— Ну, и как же по-твоему я выбираю друзей?
— Вы молоды, Ваше Лордство, и цените тех, кто способен прозревать человеческие сердца.
Габорн был поражен: на него словно повеяло студеным ветром с замерзшего озера. Ошеломляющее утверждение Хроно было совершенно честным и безошибочно точным.
— Я никогда не замечал… — пробормотал принц. Теперь рассмеялся Хроно.
— Это один из семи ключей к пониманию мотивов. Боюсь, молодой господин Габорн, вы не слишком разборчивы в выборе друзей. Ха! Представляю себе, что будет, когда вы станете королем: наверняка окружите себя всяческими чудаками, а впридачу к ним — учеными. Не удивлюсь, если вскорости вы возьмете в обычай ставить чесночные клизмы и носить туфли с острыми носками.
— Семь ключей? Что еще за ключи? Где это ты выучился таким словечкам?
— В Палате Сновидений, где же еще, — отозвался Хроно, и тут же напряженно выпрямился, поняв, что сболтнул лишнее.
Палата Сновидений Дома Разумения являлась запретной для Властителей Рун. Тайны побудительных мотивов, секреты, лежащие в основе человеческих желаний, считались слишком опасными, чтобы их можно было доверить королям.
Радуясь своей маленькой победе, Габорн торжествующе улыбнулся, и поднял кружку.
— За сны.
Но Хроно не поддержал тост. Глядя на его кислую физиономию, можно было предположить, что он никогда больше не станет пить в присутствии Габорна.
Неожиданно из теней в дальнем углу помещения появилась маленькая фигурка, с чудной, похожей на крысиную физиономией. Самочка феррина держала на руках своего детеныша. Тот попискивал, но Хроно, не обладавший столь чутким слухом как Габорн, ничего не слышал. Рост самочки не превышал фута, а всю ее одежду составляла накинутая на плечи желтая тряпица. На округлой мордочке выделялись крепкие челюсти, а все шесть сосков набухли и покраснели. Почти ослепленная, — феррины не выносят дневного света, — она все же подобралась к Хроно сзади, и незаметно засунула малыша в карман его плаща.
Феррин не являлись разумными людьми, хотя обладали зачатками членораздельной речи, и умели пользоваться примитивными инструментами. Люди не жаловали этот народец, поскольку феррин нередко делали подкопы под кладовые, и воровали съестное. Габорн слышал, что, когда приходит пора отучать детенышей от груди, самки подбрасывают их в карманы людских плащей, но никогда не видел этого своими глазами.
Угляди карлицу кто-то другой, в нес запросто могли бы запустить кинжалом, но Габорн снисходительно улыбнулся, и отвел глаза.
— Ну и ладно, — подумал он. — Пусть-ка этот щенок прогрызет чертову летописцу подкладку. А я подожду, да посмотрю, чем все это кончится.
— Ну, а как насчет меня самого? — не отставал Габорн от подвыпившего Хроно. — Хороший я человек?
— Вы, Ваше Лордство — само средоточие добродетели.
Габорн улыбнулся, другого ответа он и не ожидал.
Послышались звуки мандолины. Сидевший за дальним столиком певец из Инкаррана решил начать выступление, не дожидаясь того часа, когда в таверне соберется побольше народу. Принцу нечасто случалось слышать такое пение, ибо его отец не разрешал инкарраанцам пересекать границы своих владений. Сейчас Габорн наслаждался редкостным развлечением.
Кожа чужеземца цветом напоминала сливки, а его светлые волосы струились, как жидкое серебро. Глаза походили на зеленые льдинки. Вес тело было татуировано в соответствии с обычаями его племени. По ногам лились лозы, оплетавшие символы, по которым сведущий человек мог узнать из какого селения певец родом, и как звали его предков. На руках и коленях красовались магические знаки.
Пел иноземец проникновенно, негромко, но сильным горловым голосом. Его исполнение отличалось своеобразной красотой, позволявшей предположить, что певец обладает «сокрытыми рунами таланта»: лишь немногие в Инкарране в совершенстве освоили искусство создания таких рун. Однако, невзирая на руны, мастерство певца уступало виртуозному искусству женщины, час тому назад выступавшей у входа в дом песнопений.
— Ну что ж, — решил Габорн, — зато какой щедрый голос. К тому же та красотка пела ради денег и славы, а этот малый просто решил развлечь собравшихся. С его стороны это великодушный жест.
Хроно, тем временем, таращился в свою кружку. Он понимал, что наговорил лишнего, но теперь чувствовал потребность продолжить свою мысль.
— Ваше Лордство, — промолвил он. — То, что вы не цените в своих друзьях добродетель, возможно не так уж плохо. Вы знаете, что им не всегда можно довериться. А будучи мудрым, вы не станете доверять и себе.
— Как так? — удивленно спросил Габорн. Конечно, для Хроно, соединенного незримыми узами с другим человеком, довериться самому себе было бы непозволительной роскошью. Все-таки, — подумал принц, — быть связанным с кем-то в пару — преимущество весьма сомнительное.
— Люди, считающие себя безупречными, не склонны заглядывать себе в душу, а потому чаще других допускают ужасающие жестокости. Человек, видящий в себе зло, постарается не дать этому злу воли, но тот, кто совершает злодеяние, полагая, будто творит добро, отдается этому всей душой.
Габорн хмыкнул, и призадумался.
— Позволю себе сказать. Ваше Лордство, я рад, что вы задаетесь этим вопросом. Человек не должен считать себя хорошим лишь потому, что время от времени совершает добрые дела. Вы должны постоянно перепроверять себя, сверять со своей добродетелью каждый поступок, каждую мысль.
Принц пригляделся к худощавому ученому. Тот с трудом держал голову, глаза его остекленели, однако говорил он доброжелательно и, для пьяного, вполне разумно. Прежде ни один Хроно не давал Габорну советов. Этот случай представлял собой редкостное исключение.
Дверь распахнулась, и в гостиницу вошли двое смуглых, кареглазых мужчин. Оба были в дорожном платье, обычном для путешествующих купцов, но на поясе каждого висела рапира, и оба имели по длинному ножу, закрепленному ремнем у колена.
Один человек улыбался, другой хмурился.
Габорну вспомнились наставления отца, слышанные еще в детстве.
— Убийцы из Муйатина всегда пускаются в путь парами, и переговариваются на языке жестов. Впоследствии отец выучил принца этому языку.
— Никаких новостей. Ни плохих, ни хороших — вот, что означала улыбка одного, и насупленные брови другого.
Взгляд Габорна переместился к двоим смуглым южанам, сидевшим в дальнем углу. Как и он сам, они устроились в безопасном месте, спиной к стене. Один из них почесал левое ухо
— Мы ничего не слышали.
Новопришедшие уселись в противоположном углу, подальше от своих соотечественников. Один мужчина положил руки на стол, ладонями вниз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});