Но после бесконечных скитаний Камильк-паша имел неосторожность вернуться к портам Леванта. Соглашение в Кютахье положило предел честолюбивым мечтам Ибрагима, и северная часть Сирии снова подчинилась султану. Поэтому Камильк-паша надеялся, что его возвращение в Алеппо не грозит ему опасностью.
К несчастью, в середине 1834 года буря загнала его судно к берегам Акки. У побережья крейсировал флот Ибрагима, всегда готовый к наступлению, а на борту одного из фрегатов находился не кто иной, как Мурад, которого Мухаммед-Али облек официальной властью.
На шхуне развевался оттоманский флаг. Знал ли Мурад, что судно принадлежит Камильк-паше?… Неизвестно. Так или иначе, шхуну начали преследовать, догнали, взяли на абордаж[156] и, несмотря на мужественное сопротивление, перебили всех матросов, захватили в плен владельца и капитана, а корабль уничтожили.
Мурад сразу опознал Камильк-пашу, и это означало потерю для него свободы навсегда. Спустя несколько недель Камильк-пашу и капитана Зо тайно увезли в Каир и заключили в крепость.
Впрочем, если бы египтянин снова поселился в своем доме в Алеппо, он не чувствовал бы себя там в безопасности. Сирия, подвластная египетскому правительству, находилась под ужасным гнетом. Так продолжалось до 1839 года; жестокость и насилия, чинимые приспешниками Ибрагима, заставили султана взять обратно все свои обещания и уступки, на которые ранее он вынужден был поневоле согласиться. Этим объясняется новый поход Мухаммеда-Али, одержавшего победу у Низиба в северной Сирии. Отсюда же страх Махмуда перед угрозой нападения на столицу Европейской Турции и отсюда, наконец, вмешательство — с согласия Блистательной Порты — Англии, Австрии и Пруссии в ближневосточные дела. Победитель остановился. Ему было гарантировано наследственное владение Египтом, пожизненное правление Сирией, от Красного моря до северной части Тивериадского озера и от Средиземного моря до Иордана, иначе говоря — всей Палестиной по эту сторону реки.
Но вице-король, опьяненный военными успехами, убежденный в непобедимости своих солдат, а может быть, подстрекаемый французской дипломатией, находившейся под влиянием Тьера[157], отказался от предложения союзных держав. Тогда союзный флот открыл военные действия. Знаменитый командор[158] Непир[159] овладел в сентябре 1840 года Бейрутом, несмотря на мужественную оборону полковника Сельва, получившего впоследствии титул Солеймана-паши. Сидон сдался двадцать пятого числа того же месяца. Акка тоже капитулировала после бомбардировки и сильнейшего взрыва расположенных на ее территории пороховых погребов. Мухаммед-Али должен был сложить оружие. Он приказал своему сыну Ибрагиму вернуться в Египет, и Сирия снова возвратилась под власть султана Махмуда.
Как видно, Камильк-паша поторопился в любимую страну, где надеялся спокойно провести остаток своей тревожной жизни. Он рассчитывал доставить туда и свои сокровища, выделив из них часть для уплаты долгов людям, которым был обязан и которые, наверное, успели забыть об услугах, оказанных когда-то египетскому богачу… И вот вместо Алеппо он попал в Каир и оказался в тюрьме, во власти беспощадных врагов!
Камильк-паша понял, что погиб. Мысль о возможности получить свободу ценою своих сокровищ, по-видимому, не приходила ему в голову; или, что вероятнее, он обладал такой нечеловеческой выдержкой, такой силой воли, что, твердо решив ничего не уступать из своего богатства ни вице-королю, ни Мураду, упорно молчал, как может молчать только турок-фаталист[160].
Понятно, как нелегко дались ему эти годы, проведенные в каирской тюрьме: заточенный в одиночную камеру, он был разлучен даже с капитаном Зо, но в молчании его ни на минуту не усомнился. Только через восемь лет, а именно в 1842 году, благодаря услужливости тюремного сторожа ему удалось послать несколько писем разным лицам, должником которых он себя считал, и одно из них — Томасу Антиферу в Сен-Мало. Таким же путем попал в руки Бен-Омара, нотариуса в Александрии, и пакет с духовным завещанием его бывшего клиента.
Спустя еще три года капитан Зо умер, и Камильк-паша остался единственным человеком, кому известно местоположение острова сокровищ. Здоровье его заметно ухудшалось. В суровых тюремных условиях он медленно угасал, запертый в четырех стенах каземата. В конце концов Камильк-паша умер в 1852 году, семидесяти двух лет от роду, всеми забытый, после восемнадцатилетнего заключения, не выдав своей тайны, несмотря ни на какие угрозы и муки.
В следующем году за ним в могилу последовал его бесчестный двоюродный брат. Тому так и не удалось насладиться огромным богатством, а ведь ради этих сокровищ он не остановился бы в своей алчности ни перед каким преступлением.
Мурад оставил сына, Саука, унаследовавшего дурные наклонности своего отца. В то время ему было не больше двадцати трех лет, но он уже вел дикую и беспутную жизнь, являясь своим человеком в кругу политических проходимцев и бандитов. Единственный наследник Камильк-паши, он мог бы неслыханно разбогатеть, если бы сокровища от него не ускользнули. Можно себе представить безумную ярость Саука, когда со смертью Камильк-паши исчез единственный, как он думал, человек, хранивший тайну громадного состояния.
Прошло десять лет. Саук уже свыкся с мыслью, что никогда не узнает местонахождения клада. Поэтому нетрудно догадаться, как оглушила его свалившаяся словно с неба новость, которая вторглась в его беспорядочную жизнь и повлекла за собой множество приключений!
В первых числах января 1862 года Саук получил письмо, приглашавшее его немедленно явиться в контору нотариуса Бен-Омара по весьма важному делу.
Саук знал этого нотариуса, жалкого труса, трепетавшего перед проявлениями крутого и деспотического характера нового клиента. Саук отправился в Александрию и грубо спросил Бен-Омара, на каком основании тот осмелился побеспокоить его, вызвав в контору.
Бен-Омар принял свирепого Саука с рабской почтительностью, зная, что тот способен на все и не остановится даже перед убийством. Он извинился, что потревожил такого занятого человека, и вкрадчиво сказал:
— Я имею честь разговаривать с единственным наследником Камильк-паши?
— Ну, конечно, с единственным! — ответил Саук.— Ведь я сын Мурада, отец приходился ему двоюродным братом.
— А уверены ли вы, что нет другого родственника, обладающего такими же правами?
— Уверен! У Камильк-паши нет никакого наследника, кроме меня. Только где же наследство?