Читать интересную книгу Великий океан - Иван Кратт

Не оборачивайся, Иван Александрович,шепнул старичок скороговоркой.На прощанье вели показать котов, купленных по перед наших. Зело схожи с якутатскими...

Действительно, меха оказались знакомыми. Купец охотно показал их Кускову. Только не из якутатского заселения были шкурки, а пропавшие вместе с «Ростиславом». Иван Александрович узнал звездообразную метку на мордах самых крупных секачей.

Тай-Фу выражал сожаление. Однако почтенный господин Кусков и почтенный его помощник могут ошибиться. Котов и бобров ловят не только русские, метки ставят не только они. Он купил их у достойного чужеземца, привозившего меха уже не первый раз. Шкипера знает и сам Баранов. Он покупал у него товар.

И купец указал на расписку, выданную правителем 0Кейлю за перехваченный порох.

Кусков дальше не слушал. Теперь он догадался, что за человек приходил сегодня к Тай- Фу. Не сказав ни слова, он кинулся к калитке, рванул ее так, что она упала вместе с бамбуковой рамой, и побежал к реке. Корсар был здесь, на рейде, может быть, совсем рядом, а он ничего не знал!

Приказчик тоже поспешил откланяться. Купца он не винил, за свою долгую жизнь нагляделся немало. Он беспокоился за Кускова. Старик бежал к набережной, а за ним, не отставая ни на шаг, слуги несли в паланкине подарки.

Весь день Иван Александрович кружился на быстроходном сампане по рейду, спустился до первого бара, поднялся снова. Привычные лодочники изнемогали. Когда кто-нибудь совсем выбивался из сил, Кусков занимал его место. Три раза ломались весла. Начальник таможен сказал, что шхуна не покидала порта.

Только вечером важный сановник прислал писца с извинениями. Он ошибся. Господин 0Кейль на шхуне «Гром» взял «шап» на выход еще до полуденного зноя.

Иван Александрович до утра просидел у мачты на кольцах каната. Так же сновали по реке огни, кричали лодочники, мерцали в вышине звезды. Помощник правителя не отозвался и тогда, когда приказчик накрыл его плащом... Корсар снова ушел, и, если бы даже остался, он не имел права его здесь задержать. «Ермак» и «Нутка» торговые корабли, суденышки, защищавшие на свой риск интересы российских колоний. У него было одно право: погибнуть или победить, и любой военный корабль мог повесить его самого на рее...

Глава вторая

Приближалась весна. Гудел в лесу ветер, потемнели лозы, шуршала на скалах прошлогодняя трава. Изредка сквозь тучи светило солнце, по утрам над проливами стлался туман. Но земля все еще была скована, в бараках и в доме правителя по-зимнему топили печи.

Припасы давно кончились, люди питались брусникой, морской капустой, ракушками, найденными на берегу. Чтобы избежать отравления, Баранов приказал варить их в горькой морской воде. К весне умерло еще четверо промышленных и два алеута. Двадцать три креста желтели среди елей на высоком бугре. Люди совсем отощали, поддерживала только чарка рому, которую теперь ежедневно выдавал правитель.

Ром выносила Серафима. Высокая, похудевшая, она ставила котелок на перила крыльца и, сжав губы, отвернув лицо, неторопливо черпала жестяной чашечкой пахучее пойло. Промышленные подходили чередой со своими кружками, молча и сумрачно, как за причастием. Не было ни возгласов, ни смеха. Бренчал черпак, хрустел под ногами тонкий ледок... Мужу она наливала последнему и, не глядя ни на кого, уходила в дом.

Бережно, словно боясь расплескать драгоценную жидкость, едва покрывавшую дно большущей кружки. Лука удалялся к палисаду и, зажмурив глаза, строго и торжественно высасывал свою порцию. Остальные пили тут же, возле крыльца.

Баранову Серафима кипятила чай. Диковатая женщина неприметно стала домоправительницей в обширных пустых палатах. Александр Андреевич отдал ей все ключи, кроме лабазных, поручил выдавать ром, следить за домом.

Еще чего?бледнея и ухмыляясь, спросил Лещинский, когда Лука с гордостью перечислил новые обязанности своей супруги.

Промышленный сперва не понял, а потом умолк и, открыв рот, долго моргал веснушчатыми короткими веками.

После отъезда Кускова Лещинский рассчитывал, что Баранов сделает его своим помощником. Правитель промолчал. Лещинский перенес обиду, не напоминал об этом ни словом, однако надежды не потерял. Покорный и почтительный, взыскательный и строгий, он выполнял все поручения точно, быстро, не расспрашивая, не споря. Лишь изредка, в стороне, незаметно, будто совсем ненароком обронял среди промышленных слово, смешок, задавал почти невинный вопрос. А потом докладывал правителю о настроениях в крепости.

