Иное дело — высшие проявления души, душа во втором понимании, дух, который — и это надо еще раз сказать твердо — был и будет оставаться вне досягания психологическими методами. Интересно, что необходимость такого разграничения применительно к научной психологии в начале века специально подчеркивалась со стороны церкви. На торжестве официального открытия (23 марта 1914 года по ст. стилю) первого в России Психологического института при Московском университете (ныне при РАО) епископ Серпуховский Анастасий сказал в своей речи; «Возможно точное изучение душевных явлений, вообще говоря, можно только приветствовать. Но, стремясь расширить круг психологических знаний, нельзя забывать о естественных границах познания души вообще и при помощи экспериментального метода, в частности. Точному определению и измерению может подвергаться лишь, так сказать, внешняя сторона души, которая обращена к материальному миру… Но можно ли исследовать путем эксперимента внутреннюю сущность души, можно ли измерить ее высшие проявления? Не к положительным, но к самым превратным результатам привели бы подобные попытки».[69] Необходимость признания данного разграничения может породить разные выводы. Один, с которого, собственно, и началась научная психология, состоит в том, что второе понимание души, а чтобы не путаться в разных пониманиях, то душа в целом должна быть отброшена, удалена из восприятия ученых, чтобы не мешать строгому естественнонаучному познанию. Дальнейшую логику этого пути вполне иллюстрирует история психологии XX века, в которой все хорошо и строго кроме одного — живой человек выпал (вспомним реплику Л. С. Выготского, характеризующую психологию — «человека забыли»).
Не лишне, наверное, для объективности картины заметить, что весьма сходный по внутренней структуре, схеме взгляд присущ не только ученым, но и тем, от кого они хотят отмежеваться — представителям религии, богословам. Те так же нередко отрицают саму возможность сопряжения научной психологии и христианства. И вообще, — считают некоторые из них, — никакой христианской психологии и психотерапии строить не надо. Они уже давно созданы — это аскетика, богословие, учение святых отцов церкви, а христианским психологом и врачевателем душ (психотерапевтом) является, точнее, должен быть любой священник. Что касается психологии и психотерапии светской, научной, то они, лишенные благодати и церковного попечения, совершают на деле служение тьме, только уводя людей от пути спасения. Изложенная (разумеется, огрубление) точка зрения весьма распространена в церковных кругах. Позицию полного разведения, сжигания мостов разделяют, как мы знаем, и большинство отечественных ученых и практиков. Разумеется, они не называют свое служение делами тьмы, а — напротив — тьму, предрассудки видят в церковности. Разница в оценке — где лицо, а где изнанка, но общая суть — разведение участков остается.
Но возможно и другое решение, которое должно исходить, на наш взгляд, из того, что внешняя сторона не может быть полноценно понята, изучена, коррегируема, воспитуема вне ориентации, учета ее сущностной связи со стороной внутренней, с вершинными проявлениями, духовными устремлениями. Или — иными словами — двойное бытие души не есть бытие, расколотое на две независимые части, и отделяя в исследовательских целях один мир от другого, мы должны одновременно отдавать себе отчет, что лишь в их постоянном и драматическом (подчас трагическом) соотнесении, стремлении к труднодостигаемому единству и состоит полнота человеческой жизни, ее сокровенный смысл.
Но можно ли реально установить эту связь, возможно ли вообще мерное соотнести с безмерным?
На самом деле это соотнесение происходит так или иначе в каждом человеке как существе конечно-бесконечном и психология в этом плане должна просто не отделяться от полноценного образа человека, его антиномичной реальности. Другое дело, что в XX веке сам этот образ стал усеченным, частичным, лишенным метафизического измерения и высоты. Строго говоря, душу изъяли не из психологии как таковой, а из образа человека, которому психология должна соответствовать, на который должна ориентироваться. Им стал «человек физиологический», «человек рефлекторный», «человек поведенческий», «человек подсознательный» и т. п. Теперь речь лишь о том, что психологии пристало служить, ориентироваться на полного, целостного человека, имеющего не только тело, сложность сознания, многообразие переживаний, внешнюю сторону души, но и ее внутреннюю сторону и высшие проявления (дух).
