Узел с вещами, которые были мне маловаты, бабушка связала в отдельный тючок и положила в сундук. Я отлично помнила, где этот свёрток лежит, но крышку и Глафира-то с трудом поднимала, а мне даже пытаться не стоит.
— Тебя как зовут? — спросила домового прежде, чем объяснить ситуацию с тяжеловесной крышкой.
— Аким, — солидно представился мужичок.
Руку к груди приложил, голову склонил, ножкой шаркнул. Ну прям как на светском рауте со мной встретился, а не из-за печки вылез.
— Так вот, Аким, одежду, что могу тебе подарить, так же трудно достать, как смерть Кощееву, — у домового от моих слов глаза на лоб полезли и рот приоткрылся. Пришлось объяснять: — Всё аккуратно сложено и завязано в узел, узел в сундуке, а у сундука крышка.
Поняв моё замысловатое объяснение, домовой только рукой — какие же они у него грязные! — махнул. Что-то буркнул, дунул, плюнул, и крышка отворилась. Даже моя постель, лежащая на ней, не пошевелилась. Лежала как приклеенная.
— С какой стороны узел? — не отводя взгляда от сундука, выдохнул Аким.
Похоже, что лёгкость исполнения была видимой и держать магию ему трудно. Я подбежала к монструозному ящику и шлёпнула ладошкой по месту предполагаемого нахождения свёртка. Домовой крякнул, напрягаясь ещё больше, и над вещами, уложенными в сундуке, приподнялся искомый узел.
— Этот?
— Да, — радуясь невесть чему, подпрыгнула и подцепила за уголок упаковочной ткани.
Свёрток, благо что не очень большой и не так уж высоко был, свалился мне прямо на голову. Следом с громким стуком рухнула удерживаемая крышка.
— Уф… — облегчённо выдохнул домовой. — Рановато колдовать решил. Не отошёл ещё ото сна. Давай, смотреть будем, что там у тебя есть.
Водружая свёрток с одеждой на стол и теребя туго затянутый узел, я ещё и вопросы задавать успевала:
— Ты почему долго спал?
— Так зима начиналась, а изба без хозяев. Не можно жить так. Грязища кругом, разруха, и служить некому.
— Так хорошо же, — не поняла я причины для спячки. — Навёл порядок — и живи свободным.
— Маленькая ты ещё и поэтому глупая. Плохо одному жить. Обязательно кто-то, о ком заботиться требуется, должен быть. Иначе душа черствеет и дичает.
Хм… и не маленькая я вовсе, но как может душа одичать, не поняла.
— Сапожки хороши. И цвет нравится. Я возьму?
Аким с восхищением смотрел на красные сапожки. К слову, кроме цвета, ничего в них девичьего не было. Унисекс. Получив подтверждение того, что он может выбрать всё, что пожелает, домовой ухватился за синее бархатное платьице. Расстелил его на столе, разгладил ладошками — хоть бы руки помыл! — посмотрел задумчиво, а потом что-то прошептал, хлопнул, и вот уже на столе лежат премиленькие штанишки и жилетка. Модельер, однако! Таким же образом гардероб домового пополнился комплектом, перекроенным из платья в полоску.
Из панталончиков, украшенных кружевом, Аким наколдовал себе портки исподние.
— И нечего хихикать, — проворчал он. Смеялась я оттого, что по нижнему краю штанин мережка осталась. — Не одной тебе красоту такую носить.
Я пожала плечами — твой выбор.
Рубашками стали два летних платья: голубое, вышитое синими цветочками, и белое в красный горох. Чулки и переделывать не стал, решив, что подвернёт до длины носок.
— Красота! — рассматривал результат своей работы домовой. — Теперь и мыться можно.
На лавке рядом с Акимом материализовался плетёный из лыка короб с заплечными лямками. Откинув крышку, мужичок залез в переноску с головой. Внутри он чем-то гремел, что-то перекладывал с места на место, а вынырнув, показал на раскрытой ладони миниатюрную деревянную лохань. А ещё крошечную мочалку и ювелирно сложенный кусок полотна.
— Зачем тебе эти игрушки? — умилилась я искусно выполненным макетам банных принадлежностей. Должно быть, местный Левша увлекается миниатюрным копированием предметов быта.
