Читать интересную книгу В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

– Всех перевешаю! – продолжал бушевать король, явно рисуясь перед томной блондинкой, стрелявшей в него глазками через несколько столов. – А главаря – на… На кол, на кол его!

Барбаросса пожал плечами и махнул в сторону дверей, откуда два здоровенных, под стать предводителю, ландскнехта тут же подвели какой‑то непонятный сверток, нетвердо перемещающийся на двух покрытых грязью босых ступнях.

Мгновение, и перед заинтересовавшейся разворачивающимся действием публикой предстал совершенно обнаженный и грязный донельзя субъект, смущенно прикрывавший руками причинные места.

Король было зажал нос от заполнившего все помещение смрада, но его шут подался вперед, чтобы рассмотреть пунцовое от стыда лицо пришельца, и тут же вскочил на ноги.

– Дорогой, д'Арталетт! – Нисколько не брезгуя ну очень антисанитарным состоянием бывшего собутыльника, Леплайсан заключил нашего героя в объятья и, повернувшись к королю, замершему с отвисшей челюстью, объявил: – Это и есть мой пропавший без вести друг, сир. Шевалье д'Арталетт, благородный путешественник!

– И где же ты его откопал, Фридрих? – вернув со стуком челюсть на место, спросил Генрих. – На помойке? Или в нужнике? Клянусь потрохами Папы Римского, ты нашел самый грязный во всей округе!

И первый захохотал, донельзя довольный своей шуткой, тут же украдкой записанной не менее чем десятком угодливых подданных «для истории». Вслед за ним захихикали, загоготали, заржали все присутствующие, не исключая саму мишень шутки, сперва криво усмехавшуюся, а уже через секунду нервно хохочущую вместе со всеми…

* * *

Еще через час Георгий, до блеска отмытый, надушенный и переодетый во все чистое из гардероба Леплайсана, Фридриха, Гайка и самого короля (пожертвовавшего для рассмешившего его гостя едва ли не самое главное – старый берет со своей курчавой беарнской[21] макушки!), но все равно слегка благоухавший болотом сквозь все изысканные ароматы парфюмов, модных в этом сезоне, сидел за одним столом с королем, шутом и двумя спасшими его дворянами, отдавая должное великолепному поросенку со специями, зажаренному целиком, и, конечно же, отличному вину. Вино, слава Всевышнему, оказалось не фалернским, а бургундским, но все равно забирало ничуть не хуже.

Жора уже успел поведать своим спасителям (теперь уже без всякой иронии) горестную историю своих скитаний. Пришлось, правда, чтобы не стать сразу же клиентом одного веселого дома, придумывать на ходу достойную замену всяким говорящим котам и волкам, Бабе‑Яге, «избушу» на петушиных ногах и чудесному клубочку, умолчать о пропаже хрономобиля и своей граничащей с клинической формой идиотизма доверчивости, но зато он отыгрался на своих обидчиках. Георгий мстительно расписал во всех подробностях злодейскую шайку дровосеков, возглавляемую юной негодяйкой в красном головном уборе неопределенного фасона, причем портреты главаря и наводчицы вышли такими яркими, что их сразу можно было клеить на стенд «Их разыскивает милиция». Или полиция. Или то, что в этих краях ее заменяло.

Наш герой слишком поздно сообразил, что девушку он приплел совершенно напрасно: не по‑мужски это – ябедничать большим дядям на обидевшую ненароком девочку, но было уже поздно… Некий серый человечек в огромном берете так споро и похоже зарисовал «со слов потерпевшего» портреты, что любой составляющий фотороботы милицейский художник был бы посрамлен и унижен.

Опять же, из рассказа вытекало, что банда таскала свою жертву за собой несколько дней, постепенно раздевая и подвергая перманентным унижениям до тех пор, пока, прискучив, не бросила свою игрушку в болоте совершенно обнаженной.

«Не вяжутся у тебя концы с концами, – сказал бы на это беспощадный к врагам народа и представителям интеллигентской прослойки черный кот Баюн, имевший, согласно заветам Железного Феликса, холодную голову, горячее сердце и чистые руки… пардон, когти. – Контра недобитая…»

Но собравшаяся за столом компания уже была в том градусе, когда все доверяют всем полностью и безоговорочно, поэтому вранье Георгия сошло ему с рук, без особенных вопросов. Да было бы с чего сомневаться! Разбойники, они и есть разбойники, и фиг кто из порядочных людей разберется в их порочной психологии, кроме старика Фрейда, судей и палача. А потому и думать нечего: наливай!..

– А все‑таки, сударь, – уже порядком «нагрузившийся» Арталетов все пытался выяснить мучивший его вопрос у рыжебородого богатыря, с хрустом пережевывавшего ножку бедного поросенка, словно сенбернар – куриную, – почему вас зовут Барбаросса? Ведь это прозвище знаменитого Фридриха Барбароссы, предводителя одного из крестовых походов на Восток… Он был, и‑и‑ик, вашим предком?

