теперь смогу купить «Нью-Йоркер» и узнать.
Я хихикаю.
— Ты прав, извини. Расскажу в следующий раз, когда встретимся. Кстати, пишется мне очень хорошо!
— Музыка для моих ушей, — заявляет Фрэнки, и я смеюсь.
ГЛАВА 10
Хотя на самом деле мне не смешно. Я в смятении, а потому беру ноутбук, чтобы проверить электронную почту. Неужели я и правда отправила какое-то письмо? Спьяну, что ли? И почему, опять же, Эл сказал, будто я грозилась в чем-то признаться? Я проматываю исходящие, не нахожу ничего даже отдаленного похожего и сижу за столом, ковыряя заусенец возле ногтя большого пальца. Интересно, к кому идти с вопросами и что вообще делать в такой ситуации. С невероятным облегчением я слышу, как открывается входная дверь, и знаю, что пришел Джим.
Я иду в гостиную, ожидая увидеть мужа. В крайнем случае, думаю я, он меня окликнет, но вижу лишь его пальто на спинке кресла, что довольно странно и ничуть на него не похоже: с одеждой он очень аккуратен.
— Дорогой! Где ты?
— Сейчас приду, Эмма.
Я направляюсь в его кабинет. Дверь закрыта, поэтому я стучусь и быстро открываю ее. Джим стоит спиной ко мне и, сгорбившись, смотрит в монитор компьютера. На полу валяется пара папок, вокруг рассыпалось их содержимое.
В последнее время я замечаю, что изрядная часть содержимого кабинета Джима — того, что у него в офисе, — переехала сюда, к нам в квартиру. Теперь тут колоннами вздымаются к потолку и местами опасно кренятся поставленные друг на друга коробки.
— Все нормально?
Джим оборачивается.
— Я же сказал, что сейчас приду, о’кей?
Над самой переносицей у него краснеет пятно — явный признак того, что он в стрессе.
Я вхожу и нагибаюсь собрать бумаги с пола.
— Оставь это! Пожалуйста! — Он говорит так громко, что я быстро выпрямляюсь, едва не споткнувшись.
— Что случилось? — спрашиваю я как можно мягче, будто он какой-то опасный зверь.
— Да ничего, извини. Мне просто надо поработать, понимаешь?
Весь экран его компьютера занимает какая-то таблица с кучей чисел, в углу — диаграмма в виде ломаной линии.
— Эмма, пожалуйста.
— Ладно, конечно, — несколько раздраженно отзываюсь я, поворачиваясь, чтобы уйти. Теперь я тоже недовольна.
— Спасибо, дорогая. Извини, я тут правда зашиваюсь, — говорит Джим.
Я коротко улыбаюсь ему и ретируюсь. Какая-то часть меня рвется спросить про электронное письмо: мне хочется знать, что он об этом думает. Но я не решаюсь, потому что уверена: муж опять станет твердить, что я не в себе. И всё теряю. Разум, к примеру.
Наливая себе выпить, я подумываю предложить бокальчик и Джиму, но отказываюсь от этой идеи. Он и сам способен себя обслужить.
Может, произошло какое-то недоразумение. Может, Эл думал о каком-то другом письме. Может, Фрэнки что-то наплел ему насчет моих мемуаров о Беатрис. Да, наверное, так оно и было. А как иначе?
Твердо решив выбросить все это из головы, я листаю журнал. Что бы такого сделать на ужин? Будь у меня до сих пор много денег, наверное, подумала бы о том, чтобы нанять кухарку. Готовить я люблю, но иногда, особенно в такие дни, как сегодня, — не слишком-то. Я стараюсь не думать о Нике, но у меня не получается. А чем больше я о нем думаю, тем неизбежнее прихожу к убеждению, что он проходимец, лицемер. И выпендрежник. Зачем Фрэнки понадобилось обхаживать подобного типа? А ведь Бадосу буквально распирает от восторга. Мне этого просто не постичь.
— Ну вот, все готово, — говорит Джим, входя и усаживаясь рядом со мной на диван. Он обнимает меня за плечи, и раздражение мигом испаряется. Джим закрывает глаза, и мы вдвоем откидываемся назад, на спинку дивана. — Прости, что нагрубил. День длинный.
— Все хорошо?
— Вроде того. Разберемся. Просто рабочие сложности.
Я выбираюсь из-под его руки, чтобы заглянуть в лицо.
— Ты ведь знаешь, что всегда можешь поделиться со мной?
— Знаю. — Муж одаривает меня быстрой улыбкой, но в глазах у него что-то мелькает, впрочем так быстро исчезнув, что я едва успеваю заметить. Я опускаю голову ему на грудь.
— Как прошел день? — спрашивает Джим.
— Отлично. Я давала интервью для «Нью-йоркера».
— Вот здорово! Поздравляю. Хорошо прошло?
— Очень даже! Мы говорили о моей новой книге…
Я отвлекаюсь, вспомнив реплику Кэрол: «Просто напиши гениальную книгу. А потом посмотришь, как он будет корчиться». Вот бы это сказал Джим. Вот бы такой разговор состоялся с ним, а не с Кэрол.
Рассказать ему? «Я вчера днем так отлично поболтала с твоей бывшей любовницей! Теперь понятно, почему она тебе так нравилась. Она очень славная!»
— Вот и хорошо, — говорит муж, и я гадаю, не произнесла ли все это вслух. — Кстати, что ты делала вчера, после того как позвонила мне? Забыл спросить.
Я выпрямляюсь.
— Ничего особенного. Встретила старую приятельницу, — отвечаю я, снова листая журнал.
— Здорово, а кого?
— Джекки, — вру я.
— Значит, ты все-таки выпила.
— А вот и нет: мы взяли кофе.
— Как у нее дела?
Я тереблю ниточку на юбке. Не знаю, с чего я вдруг приплела Джекки, которая была продавщицей в моем магазинчике. В магазинчике домашнего декора, который я так любила, пока не опубликовала «Бегом по высокой траве» и не продала бизнес Джекки.
— Хорошо. И выглядит она отлично, счастливой.
— Замечательно. А как твоя книга, продвигается?
Я снова сажусь прямо и смотрю на Джима. Он так и не открыл глаз.
— Как моя книга связана с Джекки?
— Никак. Я просто знаю, что ты думаешь о следующем романе, вот и все.
— И тебя это тревожит? Боишься, что я не смогу написать еще одну книгу?
— Не говори ерунды: конечно, сможешь.
— А может, я хочу вернуться в магазин и работать с Джекки. — Я снова припадаю к груди мужа и чувствую, как он вздрагивает.
— С какой стати тебе возвращаться?
— Ну, во многих отношениях это более простая жизнь. Для начала, напряжения меньше.
Джим обнимает меня за плечи. Приятное ощущение. Я целую его руку и чувствую у себя на шее его губы.
— Ты не вернешься в магазин к Джекки. Это самое нелепое предположение, которое я слышал, так что забудь. Ты ведь так упорно трудишься над новой книгой! Ни о чем другом даже говорить не можешь, — продолжает Джим, — и я очень тобою горжусь, зайка. Твоим успехом, тем, чего ты достигла, — это же просто невероятно! Я только сегодня рассказывал о тебе своим клиентам. О том, какой прорыв ты совершила, какая ты удивительная.
— Правда? А почему?
— Потому что