Переход принес головную боль, которая вскоре станет невыносимой и тошноту. Оттого и железо отступало тяжело, нехотя. Все-таки не надо было ввязываться в авантюру.
Но глупо жалеть о том, что уже сделано.
Несколько секунд Виттар стоял, упираясь руками в стену, пытаясь справиться с головокружением. Во рту напоминанием о недавних событиях был мерзкий вкус крови.
Или не такой уж и мерзкий? Плохо, если начинает нравится... сегодня убил, пусть бы разодрав в клочья, но только убил. А завтра?
Как скоро он дойдет до того, чтобы попробовать?
И стоит ли рассказывать Королю?
Крайт промолчит. Девчонка... вряд ли она вообще поняла хоть что-то. А если и поняла, то недолгая беседа наедине убедит ее, что следует забыть об увиденном.
Не выход.
Проблема существует. И сама собой не исчезнет.
Виттар вытер рот и поморщился — засыхающая кровь на коже воспринималась иначе, чем кровь на доспехе. Эта — раздражала.
— Крайт, — голосовые связки растерли первое слово в рык.
— Вы... — кажется, Крайт решил, что терять больше нечего. — Меня прогоните?
И лишиться талантливого нюхача?
— Я тебя выпорю так, что ты неделю лежать будешь.
— Спасибо, райгрэ!
Просиял, разулыбался... если полезет обниматься, Виттар прямо на месте порку и устроит. Щенок... Как от такого разумности ждать?
Торхилд из рода Темной Ртути держалась в тени и вид имела такой, словно пороть собирались ее. Высокая. Худая, но не сказать, чтобы изможденная, скорее уж родовое качество, как и некая плавность линий фигуры. И движения текучие, тягучие...
Красиво, пожалуй.
К роду Ртути следовало присмотреться пристальней.
— Дозволено ли мне будет узнать имя райгрэ? — и голос у нее приятный.
— Виттар. Из рода Красного Золота.
Все-таки он категорически не понимал женщин. Она в безопасности. Зачем в обморок падать?
Но вскоре странности поведения подопечной отошли на второй план: из четырех групп лишь одна вернулась в полном составе.
— Толпа, — десятник не без труда освободился от шкуры, в которой застряло с полдюжины арбалетных болтов. — Мы прямо на них... или они на нас.
Удалось вытянуть еще одного — полубезумного, ошалевшего от радости мальчишку из Медных.
А Одена не нашли.
Он был жив... но где?
Глава 8. Добыча
Спал Оден урывками.
Он вовсе отказался бы от сна, но осознавал, что отдых необходим. И сознание соскальзывало в дрему, отсекая звуки и запахи, которых было слишком уж много, чтобы вовсе от них отрешиться. Не мешали, нет, скорее Оден боялся, что они вдруг исчезнут, и он очнется в привычной глухой темноте. И страх выдергивал из полусна, заставляя вновь и вновь убеждаться, что он свободен.
Нет ямы.
Нет ошейника.
Нет того единственного, постоянного в своем существовании звука, который доводил его до безумия. Где-то высоко, над решеткой и даже над головами охраны, невидимая капля воды разбивалась о лужу. Час за часом. День за днем. Неделя за неделей.
Оден и сейчас продолжал слышать этот звук...
Все более отчетливо.
Ярко.
Ямы нет? Есть. Колодец. Ледяные стены, которые даже летом подмерзали. Нестерпимая вонь, когда дышать приходится ртом, и кажется, что она остается гнилью на языке. Сам язык распухает от жажды и не помещается во рту. Сегодня тоже забыли принести воды... или не забыли?
Она нарочно, белолицая Мэб, рожденная туманом.
Ей нравится унижать, но Оден, слизывая с камней испарину, уже не чувствует себя униженным. Привык. Жаль, что этой воды слишком мало.
Но умереть ему не позволят: Королева не любит терять игрушки.
— Думаешь, ушел от меня? — вот она, рядом. Стоит, склонив голову к плечу, поглаживает темно-красные бусины ожерелья. Сияет в темноте ледяная корона. Остры шипы терний, и мертвый виноград зреет на бледных лозах.
Ее нет. Не существует.
Она осталась там, в темноте, а Оден вышел.
Выжил.
— Иллюзия, — королева Мэб знает в иллюзиях толк, недаром туманы идут рука об руку с грезами. Она присаживается, и пурпурная парча платья тонет в грязи его камеры. — Это всего-навсего иллюзия... ты мертв и давно. Чувствуешь?
Ее рука прижимается к его щеке, и большой палец скользит по губам, сдирая сухую кожу. Лишь он и еще указательный не защищены чехлами для ногтей, и оттого выглядят неестественно короткими.
— Видишь, ты ничего не чувствуешь. И значит, ты мертв. Смирись.
Нет. Он хочет вдохнуть, но рука закрывает рот, а нос привычно забит не то слизью, не то засохшей кровью.
— Упрямый пес...
Она давит на губы, впивается когтями в щеку, но Одену уже не больно. Наверное, он и вправду мертв.
— Нет, — у него чудом получается вывернуться и сделать вдох. — Я живой.
— И чем докажешь? — Мэб слизывает с пальцев капли крови, темные, как гранаты ее ожерелья.
— У... у меня есть невеста.
Глаза Мэб — зеленый нефрит. Сама она мертва, давно мертва, укутана саванами туманов. И отравляет их, рождая безумные грезы. А Оден жив.
— ...во всем мире не отыскать девушки, прекраснее ее... Ее волосы светлы, мягки и душисты, как солнечный луч...
— Есть, конечно, есть, — кто-то шепчет на ухо, успокаивая. — И тебя ждет. Ты к ней вернешься, и вы будете счастливы.
Держит крепко, но мягко. И руки теплые, живые. А если Оден способен ощущать тепло, то он жив.
— Эйо...
— Я, кто еще, — она рядом, ее запах — серебра, вереска и меда заслоняет те, принесенные из сна. Это ведь сон. Просто сон.
— Кошмар, да? — Эйо заставляет его лечь и сама устраивается рядом. Она сразу заявила, что плащ один, а она не настолько жалостлива, чтобы ночью мерзнуть. — Кошмары уйдут. Со временем. Сначала они каждую ночь, а потом, постепенно, блекнут... выцветают, как шторы на солнце. И теряя силу, приходят все реже и реже. Однажды и вовсе о тебе забудут.
— О тебе забыли?
Она задерживает дыхание, но отвечает, спокойно, равнодушно даже:
— Еще нет. Времени прошло не так много.
И Оден запирает вопрос о том, сколько же прошло с той злосчастной ночи, когда жила, откликнувшись на его зов, раскрылась в русле ущелья. Он слышал, как стонут скалы, наливаясь краснотой, трещат, грозя обвалами, и не выдерживают жара.
Грохот их оглушает.
И кажется, что крепостные стены рушатся беззвучно...
Это было. Когда?
Год? Два? Больше?
Если больше, то насколько?
Война, начавшись у Грозового перевала, должна была завершиться там же. Путь был заперт в обе стороны, но, выходит, его открыли и война перешла на земли детей Лозы?
— Спи, — повторила Эйо, не пытаясь вывернуться из-под его руки. Если ей и было неудобно, Эйо молчала. А Одену нужно было знать, что рядом есть кто-то в достаточной мере живой, чтобы и он сам ожил. — Завтра будет сложным...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});