У Стефена Винсента Беннета есть поэма «Фургоны — на Запад». «С винтовкой и топором, — говорится в ней, — со сковородкой и банджо, с женами и детьми они шли по дикой тропе, шли в те далекие дни, когда фургоны бороздили прерии, как корабли». И есть в этой поэме строчки, взятые из старинной песни переселенцев: «Сюзанна, не реветь! Я еду в Калифорнию разбогатеть иль умереть!» Она звучала потом во многих вестернах, один из них даже так и назывался: «О Сюзанна!», но хотя картина Крюзе и была немой, оптимистический рефрен этой песни, вынесенный в начальные титры, именно здесь впервые стал лейтмотивом действия.
О чем же была повесть Эмерсона Хафа, носившая название «Крытый фургон»? Историк Льюис Джекобе в книге «Подъем американского кино» так передает ее содержание: она — «о долгом пути каравана крытых фургонов на Запад, пути, во время которого были рождения, смерти, свадьбы, выборы, бунты, ссоры, беспорядки, дезертирство, танцы и даже вечерняя школа. Медленно, с трудом длинная процессия двигалась к Тихому океану. Если предыдущие группы разбили индейцы, то эта была убеждена в том, что преодолеет и победит все любой ценой. Если другие боялись дойти до конца, оседали, не достигнув цели путешествия, то этот караван хотел во что бы то ни стало дойти до Орегона».
Фильм Джеймса Крюзе, называвшийся так же, как повесть, произвел сенсацию сразу же, в день премьеры, состоявшейся в марте 1923 года в нью-йоркском кинотеатре «Критерион». Критики провозгласили его «американской «Песнью о Роланде». Известный сценарист и театральный драматург Роберт Шервуд определил его как «величайший эпический фильм, когда-либо созданный в истории американского кино». Мы понимаем восторги современников, ибо даже сейчас, когда техника съемок, широкий экран или широкий формат, цвет, звук позволяют достичь поразительнейших эффектов, «Крытый фургон» изумляет могучим размахом и убедительностью фактуры.
Итак, после наплывающей на экран даты — 1848 — мы сразу же оказываемся в прерии. Видны на горизонте далекие горы, как бы окаймляющие кадр (один из самых традиционных кадров почти любого вестерна), и к этим горам медленно движется длинная вереница фургонов. На одном из них мальчик с азартом наигрывает на банджо и во все горло распевает песню про ту самую Сюзанну, которая не должна реветь. От Канзаса до Орегона, сообщают нам авторы фильма, две тысячи миль. Представьте себе, говорят они, сколько времени занимал этот путь, если за две недели караван преодолел лишь двести миль.
Солнце заходит, и фургоны останавливаются. Привал. Нам показывают сверху лагерь переселенцев — огромный, разбросанный, колоритнейший, — недаром потом почти все постановщики вестернов об освоении Запада не упускали случая дать панораму такого лагеря. Затем вслед за камерой мы идем по нему и видим людей за самыми обыденными занятиями: кто-то плотничает, кто-то шьет, кто-то распаривает в тазу мозоли. Плачет девочка, у которой сломалась кукла. И вот тут-то появляется герой — Билл Банион. Это, конечно, он не может допустить детских слез и чинит куклу. Мы знакомимся и с прелестной Молли, в которую герой влюблен и которая отвечает ему взаимностью. А вот и некий Либерти, в ком мы сразу угадываем злодея — по грубости, жестокому взгляду — и, разумеется, не ошибаемся. Он тоже любит Молли, но страсть его дика и необузданна, и она отпугивает нежную душу девушки.
И снова движутся фургоны, пока не останавливает их на несколько минут чья-то смерть. Быстро роют могилу, окружают ее, стянув с голов шапки, украшенные лисьими хвостами, почтительно слушают короткую молитву, которую читает священник, и шепчут ее слова вслед за ним. И вот уже опять караван тянется к западу, оставляя позади одинокую могилу.
Первое серьезное препятствие: дорогу преграждает широкая река. Через нее можно перебраться только вплавь. Из фургонов вытаскивается весь скарб — те самые топоры, сковородки и винтовки, о которых писал поэт, и, понукая лошадей, не желающих входить в воду, люди плывут в своих передвижных домах на тот берег. Быстрое течение сносит их, и лошади выбиваются из сил в борьбе с ним. А рядом плывут волы и коровы, привязанные к фургонам.
Едва миновали реку, как надвинулось новое несчастье. Либерти ни за что, просто так убил индейца, и племя, которое весьма дружественно относилось к белым людям, решило вступить на тропу войны. Они уже сожгли один фургон и убили нескольких переселенцев, но все понимают, что их чувство мести еще не удовлетворено.
