Читать интересную книгу Двенадцать рассказов - Павел Андреев

У Лехи три пулевых ранения в грудь и ключицу. Ноги он сломал, когда падал в горную речку. Его история банальна и печальна. Собственно, как и у каждого из нас. Будучи старшим в группе, сержант Леха поперся со своим табором под Новый год в кишлак за бакшишом. Нагрузившись, при выходе из кишлака они напоролись на народных мстителей. Огрызаясь до последнего, прикрывая отход своей группы, он, простреленный насквозь, почти в беспамятстве свалился в горный поток. Его подобрали наши ниже по течению. Услышав стрельбу в кишлаке и увидев плывущие по реке пачки презервативов и блоки сигарет, бойцы соседнего батальона разумно решили ждать появления и самого Деда Мороза. Холодная вода остановила кровотечение, сохранив остатки жизни в нашпигованном свинцом теле Вити. Сейчас все страшное для него уже позади. Мама и папа частенько навещают его, и вкус к жизни с каждым новым днем просыпается в его истосковавшемся по движениям теле.

У моего соседа по койке Сереги нехорошая привычка с отягчающими обстоятельствами: он много молчит и столько же курит. Его ленивое презрение и пофигистическое неудовольствие проявляется в плохо скрываемом желании «отмочить» какую-нибудь гадость. Короче, упрямство и амбиции сделали свое дело. Старшая сестра отделения, сдавшись, сама принесла ему персональную пепельницу. Серега родом из Алма-Аты. Он потерял обе ноги, нарвавшись на наши мины. После сильных дождей вместе с оползнем со склона сошла часть старого, давно забытого и не обозначенного ни на одной карте минного поля. Когда их расчету приказали сменить позицию выносного поста, Серега смело зашагал по косогору, уверенный в том, что здесь мин нет и никогда не было. Его уверенности хватило ровно на пятнадцать шагов. Напарник его погиб от осколочных ранений, пытаясь вытащить Серегу, — он наступил на «свою» мину. Парня подбросило вправо-вперед, падая, он зацепил еще одну противопехотку. Серегу закидало «пельменями» из напарника. Весь в бинтах и гипсе, он похож на подбитый дымящийся четырехмоторный самолет, летящий на одном двигателе лишь бы долететь…

Скука, отсутствие возможности самостоятельно передвигаться рождают атмосферу безнадежности, ограниченную неведением о нашем завтра. Мы просыпаемся в одних и тех же стенах, единственное окно маячит в глазах, как плащ матадора. Мы в ловушке у настоящего. Не нужно торопиться — времени вполне достаточно: у нас есть завтра, и послезавтра…

Обыденность — вот та занавеска, что скрывает от нас реальность нашего положения. Мы стали рабами изумительной способности увязать в собственных слабостях. В нас стремительно накапливается усталость друг от друга. Мы глубоко пропитаны давно ставшей нашим обычным состоянием пассивностью, которая более опасна, чем сигареты Сереги и «зигзаги» Витька. Все это очень похоже на страшную болезнь, неприятную и коварную. Причину болезни выявить несложно, и сами мы прекрасно понимаем: данное заболевание — ничто иное, как следствие нашей неуверенности и даже страха перед завтрашним днем, проистекающее из сегодняшнего нашего положения.

Пятница, 27 июля 1984 года, 442-й ОКВГ.

Завтра я уезжаю домой. Дембель!!! Я пробовал начать писать о сегодняшнем дне, но не смог написать ни слова. И только через несколько мучительных часов из меня полился поток чего-то непристойного. Подробности наших отношений в последнее время слишком мерзки и унизительны.

Мы окончательно удалились друг от друга. Это началось до того, как нас перевели в четвертое отделение травматологии. Меня мутит от Витиных разговоров и его попыток поделиться с каждым "своим счастьем". Я уже давно изменил свою повседневную жизнь — каждый день для меня есть лишь то, что он есть. И я не коллекционирую ничего лишнего только затем, чтобы потом освобождаться от этого. Витя откровенно отдыхает, когда мы с Серегой сбиваем культи в кровь, преодолевая первое препятствие — восемнадцать ступенек, отделяющих первый этаж госпиталя от тротуара. В госпиталь постоянно прибывают новые пацаны с Афгана. Из нашей палаты в госпитале остаются только Витек и Леха.

Борю вылечили и признали годным к строевой. Он уехал в отпуск к маме набираться сил. Серегу положили в стационар при протезном заводе. У него возникли проблемы с кожей: постоянные потертости и раздражение.

