Читать интересную книгу Двенадцать рассказов - Павел Андреев

Ходжа

Человек никогда не бывает свободен так, как на войне. Пришел на войну забудь о морали и угрызениях совести. Я был терпелив. Это не означает, что я ходил вокруг, строя злобные планы по сведению старых счетов. Терпение — это нечто независимое. Терпение — это бесстрастное ожидание: ни спешки, ни тревоги, просто ожидание того, что должно случиться. Я постепенно обрел контроль. Теперь надо было осуществить задуманное.

Я почти каждый день бывал на допросах у Ходжи. Этот человек был сущим дьяволом. Но я знал, что выжидаю, и знал, чего жду. Никто не может надеяться на безнаказанность. Я спас его когда-то, рискуя собственной жизнью, пришла пора платить по счетам. Уж если человек, обязанный мне жизнью, протягивает руку лишь для того, чтоб убить меня, без потерь здесь не обойтись. Всегда есть возможность ходить прямо, быть добрым парнем, жить самому и не мешать жить другим. Нужно спешить сегодня победить себя вчерашнего — наша смерть порой говорит о нас гораздо больше, чем наша жизнь. Наша жизнь может стать более тяжким наказанием, чем смерть. Дай нам бог это понять…

…Как разъяренный зверь, взметая желтую афганскую пыль, на нас летел джип. Я ощущал во рту соленый вкус страха. Теперь настала моя очередь остановить мчащуюся машину. В пяти метрах от меня, почти рядом с первой подорванной нами машиной, джип, взметнув облако пыли, ткнулся в заросли сухой травы на краю русла и встал. Я стоял, улыбаясь, отбросив гранатомет в сторону. "Черепаха прикроет", — я был в этом абсолютно уверен. Я сделал шаг вперед и, наступая на гильзы, начал спускаться к машине. Там, став на колени в лужу крови, я перевернул его, лежащего вниз лицом. Ходжа был мертв…

1999 год

Ненаписанное письмо

Можно забыть того, с кем смеялся, но никогда

не забыть того, с кем вместе плакал.

Джебран. "Песок и пена".

"Здравствуй, братишка. Я сам пишу это письмо тебе, как и обещал. Дела у меня идут нормально. Не работаю. Пенсию получаю. Здоровье пока не подводит…"

Тетрадный листок в клеточку исписан старательным, будто детским почерком. Буквы неожиданно большие и круглые. Их выводили так тщательно, что, кажется, бумага все еще хранит напряжение, вложенное автором в каждый росчерк пера. Я забыл, куда сунул конверт, а в письме не оказалось подписи. Автор письма, видимо, надеялся на мою память. В конце концов, промучавшись некоторое время догадками, я решил, что отправитель когда-нибудь да обозначится. Листок лег в ящик письменного стола. Спустя неделю в моей жизни опять произошел поворот. Потом еще и еще. Квартиры и адреса менялись через каждые три-четыре месяца. Письмо, кочуя из одного блокнота в другой, заняло место в папке с личными документами, постепенно превратившись в очередную загадку для моей памяти.

И вот, спустя пять лет, просматривая документы и листая страницы своих дневников, я неожиданно для себя раскрыл тайну его отправителя. Память сыграла со мной злую шутку. Да я и сам хорош — мог бы сразу догадаться.

Лихорадочно перебирая страницы дневников, исписанные неровным почерком, я корил себя за безразличие и равнодушие, с которым отнесся к этому небольшому посланию из прошлого. Я все еще надеялся найти адрес…

Воскресенье, 20 ноября 1983 года, Ленинград, 442-й окружной клинический военный госпиталь.

В единственное окно нашей палаты видна троллейбусная остановка и часть перекрестка. Мирная городская суета Суворовского проспекта с цветомузыкой светофора и шипением дверей троллейбусов ломится через окно внутрь, сводя с ума своей недосягаемостью. Палата похожа на пенал. Нас здесь шесть человек, все с одного самолета, Ташкентский рейс — из одного окружного госпиталя в другой.

На шестерых в палате две целых ноги: правая — у Саныча, прапорщика из 345-го отдельного парашютного Баграмского полка, левая — у Бори, молодого лейтенанта из Кундуза. Остальные четверо — неходячие. У двоих — меня и Сереги из 177-го полка — ног нет. У третьего, Леши из 180-го полка, шевелится только голова, все остальное упаковано в гипс. У четвертого, Вити из Анавы, с ногами порядок, но с головой и руками — беда. Поэтому мы его ходячим не считаем. Так и перебиваемся. Саныч и Боря передвигаются на костылях, поэтому руки заняты. В зубах много не унесешь. Да и как их нагружать, когда у Бори еле сил хватает носить себя, а у Саныча левая нога с аппаратом Илизарова привязана к шее. Так он и ходит с неприлично торчащей вперед прямой ногой.

