Читать интересную книгу Заря вечерняя - Иван Евсеенко

— Погибель какая-то, — отступали подальше от морской, уже маслянистой волны старушки.

Иван Алексеевич метался по берегу, не зная, что делать, кому звонить, у кого искать защиты от этого неожиданного горя. В прежние годы о нефтебазе в Старых Озерах никто толком и не слыхивал. Стояла она далеко-далеко от реки, на самой окраине города, заботливо обсаженная тополями и вербами. Но море подступило почти вплотную к ней. Многие посадки пришлось вырубить, и теперь приземистые, серебряно сияющие на солнце наливные башни стали хорошо видны из Старых Озер. В дни открытия моря об этом с восторгом писала молодежная газета: мол, новый индустриальный пейзаж открылся древним левобережным селам. Никто, конечно, тогда и подумать не мог, что этот пейзаж обернется вдруг таким несчастьем.

Афанасий и Володя, так и не дождавшись от Ивана Алексеевича каких-либо распоряжений, спустили на воду лодку и поплыли навстречу мазутному пятну. Лодка вначале скользила легко, стремительно, хотя и оставляла за собой при каждом взмахе весла синий, идущий масляными кругами след. Но вот она достигла мазутного разлива и сразу завязла, притормозила свой бег, словно наткнулась на мель. Афанасий даже пожалел было, что пустился в это необдуманное плаванье: ничего они с Володей тут не сделают, а перевернуться или завязнуть могут запросто. Никому ведь из них не приходилось раньше плавать по таким погибельным волнам и по таким просторам…

Но Володя упрямо, безостановочно греб веслом, забирая все больше и больше влево, к камышовым прибрежным зарослям.

— Ты чего туда? — не понял вначале его намерений Афанасий.

— Так ведь там птичьи гнездовья, — передохнул на мгновение Володя, — Надо бы посмотреть.

Афанасий в душе обругал себя: как же это он сам не сообразил, что птицам сейчас в камышовых зарослях приходится особенно трудно. Молодняка, правда, там уже нет, он давным-давно поднялся на крыло, готовясь к осеннему перелету, но все равно и чайки, и утки туда наведываются, ищут себе корм, ночуют на торфяных кочках.

Перекинув весло на другую руку, Афанасий стал помогать Володе, и вскоре лодка, с трудом пробравшись сквозь плотный мазутный покров, в котором уже плавала мертвая, перевернутая вверх животом рыба, ткнулась в первую кочку. Афанасий оттолкнулся от нее, пытаясь направить лодку в узенькую, пробитую рыбаками в камышах протоку, и вдруг увидел в нефтяной болотной жиже погибшую чайку. Она покачивалась на черной негнущейся волне, широко раскинув крылья, словно хотела удержать ими эту волну, не пустить ее к берегу, где еще было чисто и свежо, где глянцево блестел на солнце речной песок и, не тронутая еще мазутной пеной, зеленела осенняя трава.

Володя повернул чайку веслом, в надежде, что, может быть, она еще живая, что ее удастся как-либо спасти, но было уже поздно — чайка, наверное, погибла еще ночью, задохнувшись в мазутном потоке, и теперь ее грязные, слипшиеся перья безжизненно свисали, никак не откликаясь на порывы ветра.

Володя склонился над чайкой, собираясь поднять ее в лодку, чтобы после, на берегу, зарыть в землю, но Афанасий остановил его, заметив среди кочек еще несколько погибших птиц. Всех их все равно не соберешь, не захоронишь. Он опять начал разворачивать лодку в протоку, успокаивая Володю, который материл и море, и строителей, и нефтяников. Лишь изредка Афанасий поднимал голову вверх, чтоб поглядеть на двух-трех живых чаек, которые испуганно носились над камышами, не рискуя садиться на воду.

Вообще Афанасий еще с весны заметил, что чаек в этом году прилетело на море гораздо меньше, чем в прошлом. Должно быть, не понравилось им заросшее ряской и синими водорослями мелководье, потравленная рыба, не понравилась стоячая, загнивающая вода. Да и места эти не стали еще для них родными. Весною, правда, Афанасий утешал себя: мол, ничего, вот народится здесь у чаек новое потомство, обзаведется оно семьями и будет после прилетать каждый год к своим гнездовьям, на родину, как это делают все птицы. Но, видно, родина родиной, а жизнь — жизнью…

Афанасий потихоньку греб веслом, перекидывая его из одной руки в другую, с печалью поглядывая на затопленные мазутом, почерневшие камыши, которые уныло покачивались на ветру и уже не звенели, как в прежние времена, а лишь откликались на каждый накат волны приглушенным тяжелым гулом. Тут, не дай бог, кто по неосторожности обронит окурок или спичку, и тогда пойдет полыхать такой огонь, такой пожарище, что никакими силами его не потушить — сгорят не только камыши и прибрежные лозы, а и все Старые Озера. Афанасий хотел было поделиться своими опасениями с Володей, но тот вдруг замер с высоко занесенным веслом и прошептал, показывая куда-то в камыши:

— Слышишь?

