Читать интересную книгу Птица-Радость. Рассказы о голубиной охоте. - Марк Гроссман

— Моих не видел?

И, не дожидаясь ответа, сообщил:

— Всю стаю утащило. Пятнадцать птиц. Убьёт!

Я спустился вниз, занёс под балкон смертельно перепуганного Тришку и сказал Николаю Павловичу:

— Придётся новых голубей заводить, Николай Павлович.

— Видно, так, — невесело согласился электросварщик. И, помолчав, сокрушённо покачал головой: — А ведь какие птицы были!

* * *

Этот сумасшедший шквал кончился внезапно, как и начался. Но тут же пошёл такой ливень, какой в наших местах, быть может, раз в сто лет случается.

— Ну, пойду домой, — хрипло сказал Николай Павлович, и его красивое, всегда спокойное лицо потемнело, как будто буря оставила на нём свой след.

Я понял, что Николай Павлович в эту минуту смирился с гибелью всей своей голубятни.

— А всё-таки ты жди, сосед, — посоветовал я, стараясь как-то приободрить товарища, да и у себя этим поддержать надежду на спасение и возвращение птиц.

Ливень прекратился в середине дня.

Через полчаса пришли мокрые, хоть выжимай их, Аркашка и Орлик.

Дичок бешено поблёскивал жёлтыми злыми глазами, а синий почтарь всё время вздрагивал и хлопал избитым крылом.

Затем под балконом появились мальчишки и принесли мне мёртвых Зарю и Непутёвого. Голуби были убиты неподалёку от дома.

Пока мы с ребятами рыли ямку в палисаднике, чтобы похоронить птиц, на небольшой высоте прилетели Паша и Маша, все жёлтые голуби и Буран. Не хватало только Коленьки.

Мне было очень жалко Коленьку. С тех пор как погибла Ранняя Весна, голубь жил одиноко и грустно. Но по-прежнему, несмотря на несчастье, он любил свой дом неизменной любовью.

Перед самыми сумерками я заметил высоко в небе неясную точку. Голубятники на любом расстоянии безошибочно отличают голубя от всякой иной птицы. Я тоже не мог ошибиться: это был голубь. Но не Коленька.

Он снижался как-то странно, будто подгребал под себя воздух правым крылом, и приближался к моему дому по непонятной ломаной линии. Коленька так идти не мог. Да и не стал бы почтарь задерживаться на полдороге.

И всё-таки это был он — Коленька.

Голубь тяжело опустился на балкон, как-то боком сделал несколько шажков и присел, склонив голову.

Я взял шест, чтобы согнать Коленьку в голубятню. Но почтарь, всегда быстро улетавший от шеста, на этот раз даже не пошевелился. Я подошёл и осторожно взял его в руки.

— Что же это ты, Коленька, опоздал? — спросил я. — Наверно, тебя сильно градом побило? Да и по чужим кругам ходил напрасно. Ведь напрасно, а? — И я поднёс голубя к самому лицу, чтобы рассмотреть его в наступающей темноте.

Правый глаз у Коленьки затёк и слезился. Левого глаза не было совсем. Его выбило градом.

Аркашкина родня

Как-то ко мне пришёл Михаил Кузьмич Карабанов — старый революционер, живущий на пенсии. Михаил Кузьмич, или дед Михаил, как его зовут окрестные голубятники, принадлежит к тем любителям птиц, для которых даже простой, ничем не примечательный «туляк» — первое животное на земле.

Как всякий истый голубятник, дед Михаил, рассуждая о птицах, никогда не говорит «я думаю», «по-моему», «мне кажется». Выражается старик всегда крайне твёрдо и определённо.

Так, увидев иного красавца почтаря, дед Михаил с сожалением смотрел на его хозяина и коротко бросал:

— Отдай в утиль.

И если хозяин пытался доказать старику, что почтарь отлично берёт высоту или идёт с нагона, Карабанов так же сухо, без улыбки, басил:

— Не темни. Плёвая птица.

Придя ко мне, Михаил Кузьмич сначала, для приличия, выпил чашку чаю и тут же, перевернув эту чашку кверху донышком, пошёл на балкон:

— Покажи свой курятник.

Первым, за кого зацепился острым не по возрасту взглядом Карабанов, был Аркашка. Дичок блаженствовал на балконе, греясь под лучами нежаркого весеннего солнца. Он раскинул сильные узкие крылья и положил на асфальт балкона свою длинноносую плосковатую голову.

Михаил Кузьмич даже поперхнулся от возмущения, увидев Аркашку:

— Это что за питекантроп такой?! — дёрнул себя за ус Карабанов. — Ты его, никак, из музея добыл?

Зная деда Михаила не первый год, я промолчал.

Но Карабанова это не устраивало. Смотря на меня в упор прищуренными глазами, он ловко схватил не ожидавшего нападения Аркашку и, грозно раздувая усы, спросил:

— В расход?

