— Поступай как знаешь, — мрачно отвечает Андре.
— Что ты имеешь в виду? — кричит она.
Поскольку Андре отказывается обсуждать эту тему, Вонни сама принимает решение, и теперь ей предстоит первая ночь без Саймона. Мысль об этом пугала ее еще за много недель до отъезда, но как только она проезжает через Мидтаунский тоннель, ужас от нахлынувшего чувства одиночества стирает все предыдущие страхи. Воспоминания об Андре и Саймоне начинают бледнеть. Она два с половиной года не была в Нью-Йорке, и за это время город стал еще больше и шумнее. Он такой чужой, что даже воздух кажется другим, удушливым и чуть желтоватым. Когда Вонни выходит из такси, ее маленький чемоданчик кажется слишком тяжелым. Она почти чувствует, как клетки ее тела осыпаются, сливаясь с горячим желтым воздухом.
Она всегда старалась ни о чем не просить отца и в отличие от многих знакомых женщин с радостью сменила фамилию после замужества. Отец Вонни, Рейнольдс Вебер, женился на ее матери в приступе бунтарства. В его случае это означало отказ от семьи и семейных денег. Брак не сложился. После развода Рейнольдс начал управлять пекарнями отца, производящими пироги. После смерти родителей он быстро продал пекарни крупной компании, которая сохранила имя Веберов в названии пирогов, но вдвое сократила количество фруктовой начинки. После этого Рейнольдс полностью посвятил себя второму браку и коллекционированию золотых монет, выпущенных до тысяча девятисотого года. Вонни приехала просить пять тысяч долларов. Это меньше, чем стоит любая из отцовских монет, но вполне достаточно, чтобы не пришлось закладывать дом.
Она не помнит, когда еще так нервничала.
Вонни ничего не просила у отца с шестнадцати лет, когда отчаянно хотела ангорский свитер за двадцать три доллара. Она была уверена, что умрет, если не получит этот свитер, но, как ни странно, не умерла.
Она проходит мимо швейцара, не падая в обморок, но голова у нее кружится, и в лифте приходится держаться за латунный поручень. Она собирается провести здесь ночь, затем отправиться на Лонг-Айленд и провести вторую у Джилл, подруги детства. Вонни поверить не может, что не видела ее уже три года. Она тщательно распланировала свой приезд, позвонила секретарю отца и договорилась на два часа дня, в надежде, что жена Рейнольдса Гейл и их одиннадцатилетний сын Уинн не помешают встрече. Рейнольдс и Гейл шутят, что ждали Уинна больше, чем большинство людей проводят в браке, около десяти лет. Когда Вонни в очередной раз переживает из-за грядущей самостоятельности Саймона, Андре интересуется: «Хочешь, чтобы он стал вторым Уинном?» Впрочем, он излишне пристрастен. Против Уинна свидетельствует только то, что ему нельзя одному ездить на автобусе и приходится носить миниатюрные копии отцовских костюмов.
Дверь открывает служанка, Оделл, которая явно не помнит Вонни и просит подождать в коридоре. В коридор выходят четыре спальни, комната прислуги и кабинеты Рейнольдса и Гейл. Гейл — психотерапевт, она уговаривает богатых молодых анорексичек что-нибудь съесть. Как-то раз Вонни заглянула к ней в кабинет и увидела лиможские блюда с шоколадными сердечками и курагой. Вонни стоит в дверном проеме, откуда видны темные диваны и мраморные с прожилками столы в гостиной. Фарфоровые павлины по-прежнему охраняют вход в столовую. В квартире холодно, и платье Вонни, еще мокрое от пота, прилипает к спине. По коже бегут мурашки. Она на мгновение пугается так сильно, что почти теряет память. Теперь, когда Саймон и Андре кажутся всего лишь сном, она не понимает, как здесь очутилась. О чем пришла просить? На что может рассчитывать? Она ставит чемодан на стол красного дерева, открывает сумочку и ищет расческу. Повернувшись к зеркалу в позолоченной раме, чтобы смахнуть волосок с лица, она видит высокую, смуглую, коротко подстриженную женщину. На ней бежевое платье, тонкое золотое обручальное кольцо и браслет из розовой кости[10]. Знакомыми кажутся только глаза.