Афанасий тоже остановил весло на замахе, но ничего как будто не расслышал и даже не понял, о чем это Володя. И лишь минуту спустя, когда с моря опять налетел нефтяной, забивающий дыхание ветер, он явственно различил птичий жалобный писк.

— Чирок, — сразу определил Афанасий.

— А может, чайка, — засомневался Володя.

— Нет, чирок, — еще раз прислушался к писку Афанасий и тут же повернул лодку в камыши.

Володя стал помогать ему, разгребать камыши веслом, отталкиваясь от заросших густой осокой кочек. Писк то вновь раздавался, жалобный, зовущий, то затихал, надолго прерывался, и тогда Афанасий с Володей придерживали лодку, чтоб не сбиться с пути.

Так они плыли несколько минут, напряженно прислушиваясь к жалобам чирка, боясь, что его писк, прервавшись в очередной раз, больше не повторится. Но он повторился, еще более жалобливый и тонкий, уже как будто даже не писк, а плач, по-детски беспомощный и тихий.

Прошло еще несколько томительных мгновений, пока он наконец-то раздался совсем рядом. Володя осторожно пробрался в нос лодки, примял веслом камыш, и они увидели чирка, еще по-настоящему не окрепшего, родившегося лишь нынешней весной. Он сидел на торфяной, чуть выступающей из воды кочке, весь перемазанный мазутом, мокрый. Увидев людей и лодку, чирок встрепенулся было, расправил крылья, собираясь взлететь, но они тут же у него опали под нефтяной несмываемой тяжестью. Переступив с лапки на лапку, чирок попытался прижать крылья к телу, но сил на это у него уже не хватило — крылья безжизненно повисли и стали медленно сползать по мокрой, тоже залитой мазутом осоке в воду.

Афанасий подогнал лодку к самой кочке, и Володя осторожно взял чирка в руки. Тот никак не сопротивлялся, не пробовал вырваться, голова у него поникла, склонилась. Чувствовалось, что сейчас чирку совсем худо, что ничего он уже не боится, ни людских голосов, ни всплеска весел, ни дальнего городского шума.

Пока Афанасий разворачивал лодку, чтобы гнать ее к берегу, где чирка можно будет отмыть возле колодца, Володя пробовал отпаивать его из маленького жестяного ведерка, в котором осталось немного воды после вчерашней рыбалки. Но у чирка уже не было сил даже на то, чтоб сделать один-два глотка. Тогда Володя приоткрыл ему клюв и начал вливать туда воду тоненькой медленной струйкой. Чирок сглотнул один раз, потом другой — и чуть-чуть ожил, потянулся к ведерку сам. Пил он жадно, далеко вытягивая худую серенькую шейку, после каждого глотка с удивлением поглядывая на Володю. Напившись, чирок устало повалился на дно лодки, тяжело задышал, но потом собрался с силами и, приподнявшись на лапках, принялся чистить перышки. Он провел по ним клювом, как делал это не раз, как научила его еще с весны мать, но ничего у него не получилось — клюв соскользнул с крыла, залитого нефтяной маслянистой жидкостью. Чирок опять задохнулся и запищал так жалобно и так просяще, что Афанасий не выдержал и начал уговаривать его:

— Потерпи немного, потерпи, сейчас приедем.

Он еще с большей силой налег на весло, чувствуя, как оно сгибается в тяжелой, черной даже здесь, на середине моря, воде. Лодка от этого шла рывками, забирая то в одну, то в другую сторону, опасно кренясь и раскачиваясь. Хорошо еще, что море было спокойное, что волна набегала невысокая, слабая.

Володя тоже взялся за весло, должно быть почувствовав, что Афанасию одному сейчас с лодкой не справиться. Вдвоем они ее быстро выровняли, направили к берегу, где возле Афанасьевого дома виднелся старый, с журавлем наперевес колодец. Чирок сидел в лодке смирно, тихо, не пытаясь даже приподняться на лапки; голова его то совсем склонялась к порожку, то чуть-чуть вздрагивала, и тогда Афанасий с Володей опять слышали его писк и жалобу. Казалось, чирок предупреждал их, что если лодка и дальше будет плыть так медленно, то он может и не выдержать…

Как только лодка коснулась обрыва, Володя сразу подхватил чирка на руки и побежал с ним к колодцу. Афанасий кое-как подтянул лодку на песок, чтоб ее не унесло волною, и поспешил следом, на ходу снимая весь мокрый от пота пиджак.

Пока Володя бережно укладывал чирка на густую приколодезную траву, Афанасий набрал полное ведро воды.