Тем временем подходят к концу запасы еды. И тогда устраивается охота на бизонов. Что за вестерн без бизонов, мчащихся прямо на зрителя, грозно набычившихся, угрожающе выставивших вперед смертоносные рога! А затем звучат выстрелы, и грузные туши валятся одна за другой, сотрясая землю. Либерти пытается воспользоваться охотой, чтобы подстрелить своего соперника. Но пуля попадает в другого, тот тонет в болоте, и его с трудом удается спасти. Однако никто не подозревает, что негодяй намеренно стрелял в человека.
После отдыха в форте Бриджес, стоявшем как раз посредине пути, и развлечений с кружкой виски, которые мы уже описали несколько раньше, фургоны вновь тронулись в дорогу. И на очередном привале, когда Билл с Молли объявили о своем желании пожениться, был устроен праздник. Ярко запылал костер, над которым поджаривалась целая туша бизона, подружки облачили невесту в свадебный наряд, приготовился к торжественной проповеди священник. Но вдруг из темноты вылетела стрела и пронзила грудь Молли. Индейцы окружили лагерь и начали нападение.
С привычной быстротой фургоны выстроили в каре и мужчины заняли оборонительные позиции. Но индейцы, подкравшиеся под прикрытием вырванных кустов (как в «Макбете»: «И вот уж лес пошел на Дунсинан»), забросали лагерь факелами. Загорелся один фургон, затем другой, третий… Заметались испуганные лошади. Обезумели от страха женщины. Одна из них спрятала малыша в бочку. Другая пыталась утащить своего сына куда-то во тьму, но мальчик вырвался, схватил винтовку и почти в упор выстрелил в одного из атакующих воинов. Но груда тел все росла и росла. Выхода, спасения как будто бы не было. Однако помощь, конечно, подоспела в ту самую последнюю минуту. И привел ее, конечно, Билл.
…Настал наконец день, когда переселенцы, достигнув цели путешествия, разделились. Часть фургонов пошла в Орегон, а часть — дальше, в Калифорнию, за золотом. Здесь, на этой развилке, разлучились Билл с Молли, рана которой оказалась несмертельной. И вот уже герой на прииске. Появляется злодей, собирающийся покончить с ним. И это бы ему удалось, не будь рядом с Биллом верного друга, убившего Либерти.
Прошло время, и как-то днем Молли увидела, что к ее ферме направляется элегантный молодой джентльмен. Это Билл, нашедший золото и сказочно разбогатевший. Их уста — как и полагается — сливаются в долгом поцелуе. А тот же мальчик, которого мы видели вначале, снова бренчит на банджо и радостно поет: «Сюзанна, не реветь! Я еду в Калифорнию разбогатеть иль умереть…»
А через год появился еще один фильм, который, подобно «Крытому фургону», стал весьма важным для канра вообще и для переселенческого вестерна в особенности. И мы не можем идти дальше в своих рассуждениях, не познакомившись сразу же и с ним. Фильм этот назывался «Железный конь», он был посвящен строительству трансконтинентальной магистрали. Поставил его Джон Форд, уже не раз нами упоминавшийся, — классик американского кино и классик вестерна.
Любовь этого темпераментного ирландца к жанру, и котором он сделал так много, уходит корнями в его биографию. «Единственное, что меня интересует, — говорил он корреспонденту французского журнала «Синема-61», — это фольклор Дальнего Запада. Мне всегда хотелось показать эту страну по-настоящему, почти документально. Я был ковбоем, зарабатывая тринадцать долларов в месяц, еще в ту эпоху, когда Панчо Вилья пересекал границу (то есть во время мексиканской революции 1910–1914 годов. — Е. К.). Я люблю воздух, огромные просторы, горы, пустыни». Как бы в подтверждение этого в кабинете режиссера висела фотография Монументальной долины, чаще называемой теперь Долиной Форда, ибо там он снял почти все свои лучшие фильмы.
Когда после недолгого изучения искусств в одном из западных университетов он приехал на студию Томаса Инса, под руководством которого ставил картины его старший брат, и поступил на должность ассистента, шел всего лишь 1914 год. Таким образом, Форд был свидетелем первых шагов вестерна. Он успел еще послушать рассказы чуть не последнего из знаменитых западных шерифов — Вайата Ирпа, приезжавшего навещать своих друзей ковбоев, работавших у Инса. И, скажем, такая картина Форда, как «Моя дорогая Клементина», многим обязана этим рассказам. 15 1917 году он поставил первый самостоятельный фильм — «Прямой наводкой», и это был вестерн. Потом они шли один за другим, десятками, но подлинная известность началась для Форда именно с «Железного коня». Его предварял вступительный титр-посвящение: «Памяти Джорджа Стефенсона, шотландца, инженера, и тех, кто строил с ним в 1825 году первую железную дорогу».