Голод и цинга работ не остановили. Правитель вставал до рассвета, всегда в одно и то же время, разгребал в камине золу, грел оставшийся с вечера чай. Напившись теплой воды с маленьким огрызком леденца, неторопливо одевался, выходил во двор. Сперва проверял посты, осматривал пушки, слушал рапорт караульного начальника обо всем, что случилось в крепости за ночь. Низенький, в длинном ватном кафтане, бобровом картузе, чуть горбясь, обходил он палисады.

На работу выходили в любую погоду, людей распределял сам Баранов. Блокшифы и укрепления были закончены, на церкви осталось настелить крышу, но церковь правитель пока оставил, всех здоровых людей назначал только в два места: достроить редут св. Духа самый крайний пост владений у дальнего озераи на закладку школы для мальчиков туземцев. О ней мечтал еще в Уналашке много лет назад.

Образованию умов способствовать должны. Великие выгоды государству, поспешающему в науках... Дикие переймут наши науки, искусства и лучшие помыслы не через мушкеты и сабли, а через своих детей, говорил он еще Лещинскому.

Позже вместе с Резановым размышлял о тлинкитском и алеутском словарях, о проповедях и беседах на местном наречии.

Думал тогда о Павле...

Правитель сам чертил план будущей школы и даже не показал его Гедеону. Монах перекочевал теперь на постройку нового форта и почти не заглядывал в крепость. Там в землянке и жил. Только один раз, когда срубленное дерево раздробило ноги промышленному, Гедеон притащил его на плечах в Ново-Архангельск, помолился возле заколоченной церкви, взял у Серафимы иголку и ушел. Неуклюжий, всклокоченный, в обтрепанной порыжевшей рясе.

В крепости содержались под стражей пятеро индейских воинов. Они средь белого дня хотели поджечь палисады, но были схвачены наружным караулом. Двое погибли в стычке, остальных Баранов держал как заложников. Между ними находился, как видно, и близкий родственник вождя. Старше других, с шрамом через всю левую щеку и лоб, так, что бровь была разрублена надвое, длинноволосый, в боевой лосиной одежде, он не выходя сидел в томном углу лабаза, смотрел на кусочек серого неба, видневшегося в узкую щель продушины.

Баранов не выпытывал, знал, что индеец ничего не скажет, но по тому, как другие воины держались перед ним, как две-три тлинкинтские женщины, ставшие женами промышленных, за крыли лица ладонями, когда проносили раненого, правитель догадался о знатности своего пленника.

Посланца Котлеана, предлагавшего выкупить индейцев, Бара нов не принял. Теперь у него было оружие против внезапных на падений. Войны еще не кончились, мир приходилось по-прежнему поддерживать железом и порохом...

Делами, беспрестанным движением Баранову не только хотелось отвлечь гарнизон форта от тяжелой действительности, заставить забыть болезни и голод, но и забыться самому. Гибель Павла была для него большим потрясением, крушением большого внутреннего мира... Он почувствовал, что идет старость. И только вспоминая Кускова, отправленного в отчаянный поход, оживлялся, быстрее шагал по своему залу... Дряхлость приходит, когда нет желаний, нет радости в завтрашнем дне. Смысл победы не в успокоении, смысл еев сознании собственной силы...

Вечером при свете горевших в камине еловых сучьев правитель писал письма. Отправить их можно будет нескоро, и потому послания были неторопливые, длинные. В них он подробно описывал главному правлению в СанктПетербурге все события, просто, без прикрас сообщал суровую истину, беспокоился о будущем, о благополучии родной страны.

«...Республике Американской великая нужда настоит в китайских товарах: чае, китайских шелковых разных материях. Туда важивали прежде наличные деньги в гишпанских серебряных дол ларах, но, узнав здешнюю торговлю и что с берегов сих мягкая рухлядь идет и продается в Кантоне, стали нагружать суда полным грузом европейских своих продуктов, выменивая здешнюю на них рухлядь... И от американцев я слышал, что они собирали и собирают прочное заселение около Шарлоцких островов сделать, по сю сторону Нутки, к стороне Ситхи... Может быть, и со стороны нашего высокого Двора последует подкрепление. Ныне нет никого в Нутке, ни англичан, ни гишпанцев, а Нутка оставлена... Выгоды же тамошних мест столь важны, что обнадеживают на будущее время миллионными прибытками государству. Каковые выгоды по всей справедливости и народному праву единым бы российским подданным принадлежали...»