Добрейший Михаил Кузьмич, конечно, только пугал меня, и я не испытал никакого беспокойства за судьбу Аркашки.

— Дичок обходит почтарей с нагона, — сказал я деду Михаилу, — и ты напрасно хулишь хорошего голубя.

Этого только и ждал Михаил Кузьмич. Нет, он не стал произносить речей, он не ругал ни клюва, ни головы, ни ног Аркашки, он просто посмотрел на меня взглядом, полным уничтожающей иронии, и неожиданно громко и весело рассмеялся:

— Скотовод ты, братец, а не голубятник!

Это было самое сильное выражение, которое применял в подобных случаях старик Карабанов.

— Погоди, Михаил Кузьмич, — запротестовал я, — не торопись. Верно говорю: у дичка хороший ход. Можешь проверить.

— А и вправду разве? — скосил глаза Карабанов. — В голубях-то я ни шиша не смыслю. Поучиться, что ль?

Не переубедить бы ни за что упрямого старика, да тут подоспел дядя Саша.

— Здравствуй, Михайло, — сказал он, пройдя на балкон. — Всё шумишь?

Вдвоём с дядей Сашей мы быстро одолели Карабанова.

— Ладно, кидайте вашего питекантропа, — хмуро согласился дед Михаил. — Поглядим, что он за птица такая.

Я сбегал за Пашкой Кимом, и тот в полчаса отвёз Аркашку и двух почтарей далеко за город, в степь.

Через пятнадцать минут Аркашка появился над голубятней и, вытянув длинную шею, совершил круг почёта, как справедливо назвали его полёт по кругу собравшиеся внизу мальчишки.

Вместе с ним сели подошедшие почтари.

— Случай! — безоговорочно заявил дед Михаил. — Дичок — плёвая птица.

— Я могу доказать тебе, Михаил Кузьмич, — сказал я Карабанову, — что быстрый и точный ход дичка — не случай. Хочешь?

Дед Михаил, уверенность которого теперь несколько поколебалась, не хотел, однако, сдаваться и всё ещё хорохорился:

— Не докажешь, и никто не докажет.

Я предложил для опыта Аркашкину родню. На чердаке четырёхэтажного дома, неподалёку от нас, живут полудикие голуби-сизаки. Мы выловим на чердаке десять птиц и выпустим их за сто — сто пятьдесят километров от города. Если в тот же день все десять птиц прилетят на свой чердак, то совет в составе дяди Саши и Витьки Голендухина разжалует деда Михаила из чина «голубятника» в чин «скотовода». Если никто из голубей или хотя бы часть их не вернётся, то, что ж делать, нелестное звание будет получено мной.

Дед Михаил заколебался. Он был великий любитель поспорить, но рисковать именем лучшего голубятника в городе казалось ему страшноватым.

— Ничего не выйдет, — заворчал он, пытаясь как-нибудь прекратить неприятный разговор. — Дикари друг на друга, как копейки, похожи.

— Мы их пометим, — сказал я деду Михаилу. — Это нетрудно сделать.

Карабанов махнул рукой:

— Давай! Только потом не пятиться.

Последнюю фразу он явно произнёс для устрашения противника.

Ребята в четверть часа наловили нам десять сизаков. Закрыв окно чердака, мальчишки напихали в пазухи дикарей и принесли нам. Затем мы уговорились с Карабановым: завтра, в воскресенье, Пашка Ким отвезёт голубей на электричке за сто тридцать километров и выбросит их там.

Вечером мы пометили всех дикарей. У одного косо подрезали хвост, другому привязали на ногу цветной лоскутик, третьему покрасили несколько перьев. На большом листе бумаги были нарисованы контуры десяти голубей, и на каждом из них стояла та же метка, что и на живой птице.

Утром, придя ко мне, дед Михаил внимательно осмотрел всех сизаков и кивнул Пашке:

— Можешь ехать.

Через пять с половиной часов после отъезда Кима мы вышли на балкон. Здесь были дед Михаил, дядя Саша, Голендухин. Под балконом и на чердаке дежурили добровольцы, человек семь. Мальчишки уже знали об испытании дикарей.

В шесть часов вечера с юга стремительно подошли три сизака. Голендухин зачеркнул на листе бумаги три голубиных контура с соответствующими метками.

Ещё через полчаса пришли два дикаря. Потом долго летели немеченые птицы. В восемь часов показались ещё пять наших сизаков. Все десять птиц в тот же день вернулись на свой чердак.

Дед Михаил покосился на Голендухина и дядю Сашу и спросил:

— Как меня теперь величать-то будут? Курятником?

— Скотоводом, — беспощадно сказал дядя Саша, любивший в споре прежде всего точность.

— Да нет, — поспешил я успокоить Карабанова, — никто никого никак называть не будет. Просто я хотел, чтоб ты убедился в лётных качествах дикарей.