Леха уже самостоятельно передвигается по госпиталю. Его гипсовая рубашка, покрывающая руку и грудь, еще удерживает его от прыжков через забор. Наши надписи на ней почти стерлись. Только Витькин разрубленный рубль, приклеенный суперклеем с «Электросилы», блестит как прежде. Теперь эту железку уже невозможно отодрать от Лехиной брони.

Шираз ушел на дембель, оставив Витю наедине с собственными проблемами. Обстоятельства заставили Витька что-то делать самому, проявлять инициативу. Но у нас уже не хватает терпения не исправлять то, что он пытается сделать самостоятельно. Все только и делают, что указывают ему на промахи, забывая о его былых победах и заслугах. Витя ждет от нас то, что привык получать от Шираза, взявшего на себя его обслуживание. Но мы, раскусив Витины фирменные трюки, пытаемся воспроизвести их сами, выбивая клин клином. Он сильно прибавил в весе, почти каждый день напивается к отбою. Постоянно теряет свой искусственный глаз. От его зигзагов устали все: замполит госпиталя, главный хирург и мы. Витек без стыда и совести игнорирует вызовы на примерку новых протезов. Я понимаю, две пластиковые кисти в черных перчатках — не замена рукам, а набор крючков для таскания сумок и держания лопаты — не повод для гордости даже для нормального мужика, не говоря уже о Вите.

Мы прощаемся. Завтра рано утром у меня самолет. Обменялся адресами с Лехой, Серегой. Записывая свой адрес в записную книжку Витьки, я сказал: "Твой адрес я не беру специально. Отвечу только на твое письмо мне. Напишешь письмо лично — я отвечу. Не напишешь сам — письма не жди". Мы обнялись. Витек похлопал меня культяшками по спине, прижавшись ко мне оплывшим телом. Я пожал уже успевшую усохнуть его правую культю.

Я смотрел на последнюю страницу дневника. Казалось, что прочитав лишь часть записей, я избавился от всей гадости, которая накопилась во мне за эти годы. Зачем я писал тогда? В самонадеянной попытке выдавить из себя по капле самые мерзкие мысли и чувства, чтоб навсегда избавиться от них? Попытка писать дневник была, видимо, стремлением спрятаться от депрессии. Но слишком весело все получилось. Обманывая себя, я только зря тратил энергию. Дневник вытаскивал из глубины моей души самые неприятные мысли и чувства. Дневник это зеркало, в котором я видел себя. Но, в отличие от настоящего зеркала, оно показывало мое прошлое. Это было болезненно. Я закрыл дневник. Адреса в нем просто не могло быть. Страница, исписанная крупными круглыми буквами, заставила меня задуматься. Я понял, что и в тридцать лет повторял те же ошибки, что делал в двадцать, невольно поступая так, что жизнь впечатляла меня столь же сильно, как и любая физическая опасность. И все же я не сумел вовремя справиться с ситуацией — именно тогда, когда получил это письмо. Я не смог написать ответ. У меня не было права так поступать. А право на новые собственные ценности — откуда мне было взять их?

Я представил, как Витек, держа ручку в зубах, выводит аккуратные, по-детски круглые буквы. Как он ждет ответа и, не дождавшись, находит оправдание моему молчанию. Нечистая совесть — это налог, который я обязан платить за попытку жить свободным от невыполненных обещаний. Но я хочу быть свободным и чистым перед своей совестью. Сделать и покаяться легче, чем не сделать и раскаяться.

1999 год

Путь отчаяния

"Все умирать будем. Отчего же не потрудиться?"

Л.Н. Толстой "Смерть Ивана Ильича"

У каждого поступка — свое внутреннее время, для каждого времени — свои поступки. Психологически я готов ко всему и надеюсь жить еще долго — лет восемьдесят или больше. При современном уровне средств физической защиты это реально. Только надо держаться, нельзя опускать руки, превращаясь в легкую жертву. У меня уже была возможность умереть, но я упустил ее и теперь верю, что смогу прожить столько, сколько захочу. И совсем не важно, гашу ли я из пулемета свою тоску по Родине или получаю виски за вредность. Мне так удобно. Я привык так жить.

Детские болезни становления прошли, я вступил в возраст, для которого характерны иной ритм жизни, иные проблемы и иные недуги. Изменились сами подходы в решении жизненных задач. Раньше наиболее актуальным было правильно определить момент начала и оценить риск очередного жизненного зигзага. Сейчас же требуется анализ целей и задач на много лет вперед. Прогноз на одну-две недели перестал быть актуальным. Изменились и методы борьбы за выживание. Если раньше на ура проходили простые технические трюки с демонстрацией пистолета, то теперь они могут быть использованы разве что в крайних ситуациях.