Читать интересную книгу Жанна д’Арк. Святая или грешница? - Вадим Эрлихман

Граф Саффолк попросил о перемирии, но его не стали слушать: всем было ясно, что победа уже близка. Жанна со знаменем стала подниматься на стену, но брошенный сверху камень сбил ее на землю. Тут же поднявшись, она закричала: "Друзья, вперед! Господь наш вынес приговор англичанам, и теперь они наши!" Ободренные солдаты бросились вперед, и крепость пала — это было 12 июня. Саффолк вместе со всем гарнизоном сдался в плен, а войско направилось к городам Менг и Божанси. Жанна в это время поехала отдохнуть в Орлеан, но уже через день вернулась к войскам. За это время к французам пожелал присоединиться коннетабль Артур де Ришмон, долго находившийся в опале. Этот жестокий и жадный коротышка был в то же время талантливым полководцем, и его помощь могла оказаться весьма полезной. Однако мало кто мог найти с ним общий язык, и герцог Алансонский прямо заявил Жанне: если Ришмон появится в армии, то его здесь не будет. Ей пришлось мирить военачальников, проявляя при этом недюжинный талант дипломата.

Гонцы донесли, что с севера к ним подходит английское войско; дождавшись прихода Фастальфа, Талбот решил дать решающее сражение на подступах к Орлеану. У англичан было около 4000 человек, у французов — чуть меньше. Английский командующий планировал решительным ударом разбить вражескую армию и вновь осадить город или даже взять его с ходу, пользуясь тем, что французский гарнизон почти полностью покинул его. 17 июня обе армии встали друг против друга, но было уже поздно, и битву перенесли на следующий день. Вечером состоялся военный совет, на котором Жанна велела всем рыцарям приготовить хорошие шпоры. Герцог Алансонский в тревоге спросил: "Неужели мы обратимся в бегство?" Но она ответила, что шпоры нужны для преследования англичан.

Битва состоялась у городка Пате к северу от Орлеана. Лучшее ее описание оставил Жан де Вавреи, француз, сражавшийся, как многие другие, на стороне англичан. Толбот расположил у опушки леса на мути французской армии засаду лучников, которая должна была, как при Креси и Пуатье, с безопасного расстояния расстрелять рыцарское войско. После этого смешавшиеся ряды французов должен был атаковать авангард под командованием самого Толбота, а стоявший позади отряд Фастольфа довершил бы разгром. Этот стройный план разрушило событие, которое трудно было не связать с вмешательством высших сил. Когда французский авангард под началом Ла Гира и Потона де Сентрая уже подходил к месту засады, из леса неожиданно выскочил олень, ворвавшийся прямо в расположение англичан. Стрелки начали ловить его, раздался шум, и французы поняли, где находится противник. Они тут же бросились на лучников, не дав им времени подготовиться к стрельбе, изрубили их и врезались в авангард англичан, который начал в беспорядке отходить. Увидев бегущих в его сторону солдат, Фастольф решил, что битва проиграна, и велел трубить отступление. Ваврен пишет: "Ему было сказано в моем присутствии, чтобы он сам о себе позаботился, так как они проиграли битву. И французы, участвовавшие в схватке, могли вволю убивать или брать в плен, как им заблагорассудится; и в конце концов англичане потерпели полное поражение при малых потерях со стороны французов".

Французские хронисты пишут, что с их стороны погибло всего три человека, а потери английской армии составили 4000 убитыми и плетнями. Это типичное для средневековых авторов преувеличение: немалая часть англичан спаслась, и бургундский историк Ангерран де Монстреле более объективно оценил их общие потери в 2000 человек. Сегодня эти цифры выглядят скромно, но для крупных сражений Средневековья они вполне внушительны: примерно столько же потеряли французы при Креси и Пуатье. Джои Толбот попал в плен, где находился до 1433 года. Фастольф бежал с остатками армии, за что его обвиняли в трусости и даже в предательстве, что вряд ли справедливо: в других сражениях он проявил себя толковым и храбрым командиром. Шекспир, поддавшись общему мнению (как и в случае с Жанной д’Арк), изобразил его в образе трусливого хвастуна Фальстафа.

