Дальше он понял, что дело дрянь. Хотя сам тон сообщения был вполне бодрым и деловым, и как бы намекалось, что всё скоро вернётся в привычное русло…
Не так всё просто – он чуял.
Зная капризный нрав «лихого коня» (любимого «Запорожца»), он выехал пораньше.
До работы добрался к двенадцати. Но даже попасть внутрь не смог. Входы на станцию и периметр были оцеплены колючей проволокой, и дороги кое-где даже перегорожены бетонными надолбами.
На всех пропускных пунктах стояли бравые хлопцы в защитно-камуфляжном. Выражение лиц – сосредоточенно-хмурое. И настоящие боевые автоматы в руках.
«Хлопцев» его пропуск, и даже взятый на всякий случай паспорт не впечатлили.
Пришлось отойти к фонарю, да натюкать на мобильнике служебный Петсаныча.
Диспетчерская ответила незнакомым начальственным голосом – явно чина не ниже майора.
Петрович попросил позвать дежурного диспетчера метрополитена. На что ему (впрочем, весьма вежливо) продиктовали номер, куда следует обращаться всем штатным работникам. Петрович записал его на бумажке специально взятым огрызком карандаша – знал, что и бумажка и карандаш понадобятся. Как и паспорт.
Однако номер оказался хронически занят…
Петру Александровичу он всё же позвонил – на мобильник.
– Ох, Петрович! Извини, ради Бога: замотался я тут совсем со всеми этими делами… И армейскими ребятами – ну, ты их видел. Так что совсем забыл позвонить – чтобы ты не выходил сегодня! Ты уж не обижайся – езжай обратно домой! Работы не будет! Я… перезвоню позже! – ПетСаныч что-то крикнул – уже не ему. Затем…
Рядом с диспетчером кто-то истошно завопил, через мобильник – и не только! – стали слышны… очереди и взрывы! Затем запикал отбой.
Петрович поспешил отойти подальше от бывшего символа спокойной непыльной работы, ставшего теперь местом не то боя, не то – испытаний. Через секунду из-под земли раздался могучий гул и басовитый рёв – словно запустили маршевый двигатель реактивного самолёта…
Для наблюдения Петрович выбрал холм с удобно расположенной скамейкой неподалёку от вершины.
Равнодушно проигнорировать ЧП на почти родной Работе, и действительно уехать домой, он считал ниже своего достоинства. А бояться чего-то в его возрасте – уже просто смешно!
Найдя на скамейке Михалыча он не удивился, а только пожал сухую жилистую руку.
– Давно обосновался, старый хрыч? Ну, рассказывай…
– Вот ведь …йня какая! – рядовой Ринат Салихов округлившимися глазами вытаращился на приближающийся по бетонному полу тоннеля чёрный не то – шланг-не шланг, не то – какую-то странную хренотень. – Значит, правда! А я-то думал, товарищ лейтенант прикалывался!
– Отставить разговорчики! Оружие – к бою! – сержант Владимир Яковлев был настроен куда решительней, и явно старался рычанием в голосе придать уверенности бойцам. Да и себе, – Отделение! В одну шеренгу растянуться! Огонь – только по моей команде!
Восемь бойцов отделения, переглядываясь, и медленно переступая, подошли поближе. Двое светили дохленькими фонариками вперёд – туда, где по полу быстро семенило к ним, отталкиваясь крохотными ножками, странное создание.
Когда между ними осталось не больше десяти метров, сержант скомандовал:
– Салихов, Больших – огонь на поражение! Остальным – прикрывать!
Салихов, сглотнув ещё раз бьющую почему-то как из фонтана, слюну, приоткрыл рот, чтобы не оглохнуть, и надавил на спусковой крючок.
Выстрелы наполнили тоннель оглушительным шумом. Дым застлал всё пространство. Различить слова команды и остальных бойцов стало невозможно. Но как только чёртов шланг затих, прекратив извиваться в диких конвульсиях, бойцы сами прекратили огонь. Дым медленно утянуло в глубину тоннеля сквозняком. Запах пороха прибавился к характерному запаху метро – все морщились. Хорошо хоть, теперь дым кордита уже не закрывал обзора…
Однако приближаться и рассматривать убитого монстра никто не рвался.
– Рядовой Артемьев! Проверь – ну, потыкай его прикладом, что ли!..
Труп монстра вёл себя в точности как кусок шланга – пружинил и сдвигался.
– Сдохла, товарищ сержант! – доложил рядовой, со вздохом облегчения выпрямившись. Но вдруг на его лице отразился неподдельный ужас. Тыча пальцем, он показал за спины, и не успели с губ сорваться слова, как все уже развернулись и палили!
