- От виноватости далеко ли до... примирения. А?
Катя отодвинулась, внимательно посмотрела в его лицо.
- Какого примирения? Мы с ним не ссорились. Так что-то недоговаривали...
- Я хотел сказать - далеко ли, ну, одним словом, я не хочу ваших встреч.
- Тебе надо пожить одному, сокол ты ясный.
Она встала, застегивая куртку.
- Ну, пойдем хоть... не прощание... Катя, пойдем.
На полянке меж осинок сели. Он запрокинул ее голову. Горячие губы пахли мятой.
- Если ослепну, все равно по запаху узнаю тебя, Катя-Катюша. Пахнут плечи солнцем и тобою.
Туманились пригашенные ресницами ее глаза, руки блуждали в его волосах, поцеловала в лоб, щеки вроде крадучись, оглядошно. Потом вытянулась рядом, закинув руки за голову, говорила домашним голосом, с едва уловимой озорной угрозой:
- Возьму да и рожу тебе сына, а? Попробуй тогда покинь нас. Побоишься накажут. Ревмя реви, а живи...
Ведь ты боишься наказания?
- Если я перестану любить тебя, то что же сделает меня более несчастным?
- Что? Что? Как это умно!
- Когда-то я посмеивался над эмоционально распахнутыми: ах, любовь до гроба! Голосят, как деревенские на похоронах, чтобы слыхали все чувствовать умеем. А оказывается, можно так привязаться к человеку, что...
потерять его - все равно что неизлечимо захворать. Бегут от двух крайностей: когда невмоготу плохо пли невмоготу хорошо. У нас с тобой будет все нормально, Катюха.
Ловя лениво руки его, Катя сказала спокойно:
- Нет, это хорошо, что надо расставаться: будешь дорожить... - она зевнула, проваливаясь в забытье.
Запах дыма разбудил ее. Все еще темнилась ночь. Гоникина не было рядом.
Внпзу скрипели доски ппрса, слышались тяжелые, грузноватые шаги. Кто-то кашлял в предутреннем дремотном томлении. Горлицы пролетели над головой.
С горки из-за кустов Катя увидела Афанасия: стоял на берегу, подняв лицо, заблудился взглядом в зеленоватой за Волгой рассветной дали.
Катя спустилась по козьей тропе к реке.
Недалеко от зенитной батареи он один сидел на кампэ у темной щелп, курил.
Придерживая висевшую за спиной винтовку, она нагнулась, всматриваясь в его сухощавое лицо.
- А вот и я, Афанасий Игнатьич.
- Вижу, - не сразу отозвался он. - Ну?
- Перевезла детей.
- А кто позволил вернуться.
В душе Кати была одна незащищенная, больно уязвимая тайна: ничто не могло так обидеть ее, как жалость идя особое снисходительное внимание к ней, как существу слабому. Больше всего боялась она сейчас, что пожалеют ее:
мол, не женское дело стоять насмерть. И в то же время она не находила и не решалась искать в себе духовные силы на исключительные поступки. Многие ее сверстницы покинули поселок - одни до приказа стоять насмерть, другие после приказа. Приказ относился к армии. Некоторые остались. Если бы никто не остался, она бы тоже уехала за Волгу.
- Не я одна задержалась, так что никакого пндпвпдуалпзма нет.
- Махровый анархизм. Приказ не выполнили. Почему?
- А потому... вы-то остались.
Докурил не спеша, встал, набросил свою шинель на ее плечи.
- Вот еще! - ворохнула она плечами. - Маленькая, чго ли.
Он поднял упавшую шинель, встряхнул и снова прикрыл плечи Кати. Вглядываясь в гудевшее самолетами иебо, потеснил ее к щели в каменистом берегу.
14
В двенадцатом часу ночи Игната Чекмарева едва добудилась Варя. Нехотя отвалился он от ее теплого тела, вылез из мягкой постели.
- Не стели перину, Варя, - кости болят в мягком.
Разминаясь от устали и недосыпания, шел Игнат в ночную смену на заводик лечить покалеченную военную технику. На темных улицах встречал знакомых патрулей народного ополчения шутками:
- Иван, да ты все еще тут? А я-то чаял, Гитлера вяжешь, на суд волокешь.
- Был я, Игната, у фюрера, уговаривал добром сдаться, так нет, я, говорит, крестец русскому Ивану сломаю, и будет Иван тысячу лет на локтях ползать... А у меня уши распухли, голову к земле тянут.
Игнат достал кисет.
- Подыми, опухоль опадет.
Вспышка зажигалки озарила в полутьме кособоко съехавшего с фундамента дома патруля.
- Происшествий не было, Игнат. Только грабителя задержали.
- Нашенский?
- Отнял у бабенки водочный талон. Хлебную карточку ве взял, даже свою буханку за пазуху затискал ей, а водочный вырезал.
- Допусти меня к мазурику.
Увидев в караулке грабителя на костылях (из госпиталя вылез на промысел за водкой), Игнат вздохнул:
- Что, сердяга, видно, кипит тут? - осторожно коснулся полосатого халата на груди, взглянул на пострадавшую женщину. - Утрясите сами. Ты, солдатик, с поллитром повинись перед ней, а она, глядишь, закуску на стол. А?
- Эх, дед, какой ты сознательный...
- Но, по, побалуй у меня! Сознательный я, да мосластый...
В потемках над оврагом тяжело гудел дощатый мост под псгами устало шагавших рабочих.
Игнат зашел в цех.
Вспышка электросварки под низкой крышей жарко высветлила танк, бледного офицера в плаще, Катю Мпхееву - со щитком над глазами она помогала сварщику.
Игнат молча заступил на его место.
Катя улыбнулась.
"Чему только не обучит война, чего только не приходится делать мужикам и даже девкам... инструмент в одной руке, винтовка в другой, - думал Игнат, с печальной снисходительностью и вроде даже гордостью следя за неотработанными движениями своей помощницы Кати. - Да как же все это случилось?"
Смущаясь его жалостно-виноватых взглядов и горьковатых недоговоренностей, Катя в перерыве с тревожным самолюбием спросила, почему дядя Игнат нынче кругом да около петляет.
- Хочу у тебя водочный талон выманить... пока не перехватил какой-нибудь герой на костыле.
- Самой нужен.
- На свадьбу? За него наладилась? - Игнат свихнул повеселевшие надеждой глаза в сторону Афанасия. Со стариковским постоянством Игнат все еще держал в уме свое давнее намерение заполучить Катю в снохи.
- А что? И он неплох, да не сватает. - Хотя слова Кати были обычным девичьим двусмысленным отшучпванием, чтобы не обижать родителя парня, Игнат вдруг уловил в ее тоне, в улыбке возможность срастить судьбы Афанасия и ее. Разжигая огонек в душе ее, он нарочито пропаще махнул рукой:
- Пока дождешься его внимания, усохнешь вся. Как древнеегипетская царица запеленатая. Хватайся за меня, покуда не прокис окончательно... Знаешь, я внушал Афоньке-дураку насчет тебя, а он дурачок... стесняется, видно. Ты взгляни на него попристальнее, чтоб заморгал удивленно...
- Чую, скоро с нами все кончится...
- Побил бы я тебя за глупость, да жалко: ладная ты девка! Вроде родная.
Затуманенно глядела снизу вверх большими глазами, не по-женски мудрыми в эту минуту.
С рассветом над головой завыла сирена воздушной тревоги. Игнат полез под железные листы в углу - там было место его и Кати. Заманивая, махал ей рукой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});