– Да у нас в роду все Барбароссы, – прожевав, добродушно пробасил немец. – И батюшка мой был Барбароссой, и дедушка… И прадедушку, я слышал, так дразнили. Это все из‑за итальяшек. Мы с ними издавна не ладили, а прозвище наше с их языка «красная борода» переводится: мы все в роду рыжие. А вообще, кличут нас Гогенштауфенами…

– Нет, вы послушайте… – гнул свое пьяненький Жора.

Он вкратце, но доходчиво пересказал всем и особенно внимательно слушавшему его немцу историю знаменитого германского императора, умолчав лишь о его печальном конце[22].

– Нет, ты понимаешь! – хлопнул огромной пятерней по столу здоровяк, когда Арталетов закончил. – А я‑то все время думаю: что это меня на Восток тянет? Вы, ваше величество, не обижайтесь, но сразу после этого похода я со своими бойцами откланяюсь: страсть как охота посмотреть, чем эти сарацины дышат. И вообще, Гроб Господень, Палестина и все такое, понимаешь… Верблюды опять же… Соседа Филю только приглашу… Ты как, Гайк? Пойдешь со мной?

Рассудительный Гайк, как и подобает южанину, пил вино, разбавляя его водой, а не водкой и уж тем более не пивом, запомните это твердо или, еще лучше, где‑нибудь запишите, поэтому сохранил толику трезвого ума.

– Меня тоже тянет куда‑то, друг мой Фридрих, но, я думаю, не в пустыню эту, а куда‑нибудь на юг, где синеет теплое море, хохочут смуглые черноокие красавицы, курятся в легкой дымке облаков горы и растет восхитительная виноградная лоза…

– Так тебе к моим соседям, – хохотнул Фридрих. – В Италию!

Гайк перекатил маслины своих глаз на девушку, разносящую вино, довольно смуглую и вполне черноокую, потом мечтательно возвел их горе и проворковал:

– Да, Фриц, я бы лучше съездил к твоим друзьям итальянцам, не будь я Гайком Юльевичем Цезаряном.

– Как?! – Жора едва не свалился со стула от изумления. – Вы Цезарян? То‑то я смотрю, что, если вас побрить…

– А вот этого не нужно, – вовремя вставил свое веское слово король, хмуря густые брови и как раз в этот момент пытаясь согнать с плеча Леплайсана маленького, не больше четырех с половиной сантиметров ростом, зеленого индивидуума, корчившего ему рожи и поэтому услышавшего только самый конец фразы. – Бритый Гайк мне совсем не нравится.

– Мужик без усов, – вполне трезво промолвил шут, глаза которого никак не могли прийти к консенсусу, норовя каждый смотреть на свою баню, решительно сдернув верткого мерзавца за зеленый хвостик, утопив в кувшине с вином и перекрестив на всякий случай горлышко, чтобы тот не выбрался, – что баба без…

После чего аккуратно улегся лицом в тарелку с остатками «оливье» (врут все кулинары, что изобрели этот салат только в девятнадцатом веке, – как бы иначе обходилось без него столько веков застолье хоть в России, хоть во Франции?) и, вежливо пожелав всем спокойной ночи, захрапел.

– Переволновался, – подытожил король, собственноручно наливая себе вина, брезгливо, двумя пальцами, вылавливая из своего кубка утопленника, швыряя его через левое плечо и старательно плюя вслед…

* * *

Утро выдалось серым во всех отношениях, даже слегка в синеву…

Серыми были тучи, затянувшие небо, выглядевшее сегодня суровым, как шинель прапорщика, на страх призывнику припершегося с повесткой из военкомата ни свет ни заря. Серыми были лица чересчур активно повеселившихся вчера собутыльников, причем не только за королевским столом, но и, если можно так выразиться, в глобальном масштабе. Серым было будущее, ибо выступление в поход было назначено на десять утра, а сесть на коня в таком состоянии, да еще в такую погоду было просто немыслимо.

Чувствуя своей пятой точкой некоторую недоговоренность, повисшую в воздухе, хозяин постоялого двора «У перекрестка трех дорог», личным повелением его величества вчера перед сном переименованный в «Б…….. ь!» (о чем последний сегодня вспоминал с некоторым стыдом, обычно ему никак не свойственным, ломая голову, как бы это эпохальное решение поделикатнее отменить), решился на отчаянный шаг: выкатил за счет заведения две бочки своего коронного «Шато тальмон» позапрошлогоднего урожая. Если вы считаете, что эта акция явилась аттракционом неслыханной щедрости, то глубоко ошибаетесь: вино было белым, а следовательно, напоминало некий вторичный продукт, качеством от которого отличалось довольно незначительно…