног, от которой в самом Юйгуе давно отказались по причине ее нецивилизованности. Он живо представил себе незаживающиеся гноящиеся ступни этих женщин. Что должно быть в голове у здешних мужчин, чтобы чувствовать что-то кроме жалости к этим искалеченным, беспомощным, бессловесным созданиям — теням живых людей?

Гэрэл осознал, что император был прав, сказав, что идея брачного союза изначально обречена на неудачу. Принцесса Ильджон действительно не выжила бы в этой клетке; она была куда мягче дерзкой Джин-хо, но даже ее терпение и кротость имели предел.

Это был один из редких моментов, когда он подумал о своих соотечественниках, этих грубых, не мысливших себя без выпивки и драк, уставших от бесконечной войны людях, почти с теплом.

Ему вдруг захотелось поговорить обо всем этом с Юкинари. Он увидел, что тот — одетый, как всегда, во что-то изящное: парча, узор из чернильных хризантем, жемчуг и серебро вышивки — в окружении группки придворных стоит неподалеку. Гэрэл понимал, что пока праздник не закончится, им, скорее всего, удастся переброситься лишь парой фраз, но все равно решил подойти к императору. Поздоровался.

— Как вам праздник? — приветливо спросил Юкинари. Гэрэл не видел его лица за тканью, но надеялся, что тот в самом деле рад его видеть.

— Я не понимаю, как один и тот же народ может так тонко чувствовать красоту мира и вносить во все столько искусственности, — честно сказал Гэрэл, все еще думая об искалеченных ногах под крошечными вышитыми ботиночками.

Юкинари неопределенно кивнул, не возражая и не соглашаясь.

— Вам, наверное, было бы интереснее посмотреть, как отмечают праздник обычные горожане. У них все проще, понятнее, веселее.

Кто-то из придворных неуверенно хихикнул, но Гэрэл уже знал, что Юкинари не склонен к насмешкам и если что-то говорит, то в его словах есть смысл.

— Расскажите, как празднуют День Семи Осенних Трав в городе?

— Там равноденствие будет праздноваться еще несколько дней. У простых людей это не только праздник любования осенними травами и луной, но и дни почитания предков и духов. В город приезжают бродячие сказители, в уличных театрах играют спектакли, многие горожане надевают маски демонов и волшебных зверей. Немного похоже на День Равных, маскарад в столице Юйгуя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Маски?» — подумал Гэрэл. Верно ли он понял намек, действительно ли император имел в виду именно это?

— Боюсь, в городе я привлек бы слишком много внимания, — сказал он.

— Да, жаль; мне бы хотелось, чтобы вы это увидели, — ответил Юкинари, и Гэрэл окончательно убедился, что намек понят им правильно.

Мысль о том, что у них есть секрет от остальных, почему-то обрадовала его.

— Вы талатливый поэт, — искренне сказал он. Он думал, что его похвала будет приятна императору, но тот не высказал радости. Его голос из-под ткани прозвучал отстраненно-холодновато:

— Стихи императора должны быть красивы, как и все остальное, что делает император.

Гэрэл не понял, что Юкинари хотел этим сказать, и не знал — то ли он чем-то обидел его, то ли императору показался нелепым сам факт того, что варвар из Чхонджу решил высказать суждение о стихах.

Император отвернулся. Красиво плеснули рукава-крылья.

Глядя на удаляющегося Юкинари, Гэрэл вдруг понял, зачем они — рукава — такие у здешних придворных. Длинные — это чтобы было видно, что человек достаточно знатен, что ему не приходится работать руками; широкие — чтобы подчеркнуть красоту хрупких запястий.

Мысль эта должна была показаться ему забавной, но не показалась.

Его смущало не то, что рюкокусцы возводили красоту в культ, а то, что в их отношении к красоте таилась какая-то холодная нечеловеческая рассудительность. Чтобы красота по-настоящему восхищала, встречи с ней должны быть случайными, внезапными... Красота должна быть чудом — а тут, в Рюкоку, ее словно выпотрошили, чтобы досконально, во всех мелочах узнать, как она работает: так хирурги вскрывают трупы. Ни в чем здесь не было ничего случайного. Было продумано все до мельчайших деталей: какие цвета одежды подбирать (зимой надо носить наряды цвета сливы под снегом, осенью — увядающей листвы), о чем сочинять стихи. В один месяц полагалось восхищаться тем-то, в другой — тем-то. Когда ты в первый раз слышишь осенью стихи про одинокую горную глушь и стаи диких гусей — они трогают, но когда в сотый — от них тошно.

Настоящая красота — это ведь совсем не то. Красота — это, например, когда он несколько дней назад по дороге в свой павильон поздним вечером вдруг остановился возле ручья и вдохнул рыхлый сырой туман, и, посмотрев вниз, увидел, что в тумане этом повисли паутинки, а них отражается свет садовых фонарей, и вроде бы нечем особенно там было любоваться — ну, ручей, туман, паутина — а у него защемило в груди; и он посмеялся над собой, потому что был уверен, что уж кто-кто, а он отнюдь не лирик, но все равно стоял, вдыхал, смотрел — и почему-то было хорошо, и было чувство, что в этом мире есть что-то выше, больше тебя... Да разве об этом вообще можно говорить словами?

А эти со своими рукавами и стихами — тьфу... Куклы лицемерные.

И Юкинари — такой же, плоть от плоти этой страны, что бы он ни говорил о своем юйгуйском сердце.

Глава 6. Симметрия

6. Симметрия

Маска оказалась хорошим способом выбраться из дворца и посмотреть город. Он знал, что его внешность неизбежно привлечет внимание: даже сменив чужеземную одежду на неброский наряд горожанина, он будет отличаться от черноволосых и раскосых жителей Синдзю, как утро от ночи.

Когда он жил в Юйгуе, ему однажды довелось участвовать в празднестве Дня Равных.

Считалось, что День Равных придумала легендарная правительница Ди Хуань, которую юйгуйцы считали воплощением Черепахи на земле. Идея была такая, чтобы хотя бы на один день в году стереть границы, накладываемые положением, количеством денег, возрастом, внешностью и даже полом. Все жители страны смешивались на празднике, говорили и танцевали друг с другом, неузнанные под масками и костюмами.