class="p1">Когда безудержная толпа внесла Беллину на Пьяцца-делла-Синьория, она увидела тысячи людей, окруживших костер. Там были ремесленники, прачки, ткачи, пекари, даже несколько богато одетых господ. Все восхищенно взирали, как сгорают предметы, символизирующие земные богатства. По другую сторону костра Джироламо Савонарола в простой сутане и кожаных сандалиях стоял на расставленной стремянке и, воздев руки, благословлял толпу. Беллина смотрела на него зачарованно. Если в глазах Стефано таился огонь, то проповедник носил в своей душе ослепительное солнце.
Из-за спины Беллины сквозь толпу протиснулись двое парней. Они вдвоем несли огромное живописное полотно. Развернулись у костра, швырнули туда картину, и она, воссияв на миг яркими красками, вспыхнула. Толпа одобрительно загудела и затопала. Юнцы между тем всё прибывали, рассекая толпу целыми шеренгами. Шелковое платье, казалось, загорелось прежде, чем выскользнуло из рук одного из них, летя в костер, затем описало дугу, затанцевало в пламени, рассыпалось каскадом искр.
При виде следующего предмета Беллина охнула. Это была книга. Бесценный труд какого-то безымянного переписчика, усердно скопировавшего от руки каждую букву. Даже не зная о ее содержании, можно было сказать, что книга – баснословное сокровище, древняя инкунабула в кожаном переплете, редкость. Сама Беллина так и не выучилась грамоте – отец Лизы считал нецелесообразным давать образование служанке, – но у нее защемило сердце, когда плотные страницы занялись огнем, а переплет почернел и выгнулся от жара.
Некоторые горожане приносили собственные вещи и расставались с ними весьма неохотно, но в основном Беллина узнавала в лицо парней и мальчишек, которых Стефано отправлял собирать излишества по домам флорентийской знати, и уж они-то не жалели чужое добро. По одному и парами юнцы уже отправили в костер почти все собранные предметы роскоши, и каждый такой предмет, летевший в пламя, толпа провожала радостными воплями.
Беллина подобралась к костру так близко, что у нее щипало щеки от жара, а воздух, который она вдыхала, казался раскаленным.
Лишь теперь она увидела Стефано.
Он стоял у самого костра, наблюдая, как мальчишки швыряют сокровища в огонь, и в глазах его, устремленных на сгорающие богатства, Беллина видела нечто похожее на страсть. Сама же она вдруг почувствовала давно знакомую неприятную смесь влечения и опаски. Тотчас опустив руку в карман, нащупала там драгоценную добычу, украденную у женщины, которую вырастила как родную дочь.
По сравнению с живописными полотнами, дорогой мебелью, шелковыми платьями, шахматными досками, колодами карт, дорогой обувью – со всей роскошью, которая, сгорая сама, воспламеняла неистовство толпы, – эти безделушки казались мелочью, словно и вовсе ничего не значили. Что с того, если украденные ею побрякушки тоже сгинут во всепожирающем пламени? Она крепко сжала эти вещицы в кулаке. На мгновение ей захотелось развернуться и уйти восвояси. Украденное можно тайком положить в тайник Лизы – никто и не догадается. Лиза никогда ее не заподозрит. Но уже в следующий миг она ощутила на себе взгляд Стефано и увидела, как на его лице расцветает улыбка. Затем он кивнул ей из-за языков пламени. Поздно было уходить – он заметил ее, узнал о том, что она здесь. Его глаза полыхали огнем, будто костер горел в нем самом. Беллина затаила дыхание.
Она достала кружева и жемчуг из кармана, медленно разжала кулак, как ребенок, которого поймали на воровстве и заставили показать, что он украл. Жемчужины тускло сияли отраженным светом. А дальше ей показалось, будто рука взметнулась по собственной воле – похищенные сокровища полетели в огонь. Жемчужины сгинули сразу, но ей на какое-то застывшее во времени мгновение почудилось, что кружевная манжета закружилась в завихрениях пламени, затанцевала, словно языки огня решили с ней поиграть напоследок. Толпа опять разразилась радостными воплями, подведя черту в ее жертвоприношении.
Когда же Беллина устремила взор на Стефано, ожидая его реакции, оказалось, что он на нее уже и не смотрит – повернулся к толпе и раздает указания юнцам, требуя отправить в костер еще больше греховных излишеств, пока пламя не взовьется над крышами, угрожая сжечь небеса. А потом толпа, расступившись, поглотила его, и он исчез из виду.
Такова была награда ей за воровство, за жертву, за акт сопротивления.
К горлу Беллины подкатил ком, она ощутила вкус горечи и попыталась сглотнуть, словно хотела избавиться от горькой правды.
Она предала Лизу.
Нет. Предала себя.
Продала душу за улыбку.
Леонардо
Милан, Италия
1498 год
– Они сожгли-таки чокнутого попа.
Я снова перечитываю письмо отца, скатываю пергамент и кладу его на скамейку рядом с собой. Дни становятся все теплее. Я смотрю, как Салаи, мой юный ученик, прогуливается вдоль ровных, ухоженных рядов принадлежащего мне виноградника у монастырских стен. Кое-где уже появляются грозди – пока что это грозди бутонов будущих цветов, но Бог даст, скоро лозы будут клониться от ягод. Салаи останавливается, качает на ладони деликатный побег с соцветиями. Я с внезапной болью понимаю, что нас обоих здесь, возможно, уже не будет ко времени сбора урожая.
– Неудивительно. – Салаи смотрит на меня сквозь переплетение виноградных лоз. – Флорентийцам давно пора было взяться за ум, вы так не считаете, маэстро?
Я не могу сдержать улыбку, меня смешат простодушная реакция мальчишки на новость, его суждение о людях из моего родного города и отрывистый миланский выговор.
Во Флоренции такого сожрут с потрохами.
Я снова расправляю пергамент и скольжу внимательным взглядом по ровным строчкам, начертанным рукой отца; его почерк отточен годами крючкотворства на посту нотариуса в городе банкиров и купцов.
– Отец пишет, на Пьяцца-делла-Синьория поставили виселицу и развели огромный костер.
– А не то ли это место, где ваши земляки в прошлом году спалили свое имущество, объявленное греховной роскошью? – любопытствует Салаи.
Я обвожу пальцем гладкие края восковой печати – на письме отца оттиснута лилия, наша giglio, излюбленный символ Флоренции.
– То самое, то самое. А теперь, стало быть, там виселицу построили для безумца, – бормочу я себе под нос.
На протяжении многих лет наблюдал я за тем, как Флоренция вершит правосудие. Я видел сожженных людей, привязанных к столбам, видел других, повешенных на брусьях, торчавших из высоких окон тюрьмы Барджелло. Я был в Дуомо[26] в числе тысяч прихожан, когда заговорщики с кинжалами напали на Лоренцо и Джулиано Медичи во время Торжественной мессы.
– Вот чего я не понимаю, – говорит Салаи, – теперь-то, когда брат Савонарола мертв, Медичи вернутся в ваш город или нет?
– Э-э…
Как растолковать хитросплетения флорентийской политической жизни миланскому юноше, который за свою жизнь нигде не бывал дальше Тосканы? Как объяснить, что дюжины группировок создаются и распадаются у нас в мгновение ока,