Палили в непонятно откуда взявшееся воинство из добрых трёх десятков огромных – раза в два побольше убитого! – шлангов, сверкающих грозно открытыми пастями, и плюющихся струйками не то воды, не то слюны!
Салихов, отошедший сменить опустевший магазин, как в кошмарном сне увидел, что струйки жидкости, попав на тела бойцов, вызывали судороги, и, не то – мгновенную смерть, не то – паралич: бойцы падали, как подкошенные. И уже не бились в конвульсиях, как давешняя тварь…
Но их раскрытые в немом крике рты… И вытаращенные глаза…
Передёрнув затвор, он снова стал поливать свинцовым градом страшных монстров, которых уже еле видел – фонари теперь лежали на полу, и света почти не было.
Только во вспышках выстрелов было видно – куда стрелять.
Внезапно наступившая тишина оказалась прервана истошным криком – оказалось, что сержант уже давно орёт диким осипшим голосом:
– Отходим! Отходим! Бегом! Отходим на станцию!..
Выпустив последние пули во всё ещё наползавшего противника, Салихов повернулся и побежал – к станции, на которой они должны были закончить прочёсывание.
Назад он не оглядывался, но слышал за собой топот ещё двоих – сержанта (узнать его было легко, он непрерывно ругался), и Больших. Тот попросту плакал навзрыд, прерываясь только для мата…
Салихов тоже выругался, задыхаясь. Споткнулся в темноте, чуть не упав. Спасительным светом вдали замаячило выходное отверстие. Он высоко задирал ноги в отяжелевших почему-то сапогах.
Бежал он строго по центру путей – подальше от стен с развешенными там… Только теперь он обнаружил, что и сам размазывает по щекам солёную влагу.
Нет, призывники для такой работы явно не подходят.
Тут нужны профессионалы. И оружие получше. Что-нибудь совсем уж убойное!..
Но это уже не его забота. Главное – он выжил.
Осталось только забыть эти глаза…
Восьмилетний Рома Голицын оглянулся.
Да, с этой точки отлично видно весь вагон. Если бы он был крутым боевиком-террористом, именно отсюда он и держал бы всех под прицелом – из закутка у первой двери…
Став в стойку «крутого парня» он выхватил пластмассовый пистолет. Вот: с этих «плохих парней» он и начнёт: – «Пф-ф! Пф!» Готовы, гады! Он фукнул в дуло.
Убедившись, что бабуля так увлечена обсуждением со случайной попутчицей чего-то из рецептов консервации, что на него вообще не смотрит, он повернулся к ней спиной.
Вновь прижавшись носом к стеклу межвагонной двери, стал смотреть в первый вагон.
А вон там, впереди – в отгороженной клетушке, сидит машинист. А у машиниста есть связь с диспетч…
Ого! Вот уж затормозили, так затормозили! Его так и вдавило в стекло! А сзади слышно шум падения на пол взрослых, и их ругань и крики боли!
А почему свет в поезде начал мигать?!.. А-а-а!!! – Рома уставился на кабину машиниста, стена которой вдруг развалилась на две половины, и на отблёскивающую сталь рельса, возникшего из-за этой кабины.
Рельс приближался прямо к нему, вскрывая, словно гигантский консервный нож, пол переднего вагона.
Раскрыв рот в беззвучном крике, мальчик застыл, не в силах даже пошевелиться – не то, что убежать! Шум и крик стояли оглушительные – визжали женщины, скрежетало сминаемое и рвущееся железо!..
Затем состав остановился, и свет везде вновь загорелся ровно. В первом же вагоне – пропал.
Но в слабых отсветах зарева, идущего из их вагона, было отлично видно всё, что словно в кошмарном сне, или фильмах ужасов, стало происходить там, впереди.
Он видел, как из-под пола, и сквозь непонятно откуда возникшие дыры в боковых стенках, вовнутрь вагона полезли странные чёрные не то трубы – не то шланги…
Ух ты: а у них… Зубы?! Ох!.. И они… Они…
Когда Рома понял, что они делают, у него прорезался голос. Да такой, что наиболее сострадательные – или трусливые – поспешили закрыть ему рот руками, и утащить в самый дальний конец вагона.
Там самые сообразительные уже били стёкла, и лезли в третий вагон…
Амвросий Симеонович с отвращением глядел в экран телевизора.
Да что же это делается! Мать честная! Раз метро закрыли, вся масса этих людей (Он не то, что совсем уж презирал тех, кто ездил в метро, а, скорее, терпел их, называя про себя «среднестатистическая масса». И теперь, достигнув высокого положения, чуть ли не «снисходил», когда приходилось общаться.) двинется до работы по поверхности!