Читать интересную книгу Волшебная шубейка - Ференц Мора

— Господин учитель, сторож на каланче сегодня только девяносто пять сигналов дал.

Учитель, уже привыкший к проделкам Цинтулы, ничуточки не удивился. Он только взял в руки линейку и отправился в задние ряды.

— Так, говоришь, девяносто пять?

— Точно.

— А откуда это тебе известно?

— Так я же считал, господин учитель.

— Вот как! На это у тебя нашлось время? А ну покажи свою тетрадь! Сделал задание?

Задание Цинтула, конечно, не сделал. Но не таков он был человек, чтобы подобные пустяки его смутили.

— Господин учитель, осталась ещё самая малость, — втянув голову в плечи, оправдывался он.

— Неужели, Цинтула, тебе не понятно, что, только окунувшись в работу с головой, можно добиться…

— Я уже окунулся в работу почти по самые уши, — поспешил заверить наставника Цинтула. Его лицо и впрямь было от носа до ушей в чернилах.

— Вот теперь я вижу, что ты действительно на совесть потрудился. Хорошо, прочитай же вслух, что ты нам написал.

Цинтула взял в руки тетрадь и принялся громко читать:

— «Напишите пять вместоимений. Первое…»

На этом месте его громовой голос оборвался, словно его кто ножницами перерезал.

— …Первое я как раз и собирался написать.

— Что же, послушаем. Итак, первое местоимение…

— Первое вместоимение будет… это… как его… Рыжий.

— Что?

— Ну, скажем, имя у человека — Вескень Дюрка. А вместоимение у него — Рыжий. Раз. Сила — это моё вместоимение — два.

Линейка в руке наставника уже начала своё неудержимое движение вверх. Но прежде чем она успела опуститься на голову долговязого Цинтулы, скрипнула дверь, и мы все повернулись к ней. Наш учитель тоже. И Цинтула был спасён. Так Пети Палишок сделал своё первое доброе дело, едва переступив порог нашей школы.

Вошедший в класс мальчик был с виду моим ровесником и очень добродушным существом с белыми, как лён, волосами и глазами, голубыми, словно васильки во ржи. Но всё это я разглядел позднее. Первым же, что мне бросилось в глаза, были его костыль и посошок. Поэтому он не шёл, а прыгал, будто воробей. И всё же делал он это удивительно легко и даже как-то весело.

— Тебе что, мальчик? — приветливо спросил его учитель.

— Вот хотел бы к вам в школу. Учиться, — смело ответил гость.

— Опоздал ты немножко, братец.

— Да я только недавно приехал в ваш город. Всего четыре недели.

Опершись плечом о стену, он достал из кармана несколько бумажек. Карманов в его одежонке было хоть отбавляй: сплошные дыры, и любая за карман могла сойти.

— Вот мои свидетельства, табели. Три класса я уже прошёл.

Наставник заглянул в бумаги и ласково потрепал мальчишку по белым льняным волосам.

— А что же твой отец не пришёл с тобой?

Новенький потупился:

— Нет у меня ни отца, ни маменьки. Померли они. В другом городе. Вот меня и взял к себе дедушка. Он тутошний.

— Как же звать твоего дедушку?

— Келемен Кюшмёди.

— Выходит, он Гергёшкина знакомца, старого Макасея, внук! — пролетел над классом дружный шёпот.

Наставник приказал всем замолчать и продолжал расспрашивать новичка:

— А как самого-то, тебя звать?

— Пети Палишок.

Услышав такое странное имя, мы снова захихикали, зашушукались, а кто-то уже успел придумать к нему «вместоимение»: Пал да Ишок — костыль да посошок!

Услышав дразнилку, даже учитель и тот улыбнулся.

— У тебя, Пети, имён и на троих хватит! А вот куда мне тебя посадить? Сам видишь, живём тесно.

А ребята сразу все принялись расставлять локти пошире, показывая, что за их партой и в самом деле нет свободного места.

— Здесь всё занято! Сюда нельзя!

И Пети Палишок смутился. Понурив голову, он в замешательстве принялся комкать свою и без того мятую шляпчонку.

— А знаешь что, братец? — сжалившись над ним, вдруг сказал учитель. — Располагайся-ка ты на лавке, за печью. Там у нас в зимнюю пору самое тёплое местечко.

В школе у нас стояла большущая-пребольшущая печь-голландка, а за нею места — хоть пляши. Новенький взглянул на печь и, как видно, обрадовался.

— Очень даже годится! — улыбнувшись, подтвердил он и запрыгал к печи, гремя своими костылями.

Устроившись за печью, он затих, будто мышь в норе, и до конца урока его и не слышно было. А когда началась большая перемена, он подковылял к наставнику и попросил разрешения на обед домой не ходить: живут они далеко, в другом конце города, туда-обратно и на здоровых-то ногах до вечера не обернуться.