— Сказал же: мыться буду. Ты это… отвернись давай, — приказал мне домовой, хозяйственно укладывая в короб бархатный комплект с голубой рубашкой и лишнее исподнее.
Ага, сейчас! Чтобы от любопытства умереть. Пришла очередь Акима пожимать плечами — как знаешь. Он разложил свои игрушки по закутку у очага: мочалку в лохань, лохань на пол, полотно на поленья, что у стены горкой лежали. Осмотрел композицию, кивнул, соглашаясь сам с собой, и хлопнул в ладоши.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я тоже так хочу! — взвизгнула я, глядя на то, как миниатюрная шайка увеличилась до размеров детской ванночки и наполнилась горячей водой из котла, стоящего на очаге. Полотно же стало похоже на свёрнутую простынь стандартной величины.
— Будешь хорошо себя вести — научу, — пообещал домовой и потянул через голову тряпку, которую носил вместо рубашки.
Дальше смотреть на стриптиз домового я не решилась, мало что спиной повернулась, так ещё и в букварь уткнулась.
Ученье свет!
Глава 15
Я зачиталась. И не то чтобы очень интересно было, но написание слов — тех самых, что я выговариваю без какого-либо труда — было намного сложнее, чем в современном русском, и продиралась я через иные правила, как через китайскую грамоту.
Ни мягкого, ни твёрдого знаков в алфавите не обнаружилось, но были иные буквы, не имеющие звука. Они применялись в сочетаниях с основной буквой. Почти все согласные имели «свиту», которая показывала, глухой это будет звук или звонкий, твёрдый или мягкий.
Листая азбуку, порой хотелось материться. Грязно, громко, чтобы услышали все, как меня бесят эти надуманные сложности. Может, реформу провести? Ну а что? Исключили же большевики из алфавита «ять», «фита» и «и» с точкой. Ещё какие-то там изменения ввели для упрощения написания. Хоть и поставила я себе другие цели на обозримое будущее, но это прямая необходимость, а не каприз ленивой барышни.
— Будешь ли чем потчевать, хозяюшка? — вопрос домового вернул меня с высоких трибун, на которых я в мечтах доказывала полезность и необходимость реформы, на землю.
— Аким?!
Мужичок неузнаваемо изменился. От былого бомжатского вида и следа не осталось. В домовом появилась некая благообразность. Волосы и короткая аккуратная бородка золотисто-рыжей волной обрамляли лицо, белая в красный горох рубаха гармонично сочеталась с полосками на ткани штанов и жилетки. Алые сапожки тоже были в тему. И всё-то на нём сидело ладно и складно.
— Хорош! — изобразила я беззвучные аплодисменты.
— А то! — подбоченился домовой. Покрутился, давая мне возможность получше себя рассмотреть, и пошёл к очагу ликвидировать беспорядок, оставшийся после купания. Подхватил шайку за край и стал выливать воду в щель между полом и стеной.
— Ты что творишь, разбойник! — я чуть было не ухватила что-нибудь тяжёлое, дабы вразумить мужичка, но тот только отмахнулся.
— Вот здеся, — он ткнул пальцем в пол, — в земле проходит старый ход. Не то от индрик-зверя остался, не то река подземная была ране. Воду здесь сливать можно, она сразу в лаз этот стечёт, и вреда никакого не будет ни полу, ни подполье, ни стене дома.
Ага… я мгновенно зацепилась за полезную информацию.
— Прости, что накричала. Не знала я об этом, — искренне повинилась перед домовым. — А скажи, уважаемый, если к этой стене пристрой со стороны улицы сделать да обустроить его под мыльню и уборную, то возможно ли будет слив сделать в тот проход подземный?
Домовой подумал, подёргал себя за бородку, всмотрелся в стену и пол, так, словно изучал возможности строения, и кивнул.
— Можно. Хитро, хозяюшка, задумала. Ишь, мала-мала, а кумекаешь, — Аким мне подмигнул весело, а потом, посерьёзнев, добавил. — Только я вот бы чего посоветовал… Слушать-то будешь?
— Конечно! Только дураки добрых советов не слушают, а ты сам сказал, что я не дура.
— Так вот… Пристрой делать надобно не на одну мыльню, а ещё и на комнату. Тесно живёте, повернуться негде. И печь ставить так, чтобы грела сразу и избу, и пристрой.