Поэтому мы имеем полное право сформулировать парадоксальный только на первый, поверхностный взгляд вывод: до революции Г.И. Челпанов действительно по существу, по-серьезному, по-настоящему глубоко и принципиально не критиковал марксизм, не боролся с ним, но не потому, что соглашался с марксизмом, а потому, что не видел в нем объект, достойный серьезного изучения и критики. Кроме того, мы должны понимать, учитывая социальный, педагогический и теоретический контекст научных и философских взглядов Челпанова (на марксизм и в целом), что поверхностный уровень понимания, упоминания и критики Челпановым марксизма в дореволюционной России был вполне необходим и достаточен для решения тех задач, которые ставил Челпанов перед собой как философ, логик и педагог высшей школы.
Учитывая «жанр» работ Г.И. Челпанова, в которых он так или иначе затрагивает тему марксизма – учебники, лекции, естественно предположить, что Челпанов, будучи прежде всего организатором высшего психологического образования в стране, также «поверхностно и тенденциозно», кратко, категорично и критично, но вполне оправданно с педагогической точки зрения и в меру общей своей эрудиции излагал и интерпретировал и другие, маловажные, с его точки зрения, теории и взгляды. Вполне возможно, что многие ученые и философы, взгляды которых излагал Челпанов в своих учебниках, при возможности предъявили бы Челпанову большие претензии, если бы, как критики-марксисты 20-х годов, вырывали высказывания о своем направлении из общего контекста и не учитывали той аудитории, к которой обращался Г.И. Челпанов. А упрекать, с нашей точки зрения, Челпанова за то, что он не был самобытным, творческим философом, так же неоправданно, как и упрекать, например, Н.О. Лосского или Н.А. Бердяева за отсутствие у них организаторских или педагогических способностей.
Подытоживая, мы можем теперь с уверенностью сказать, что общей философской и научной культуры и знаний о марксизме у Г.И. Челпанова оказалось вполне достаточно для того, чтобы впоследствии с самого начала марксистской дискуссии в психологии правильно понять суть проблемы, имея наготове критерии оценки и продуманную аргументацию.
Все это важно и для того, чтобы понимать, что же из себя представлял как ученый-психолог, философ и марксист главный оппонент Г.И. Челпанова – К.Н. Корнилов.
§ 3. О научных и философских взглядах К.Н. Корнилова6
Константин Николаевич Корнилов (1879-1957) – одна из характерных фигур в истории отечественной психологии уходящего столетия. Наряду с Б.Г. Ананьевым, П.П. Блонским, Л.С. Выготским, А.Н. Леонтьевым, С.Л. Рубинштейном, А.А. Смирновым, Б.М. Тепловым и другими известными психологами К.Н. Корнилов внес значительный вклад в развитие психологической науки в нашей стране.
К.Н. Корнилов поступил в Московский университет в 1905 г. в возрасте 26 лет. До этого он окончил Омскую учительскую гимназию и семь лет (1898-1905) проработал учителем «в глухом сибирском селе Алтайского края» [22, с. 5]. По окончании учебы в университете в 1910 г. Корнилов был оставлен при университете для подготовки к преподавательской и научной деятельности, говоря современным языком, стал аспирантом. В 1915 г. Корнилов состоял старшим ассистентом при Психологическом Институте, еще через год он стал приват-доцентом по экспериментальной психологии. К этому времени Корнилов уже практически завершил свое диссертационное исследование, посвященное экспериментальному изучению реакций.
В 1921 г. Корнилов по поручению Народного комиссарата просвещения открыл педагогический факультет при втором Московском университете. Корнилов был назначен деканом этого факультета и профессором кафедры психологии. После реорганизации факультета в педагогический институт Корнилов до конца своей жизни был заведующим кафедрой психологии этого института.
Без преувеличения можно сказать, что Корнилов был одним из творцов советской психологии. Ведь именно он впервые в 1923 г. высказал идею о необходимости построения особой науки – марксистской психологии. В качестве конкретной реализации этой идеи он предложил свое разработанное еще до знакомства с марксизмом «учение о реакциях» – реактологию. В 20-е годы реактология была одним из ведущих направлений в советской психологической науке. Не случайно в вышедшей в США книге «Психологии 1930» [69] психология в СССР была представлена в разделе «Russian psychologies» тремя направлениями – теорией высшей нервной деятельности И.П. Павлова [68], рефлексологией В.М. Бехтерева [70] и «психологией в свете диалектического материализма» К.Н. Корнилова [66].
Марксистская психология (она же – реактология) Корнилова была той отправной точкой, от которой в 20-е годы и позже отталкивались (правда, не столько в смысле опоры, сколько в смысле неприятия и отказа) другие советские психологи-теоретики, занимавшиеся марксистскими проблемами психологии – Л.С. Выготский [13], А.Н. Леонтьев [32], С.Л. Рубинштейн [47].