Внезапное появление Рейнольдса пугает ее. Мгновение они не знают, как приветствовать друг друга. Наконец Вонни смеется и пожимает отцу руку.
— Какой сюрприз, — говорит Рейнольдс, и Вонни подозревает, что сюрприз неприятный.
В последний раз она приезжала сюда с сыном, когда тому было восемнадцать месяцев, и Рейнольдс предупредил Вонни, что ей придется заплатить за все, что сломает Саймон.
Он ведет ее в свой кабинет, где хранит золотые монеты. Здесь не слышно шума улицы. С тем же успехом они могут парить в облаках. На паркетном полу лежит вытертый бордовый коврик; два мягких кресла стоят у стола. Вонни садится напротив отца и чувствует себя рабочим, пришедшим на собеседование по поводу должности, для которой у него катастрофически не хватает квалификации.
— Я никогда не выхожу из квартиры в такую жару, — сообщает Рейнольдс.
Он наливает себе кофе из серебряного кофейника, затем, как бы подумав, предлагает кофе дочери. Вонни кивает, хотя отдала бы все на свете за сигарету. Она давно не курит, с тех пор как начала планировать беременность. Но сейчас ей хочется попросить отца подождать, пока она сбегает в магазин за пачкой.
— Как поживают Андре и Саймон? — спрашивает Рейнольдс.
— Прекрасно, — отвечает Вонни.
— Мать по-прежнему живет со своим оптиком?
— В Делрей-Биче, — подтверждает Вонни.
Рейнольдс криво усмехается, как всегда при мысли о матери Вонни, слава богу, перебравшейся во Флориду. Он очень властный человек. Вонни не хотела бы наткнуться на такого банкира, если все же придется закладывать дом. Она уверена, что Рейнольдс в жизни не выдаст ссуду кустарям-одиночкам без постоянного дохода.
— Где ты остановилась? — спрашивает Рейнольдс.
Вонни лишается дара речи. Несомненно, он видел ее чемодан в коридоре. Если есть такое слово как «неприглашение», Вонни его только что получила.
— У Джилл. На Лонг-Айленде, — поспешно отвечает она.
— А, милая девочка, — произносит Рейнольдс.
Вонни не видит смысла напоминать, что «милая девочка» — мать дочерей-подростков.
— По правде говоря, — Вонни наклоняется вперед, сознавая, что выглядит отчаявшейся, — я приехала по делу.
— Неужели? — спрашивает Рейнольдс.
Вонни уверена, что он ждал этого дня. После стольких лет он продолжает считать свой первый брак петлей на шее.
— Как бы то ни было, — говорит Рейнольдс, — давай разберемся с твоим делом, пока Уинн не вернулся.
Вонни отставляет кофе. Уинн толком не знает, кто она такая. Он видел ее в лучшем случае четыре или пять раз. Однажды, когда Уинну было пять или шесть лет, Вонни назвала при нем отца папой. Уинн дернул головой, насторожился. Вонни поняла: брат не в курсе, что его отец женат вторым браком. Иногда она гадает, узнал ли он правду или продолжает считать ее тетей или дальней родственницей. Но Вонни понимает, чего добивается Рейнольдс. Он стер из памяти свой неудачный первый брак, а значит, стер и Вонни. Естественная эволюция отрицания. И все же порой у нее кровь стынет в жилах, когда отец защищает от нее Уинна. Теперь она чувствует себя не столько попрошайкой, сколько вором. До того как она вышла замуж, Рейнольдс и Гейл пригласили ее на ужин. Перед самым десертом Вонни заметила на пальце у Гейл рубиновое кольцо, которое бабушка всегда обещала ей. Вонни извинилась, вышла в туалет, где ее и стошнило. Глупо, конечно; Вонни терпеть не может украшения, они ее только стесняют; и все же она до сих пор мечтает о том кольце. Она втайне надеется, что кольцо, купленное бабушкой в Индии, вымочено в кислоте, медленно разъедающей плоть хозяина, или несет проклятие, которое лишает хозяина языка.