Задумаемся еще раз, что было бы, если бы психология остановилась на разделении индивида и личности и не стремилась бы к установлению взаимоотношений того и другого? Очевидно, это была бы редукция высшего к низшему, с одной стороны, и выспренная идеализация личности — с другой, а в результате — обеднение реальности, искажение истины. Рассмотрение выделенных сторон души только порознь, вне тонкой живоносной связи и зависимости — отнюдь не меньшая ошибка и в научно-методологическом плане и в плане конкретно-прикладном.[70]
При этом нас не должно смущать, что психологическое приходится соотносить с непсихологическим уровнем. Мы уже не раз убеждались, что любая развитая психологическая концепция соотносит, связывает себя с определенным не психологическим, а уже философским воззрением на человека. Что, например, собственно психологического в понимании человека как меры всех вещей? Однако вне этого нельзя понять западной гуманистической психологии, ее теории и практики. Точно так же рассмотрение человека как «совокупности всех общественных отношений» — отнюдь не психологическая категория, но именно она определяла перспективу столь многих исследований в советской психологии. Занятие психологией человека необходимо подразумевает уточнение — какого человека, как именно понимаемого человека, т. е. соотнесение с уже непсихологическими масштабом и категориями, С другой стороны этот непсихологический уровень нуждается в психологическом обосновании, соотнесении, сопряжении с психологией. Вопрос, должный быть обращенным в этом случае к психологии, был недавно очень точно сформулирован В. И. Слободчиковым: «Как возможен человек в свете психологических представлений о нем».[71] Иными словами — соответствуют ли наши психологические суждения, выводы тем общефилософским воззрениям, которые мы разделяем.
А чтобы не произошла подмена, смешение психологического, и скажем, теологического пониманий, необходимо помнить о простом, но, тем не менее, фундаментально важном положении: психическое (восприятие, память, мышление, личность и т. п.) существует, действует не себя самого ради, а как аппарат, инструмент достижения человеческой сути. Этика, философия, богословие как адекватные способы, неслучайные, выверенные опытом языки выражения таковой сути, предельных смыслов бытия составляют таким образом важнейшее ориентирующее, рабочее условие научных и прикладных разработок, ибо последние приобретают тогда масштаб и смысл в культуре, а первые психологическое соотнесение и почву. Еще раз: душа во втором (духовном) понимании не входит, не вмещается в психологию, равно как не растворяет психологию в себе; религиозно-философский и конкретно-психологический уровни несводимы один к другому, не подменяемы друг другом, но их взаимное признание, установление связи, соотнесение — условие и форма их адекватного понимания. Религия отражает вертикальную устремленность человека к высшему началу и в этом плане отвечает его насущной потребности поиска смысла жизни, неуничтожимого, неустранимого фактом физической смерти. Научная психология занята, по преимуществу, горизонтальной плоскостью — человеком как конкретным деятелем во времени и пространстве. Религия дает предельные ответы на вопросы «в чем смысл?», «ради чего?». Научная психология стремиться ответить на «как?», «для чего?», «каковы механизмы?». Сопряжение вертикали и горизонтали (при всей его реальной сложности) здесь более чем необходимо — оно неизбежно, ибо реальное движение жизни подразумевает, изнутри требует, жаждет осознания ее смысла, а смысл подразумевает реализацию, т. е. осуществленное движение в конкретном времени и пространстве.
Другое дело — в каких формах, на каком уровне произошло это сопряжение, ограничена ли вертикаль данного человека эгоцентрическими или группоцентрическими смыслами или имеет иную, более высокую отнесенность. Психологу это важно знать отнюдь не из морализаторских соображений, а потому, что это существенная характеристика личности, показателя уровня соединения, цельности или — напротив — раскола, трещины, ущерба психического здоровья.[72] Собственно, любая психотерапия направлена на ликвидацию какого-то раскола. Нетрудно согласиться, что психоанализ, гештальт-терапия используются для преодоления раскопа ума и сердца, а поведенческая терапия — ума и воли.[73] Последствия раскола смысла и бытия были ярко показаны в психологии В. Франклом, что привело к созданию логотерапии. Христианская психотерапия также направлена на устранение раскола, а именно, на наш взгляд, раскола между выделенными сторонами души — внутренней и внешней, который может, конечно, проявиться в разной форме как осознаваемой, так и неосознаваемой,[74] но с неизбежностью влечет за собой серьезные последствия для человека, его судьбы и спасения.