Битва при Пате повлияла на современников еще сильнее, чем снятие осады Орлеана. Ее единодушно признали признаком того, что небесное покровительство окончательно перешло от англичан к французам и время их поражений кончилось. Даже в Париже, расположенном в 150 километрах от Пате, жители "подумали, что теперь арманьяки нападут на них, усилили караулы и начали укреплять крепостные стены". Арманьяки оставили о себе в столице недобрую память — их грабежи и беззакония вынудили на-рижан в 1418 году поднять восстание и сдать город бургундцам. Состоятельные горожане по-прежнему поддерживали бургундскую партию и англичан, но городские низы были недовольны и все чаще поговаривали о том, что при своем, французском короле их положение было бы куда лучше. Эти разговоры особенно усилились после Пате, когда всю страну охватил патриотический подъем. Именно с этого сражения начались "три месяца чудес", когда сторонникам дофина почти без сопротивления удалось занять обширные территории на севере страны.

Армия продолжала расти — после Пате добровольцы шли в нее уже не поодиночке, а целыми отрядами. Одних влекла мысль об освобождении страны и возвращении к мирной жизни, других — перспектива хорошо поживиться в освобожденных от англичан городах. К королю стали перебегать феодалы, служившие прежде его противникам. К концу июня армия, обосновавшаяся теперь в городе Жьен к востоку от Орлеана, насчитывала уже 12 тысяч воинов. С такой силой даже осторожный дофин решился отправиться в Реймс, но его сборы затянулись на целых 11 дней; кроме армии, нужно было взять с собой весь двор с сотнями вельмож, слуг, конюших, поваров, фрейлин, пажей, а также повозки с провизией и всевозможным добром.

Король каждый день рассылал грамоты своим "верным городам", знатнейшим сеньорам и духовным лицам, приглашая их на коронацию. Герцогу Бургундскому он писать отказался, тогда Жанна продиктовала письмо сама. В этом письме она призывала Филиппа Доброго "не воевать более со святым Французским королевством" и помириться со своим "братом". Дофин с герцогом и правда были троюродными братьями, но между ними царила непримиримая вражда с тех пор, как Карл VII организовал убийство отца Филиппа Жана Бесстрашного. Естественно, герцог на письмо не ответил, а между тем все области на пути от Луары к Реймсу находились в его руках. Жанна рассчитывала, что после Пате бургундцы не осмелятся воевать с победоносной французской армией, и надежды эти блестяще оправдались.

Первым городом на пути армии, двинувшейся в путь 29 июня, был Оксер. Горожане так и не открыли дофину ворота, пообещав, что сделают это, если ему покорятся Труа и Реймс. Труа, где был подписан злополучный договор 1420 года, был столицей Шампани, богатым городом купцов и сукноделов. Приблизившись к нему, Карл отправил горожанам письмо, обещая полное прощение и безопасность в случае добровольной сдачи. Жители Труа колебались; если они и хотели сдаться, то им мешал это сделать сильный бургундский гарнизон. На переговоры они послали францисканского монаха, брата Ришара; приблизившись к Жанне, он начал усиленно креститься и брызгать в ее сторону святой водой, словно собирался изгнать дьявола. "Не бойтесь, отче, я не улечу!" — сказала она, улыбаясь. Конечно, она знала о том, что враги называют ее ведьмой, но до поры потешалась над этими слухами.

На самом деле французам было не до веселья: большой, хорошо укрепленный город мог надолго задержать армию. Но Жанна, по словам Дюнуа, сказала Карлу: "Благородный дофин, прикажите, чтобы ваши люди пришли и осадили город Труа, и не затягивайте Совет, потому что, во имя Бога, не пройдет и трех дней, как я введу вас в город Труа любовью, или силой, или храбростью и лживая Бургундия будет этим посрамлена". Сказав это, она принялась расставлять войска и артиллерию вдоль крепостных рвов, "и она так хорошо потрудилась этой ночью, что на следующий день епископ и горожане, дрожащие и трепещущие, выказали повиновение королю".

Эта "психическая атака" указала путь, которым французская армия с тех пор исправно следовала. 10 июля дофин торжественно въехал в город, и Жанна следовала за ним в числе военачальников. Города Арси и Шалон добровольно вручили победителям ключи. В последнем из них Жанну встретили земляки из Домреми, специально пришедшие повидать ее. Один из них, Жан Моро, еще много лет благоговейно вспоминал, как девушка подарила ему свое красное платье для его дочери. Очевидно, это было то же платье, в котором Жанна в свое время явилась в Вокулёр, — выходит, что она пронесла его через все свои странствия как память о доме. То, что она теперь вдруг решила избавиться от него, говорило о тревожном предчувствии завершения своего предназначения, а с ним и жизни. Предчувствием можно считать и слова, сказанные ею другому земляку, Жерардену из Эпиналя, — она призналась, что не боится ничего, кроме предательства. А ведь Жанна тогда находилась на пике славы, и казалось, что никто в целом королевстве не осмелится поднять на нее руку.