Но, как это ни парадоксально, в начальный период своей научной биографии Корнилов был (что хорошо видно по его публикациям до 1922 г. включительно) ярко выраженным психологом-экспериментатором и не испытывал тяги к сложным философским и теоретическим вопросам психологии, на которые он выходил лишь постольку, поскольку это требовалось при рассмотрении проблем, связанных с организацией и проведением лабораторного эксперимента: при обосновании методики, сравнении, интерпретации и обобщении результатов и т.д. Отсюда легко понять, что если Челпанов в своих работах почти ничего не говорил о марксизме, то Корнилов, имея ориентацию на вопросы экспериментальной психологии, знал о марксизме и того меньше, т.е. совсем ничего. Но, как это ни парадоксально, именно это и привело Корнилова в 20-е годы к идее о возможности построения особой «марксистской психологии». По публикациям вплоть до 1922 г. мы можем конкретно судить, какие проблемы интересовали Корнилова как психолога.
Начав в 1913 г. работу над диссертацией, Корнилов для изучения реакций разработал методику учета реакции испытуемого сразу по трем показателям – времени, силе и динамике протекания реакции. В этом плане показательна написанная Корниловым в 1916 г. статья «Конфликт двух экспериментально-психологических школ» [25], в которой он попытался экспериментально выяснить методический спор между школой В. Вундта и школой Н. Аха относительно соотношения в эксперименте субъективной и объективной сторон и их учета. Разрешение конфликта Корнилов видел в компромиссном подходе: «Только непротиворечивое единство объективных и субъективных данных, их взаимное пополнение и обоюдный контроль – вот, по нашему мнению, единая прочная основа полного и однозначного в своих результатах эксперимента. Таковым представляется нам разрешение этого конфликта, поскольку мы подходим к рассмотрению его с чисто методической стороны. Мы полагаем, что в этом столкновении двух экспериментально-психологических школ школа Вундта и Титченера занимает более крепкую позицию, нежели школа Вюрцбургская» [25, с. 327-328].
Скорее всего именно здесь, в этих словах, заключена в зародыше будущая идея Корнилова о реактологии, а затем и марксистской психологии как синтезе объективной и субъективной психологии, причем все-таки больше предпочтений отдается одной из сторон, а именно, объективной психологии (рефлексологии, бихевиоризму). Подчеркнем, что данная статья позже была включена Корниловым в расширенном виде, но без каких-либо принципиальных изменений, в качестве пятой главы «Методика постановки опытов» в монографию «Учение о реакциях человека …» [86].
Г.И. Челпанов к формирующимся индивидуальным особенностям К.Н. Корнилова-психолога относился спокойно. Об этом мы можем судить из слов П.П. Блонского, который писал о Г.И. Челпанове: «Будучи сам без ярко выраженных собственных взглядов, он не нажимал на своих учеников, чтобы они непременно имели такие-то определенные взгляды. Больше того: я считаю счастьем для себя, что учился именно у него, популяризатора, педагога, а не философа. Именно благодаря этому я получил редкую в тех условиях возможность идти своим собственным путем» [4, с. 65].
Необходимо также отметить, что еще за два года до первого психоневрологического съезда, в январе 1921 г., Корнилов считал, что «основным биологическим моментом для всякого живого существа служит явление реакции, способность отзываться на внешние раздражения»; для всестороннего изучения этого явления «необходимо выделение особой научной дисциплины – реактологии, составляющей ответвление биопсихологии» [26, с. 102].
В этих словах Корнилова обращает на себя внимание биологический уклон в понимании психологии, ее предмета, задач и методов. О социологии, социальности и о марксизме тут речи нет вовсе. Показателен поведенческий, бихевиористский лексикон: «реакция», «живое существо», «внешние раздражения» и т.п. Из упоминания биопсихологии можно заключить, что Корнилову были близки идеи В.А. Вагнера, который в своих работах в области биопсихологии [10], [11] исследовал биологические, поведенческие детерминанты эволюции психики. Нельзя не отметить даже чисто внешнее сходство в названиях работ: у Корнилова – «Учение о реакциях человека с психологической точки зрения (Реактология)», у В.А. Вагнера – «Биологические основания сравнительной психологии (Биопсихология)». Впрочем, идеи о психологии как биологической науке, биопсихологии отчетливо звучат и у Н.Н. Ланге [31]. Кроме того, в выборе названия для своей концепции («реактология»), да и в самой претензии сказать свое слово в науке на К.Н. Корнилова не мог не повлиять своим примером, очевидно, и В.М. Бехтерев, с начала века разрабатывавший особую «объективную психологию», затем преобразованную в «психо-рефлексологию» и в конечном счете в рефлексологию.