— А у меня всех ног, сами видите, — костыль да посошок, — добавил он, горько улыбнувшись.

— Остаться-то ты можешь, — с сомненьем в голосе сказал наставник. — Но тебе же и поесть чего-то надо.

— Еда у меня имеется, — поспешил успокоить учителя Пети Палишок.

Он засунул руку в одну из бесчисленных дыр в своей одежонке и вытащил оттуда несколько ягод терновника. Одна ягодка упала и покатилась было по полу, но Цинтула тотчас же её поймал и на зуб попробовал. Только, видать, не понравилась она ему: лицо у него всё перекосилось.

— Господин учитель, это плохие ягоды, — с очень серьёзным видом сказал он, словно все только и ждали, какого он мнения о терновнике.

— Да что ты, они хорошие! — с улыбкой возразил Пети. — Побольше бы таких «плохих». Жаль, дрозды их тоже любят.

Я тоже знал, что тёрн — это дикая слива, и ягоды его можно есть, только когда их хватят первые заморозки. Один раз дядя Месси мне их целую шляпу принёс на мельницу. Но я попробовал всего несколько штук, остальные выбросил. Они только с виду красивы, а на вкус не очень.

Дома, хлебая молочную лапшу, я снова вспомнил про Петин терновник и подумал: «А я, пожалуй, не пожелал бы себе такого обеда». Особенно когда моя добрая фея, тётушка Мальвинка, подала на стол с пылу горячие плюшки с вареньем. Кончив обедать, я взял одну плюшку с блюда, сунул её в карман шубейки, схватил книжку под мышку — и стремглав к двери. «Спешу в школу», — сказал я тёте Мальвинке. А спешил я потому, что боялся, остынет плюшка, пока я с ней до школы доберусь.

У школы, конечно, ещё не было ни души. Тихонько отворяю дверь и вижу: Пети Посошок стоит на коленях у доски (так ему было легче) и рисует мелом какие-то странные тележки да кареты. И так он был увлечён этим занятием, что меня и не заметил. Вздрогнул, только когда я уже садился за парту и она скрипнула подо мной. Он тотчас же стёр рукой с доски все рисунки и заковылял в свой угол, за печью. Я пошёл за ним следом, сел рядышком на лавку и положил посередине плюшку. Он долго молча смотрел на неё, но и не дотрагивался. Я пододвинул плюшку поближе. Но Пети уже отвернулся.

Я придвинул плюшку вплотную к нему. Пети взглянул на меня, а я сказал:

— Это я тебе принёс. Плюшка!

— Знаю, — улыбнулся Посошок, взял плюшку и откусил от неё разок. — Я их очень даже люблю.

— У вас дома их тоже пекут?

— Сейчас — нет. Пекли, когда мама была жива. А отец, бывало, серёдку с вареньем всегда мне отдавал.

Я вспомнил, что у Посошка ведь нет больше ни отца, ни матери.

— А кем был у тебя отец? — спросил я его.

— Шахтёром. Только он давно умер. Ещё когда в шахте взрыв случился. Знаешь, какой сильный взрыв? До самой железной дороги слышно было, как тогда в забое бабахнуло.

— А у меня отец скорняк был, — сообщил я Посошку, и мне вдруг очень захотелось сказать про отца что-то ещё, что-нибудь особенное. Но сказал я только, что вот эту шубейку, что на мне, сшил он.

— Красивая, — погладив шубейку, сказал Пети. — Красивее даже, чем парадная форма у шахтёров. А я буду горным инженером. У нас на шахте тоже был инженер. Только он всего раз в неделю спускался под землю.

Так, задушевно беседуя, мы и не заметили, как Дюрка Вескень тихонько прошмыгнул в дверь и подошёл к нам.

— А я что тебе принёс! — сказал Дюрка и протянул моему новому приятелю что-то завёрнутое в белую бумагу. Впрочем, он тут же пояснил: — «Барабанчик», торт такой…

И хорошо, что пояснил: ни я, ни Пети и слыхом не слыхивали про такой торт — «Барабанчик».

Но не успел Посошок посмотреть на Дюркин подарок, как в класс заявился Лаци Таран с большим золотым апельсином в руке. Ещё один парнишка притащил сушёный инжир, третий — яблоко, четвёртый — кусок пирога с маком. Словом, в одну минуту угол за печью превратился в кондитерскую лавку. А бедный Посошок брал в руку то один, то другой подарок и спрашивал:

— Это мне? И это тоже? Да что же я стану делать со всем таким славным добром?

Последним прибыл долговязый Цинтула. Увидев настоящее столпотворение вокруг печки, он протяжно присвистнул, будто поезд-товарняк в ночной степи.

— Вот ведь беда, — как бы оправдываясь, сказал он. — А у нас дома сегодня, как назло, одна похлёбка на обед. Не понесёшь же её в пригоршне! Но ты знаешь что, Палишок-Посошок, хочешь, я в твою честь стойку на руках сделаю, а?