Для нас, лежачих, все новости мира, что лежит за пределами палаты, сообщаются проходящими мимо пациентами отделения. На вопрос "Как там?" всегда один безразличный ответ — "Как обычно". Остальное мы узнаем из газет и ворчания бабы Поли, приходящей к нам два раза в день делать влажную уборку.

Витя вечно что-то катает в своем «скворечнике». У него настоящая дырка в голове, прикрытая металлической пластинкой и кусочком собственного скальпа. Он имеет привычку неожиданно громко выдавать очередную контуженую мысль. Его лучше в такие минуты поддержать, задать несколько вопросов по теме, иначе он начинает нервничать и бегать по отделению в поисках общения, пока его не поймают и не приведут назад в палату. Витю, скорее всего, надо было бы поместить в другое, специальное место, но вопрос уперся в кисти рук, вернее, в полное их отсутствие. Раны после ампутации уже зажили, но послеоперационная опухоль еще не сошла, и остается только ждать и честно проходить все процедуры по подготовке к протезированию.

Увы, Витина контуженая голова не дает покоя не только его ногам и тому, что осталось от его рук, но и всей нашей палате.

Витя не увернулся от гранатомета. Он мужественно прикрыл собой пацанов, попав с группой в засаду где-то в Панджшере. Когда все началось, Витя по-деловому, раскинув ноги, упал там, где стоял. Мгновенная реакция Вити лишила духов главного — фактора внезапности. Разрезая словно автогеном враждебную темноту ущелья, его ПК дарил жизнь одним, отнимая ее у других. Эту сольную партию оборвал выстрел из гранатомета. Дух промахнулся. Реактивная граната попала в каменную насыпь, не долетев почти метр. От взрыва пострадало все, что находилось выше Витиных локтей: покорежило пулемет, оторвало кисти рук, осколками пробило правое плечо, голову, выбило правый глаз. Вспышка, взрыв, куча щебня, вставшая на дыбы перед Витиными глазами, кажется, на всю жизнь смешали мысли в его голове.

Мы-то его понимаем. Выражение или выплеск эмоций сам по себе уже огромное облегчение, и каждый из нас вправе делать это по-своему.

Я нашел свой способ. Он достаточно стар, прост и дешев — стоит столько же, сколько шариковая ручка и школьная тетрадь в клеточку. Нужно только вспомнить, как пишутся буквы. Мне кажется, что когда описываешь свои неприятные переживания, получаешь возможность увидеть и проанализировать их взаимосвязь, что при простом плаче в жилетку своим коллегам по палате сделать практически невозможно. У коллег, правда, на этот счет другое мнение. Мои записи — это закованный в слова ужас моих ночных кошмаров, мысли о жизни и описание событий в нашей палате. Мне они помогают. Я пишу их ночами, утром перечитываю и ужасаюсь: если это — порядок в моей голове, то что творится в Витиной?

Пятница, 25 ноября 1983года, 442-й ОКВГ.

Сегодня к Санычу приехала жена. Я не думал, что этот рекс ВДВ окажется таким клоуном.

В палату вошел Олег Тимофеевич, зам начальника нашего третьего отделения, в сопровождении симпатичной молодой женщины с заплаканными глазами. При виде гостей наш прапор вскочил с кровати и заметался по палате в поисках стула для гостьи, сметая все на своем пути.

Аппарат Илизарова прапорщику нацепили на ногу из-за сложного перелома последствия осколочного ранения. Саныч стоял за броней БМД в Чарикарской зеленке и прикуривал, пока по машинам лупили из пулемета. Как только он сделал первую затяжку, гранатометчик, обошедший их с тыла, сделал выстрел. Реактивная граната попала в каток боевой машины десанта, зацепив осколками ногу. Обычная неприятность на этой войне. Но, представьте себе, Саныч, желая спасти сердце жены от лишнего шрама, написал домой из Баграмского госпиталя, что заболел холерой. Он предупредил, что лечение займет пару месяцев, а затем его ждет поездка домой — заслуженный отпуск по болезни. Запутавшись в собственных чувствах: вроде и болезнь нешуточная, но и отпуск — все же повод для радости, верная жена начала подготовку к встрече с наведения справок о степени серьезности болезни мужа. Когда картина возможных последствий заболевания была четко определена, последовало письмо-инструкция Санычу в Баграмский госпиталь.

Надо отдать должное оперативности полевой почты и чуткости Баграмских медиков, отправивших взволнованной супруге известие о том, что муж в данный момент уже находится в Ленинградском окружном клиническом военном госпитале номер 442, что на Суворовском проспекте. Опытные жены офицеров, члены женского комитета части, откуда Саныч убыл в «спецкомандировку», узнали, что в Ленинград его отправили самолетом из Ташкента с группой тяжело раненных. Диагноз никто не уточнял — Санычу верили.