Читать интересную книгу Опыты религиозных исследований - Кеннет Хаукинз

Все это выглядит вполне убедительно, пока дело не доходит до фактов. Как мы уже отмечали, аргумент относительно предсказаний не убедит того, кто верит в живого Бога. Лингвистическая же аргументация также оказывается двусмысленной: на еврейском и арамейском могли писать как в VI в., так и во II в., причем то же самое относится и к греческому языку. Проблемы исторического характера находят свое разрешение, однако в дальнейшем мы сталкиваемся еще с одним моментом: дело в том, что в еврейской Библии Книга пророка Даниила не входит в перечень пророческих книг. Исходя из этого, можно усомниться в ее датировке VI в., однако если мы соберем воедино все возможные свидетельства, они не произведут на нас того впечатления, каким обладали вначале. Взвесив все данные, студент сам должен решить вопрос о датировке и если доводы обеих сторон его не убедят, ему, вероятно, придется набраться мужества и оставить вопрос открытым. Нам же остается напомнить, что значимость книги не определяется одной только ее датировкой.

Мы уже говорили, как та же самая проблема, связанная с пророчествами, заявила о себе в исследованиях новозаветной библеистики. Бультман не допускает, что Иисус мог предсказать Свои страдания и на этом основании делается вывод, что предсказания были сделаны раннехристианской Церковью уже после Его казни, а затем задним числом были включены в повествование о Его земной жизни. Однако здесь мы выходим к иному типу критики.

Критика формы

Данное направление библейской критики пытается проследить такое развитие форм предания, которое объединило рассказы о словах и делах Иисуса до того, как они были записаны в новозаветных документах, дошедших до нас. Мы рассмотрим этот метод применительно к Новому Завету, хотя он широко используется и в ветхозаветной библеистике. Анализируя его, мы убедимся, что он также включает в себя множество масштабных предположений, среди которых Редлих38 выделил следующие: до возникновения письменных Евангелий имел место период устного предания; это предание сохранилось в отдельных обособленных рассказах (за исключением повествования о страданиях); имеющийся материал мог классифицироваться сообразно своей литературной форме; христианская община ощущала практическую надобность в создании или сохранении этих устных форм; предания не представляют интереса с точки зрения хронологии или географии; наконец, изначальные формы устных преданий можно обнаружить путем изучения законов их существования и развития. Гатри, однако, отмечает, что «очень немногие из этих предположений можно считать обоснованными»39. Это, разумеется, не означает, что формальную критику надо отвергнуть, просто все ее предположения и тенденции необходимо постоянно проверять.

Не трудно сравнить процесс сохранения и передачи предания с игрой в «испорченный телефон», когда какая-либо фраза или короткий рассказ шепотом передается от одного играющего к другому и потом, пропустив информацию по кругу с дюжину раз, участники игры сравнивают конечный вариант с начальным. Часто результат бывает очень забавным. Однако при серьезном рассмотрении этого примера нельзя не согласиться, что сравнение такой игры с жизнью первохристианской Церкви — дело весьма неумное, даже если от него не могут удержаться некоторые во всем остальном весьма достойные ученые. В игре сообщение шепчут только одному лицу поочередно, и путаница в основном возникает из-за физической невозможности расслышать его явственно. Кроме того, это всего лишь игра, которая для того и задумана, чтобы повеселиться. В ранней же Церкви передаваемая весть расценивалась не как несущественный рассказ, а как нечто чрезвычайно важное. Ее не нашептывали, ее проповедовали и ею наставляли; ее слышали не один раз, а постоянно. Так что надо признать, что приведенное сравнение крайне неудачно.

Поучительным примером того, что действительно происходит при устной передаче христианского благовестия, может служить недавний рассказ о распространении христианства в Новой Гвинее. Там миссионеры призывали новообращенных туземцев распространять евангельскую весть среди соседних племен. Туземцы очень серьезно отнеслись к тому, чтобы усвоить ее как можно точнее, и картина выглядела примерно так:

«Ну-ка подожди, послушай меня теперь, — говорит один туземец другому. — Я повторю тебе эту историю, а ты гляди, чтобы я не соврал. Когда я приду в свою деревню, я хочу, чтобы все было точно… Так что сядь и послушай меня, а потом займешься своими делами»40.

Мы видим, сколь сильно здесь желание усвоить все в точности, и, пожалуй, этот пример гораздо более уместен, нежели упомянутая игра, поскольку сама ситуация очень напоминает ситуацию раннехристианской Церкви.

На первой странице своих «Essays on New Testament Themes» Кеземанн говорит: «Задача формальной критики сводилась к тому, чтобы показать, что весть Иисуса, переданная нам синоптиками, по большей части является не подлинной, но выдуманной верой обычной христианской общины на различных стадиях ее существования»41. Надо отметить, что все это являлось задачей и что, следовательно, относиться к этому надо соответствующим образом. Однако далее Кеземанн добавляет: современная критика «стремится показать, будто в синоптических Евангелиях содержится гораздо больше подлинного предания, чем это готова допустить противоположная сторона»42. Сам он считает, что в Евангелиях достаточно истории для того, чтобы «не дать христианскому благовестию раствориться в мифе»43, и для него такое положение вполне удовлетворительно. Мы еще раз видим, сколь сильно критика определяется исходными предпосылками.

Довольно часто приходится слышать, что Иисуса мы знаем только через раннехристианскую церковь, поскольку Сам Он не написал ничего. На этом основании делается вывод, что наше представление о Нем искажено, что мы знаем только «Христа веры», а «Иисус истории» для нас недосягаем. Взяв это сегодня за основу, библеисты стремятся к тому, чтобы обрести как можно больше информации именно об «Иисусе истории.» Здесь уместно напомнить, что коль мы и не можем постичь Иисуса непосредственно в Его «историчности», то же самое можно сказать о большинстве персонажей древней истории; мы знаем о них только по их воздействию на других людей44.

Отыскивая истоки евангельского материала, формальная критика обращается не к Самому Иисусу, а к раннехристианской общине. Однако будучи основной предпосылкой исследования, этот прицип, тем не менее, кажется весьма сомнительным. Во-первых, довольно странен тот вид критики, который усматривает в наличном материале нечто совершенно противоположное его реальному содержанию. Это, конечно, не означает, что критика вообще не оправданна, однако если конкретные свидетельства с достаточной очевидностью говорят о том, что все христианское благовестие восходит к Самому Христу и что именно оно создало христианскую общину, надо найти очень сильный аргумент, чтобы убедить в обратном, то есть в том, что благовестие было создано общиной. Рассматривая общину, можно, конечно, утверждать, что именно она явилась причиной возникновения благовестия, однако в таком случае надо выяснить, что же создало саму общину. Этого критика формы и не может сделать45. Творческое начало характеризует именно индивидов, а не сообщества, и, как сказал Пайпер, «настало время демифологизировать миф о творческой деятельности общины»46. И действительно, довольно странно думать, что «некая анонимная община обладала гораздо большей творческой силой, нежели Иисус из Назарета, вера в Которого и создала ее»47. Однако крайнее проявление формальной критики именно это и предполагает, в то время как все остальные, отыскивая источник составных частей предания, тоже сосредоточивают внимание не столько на Христе, сколько на общине.

Впрочем, надо отметить, что перемена акцентов все-таки имела место. В прошлом формальная критика, отыскивая источник предания, обычно прибегала к воссозданию «жизненной ситуации», в которой пребывала Церковь («Sitz im Leben»); теперь же признается, что такая установка («Sitz im Leben») правомочна и по отношению к Самому Иисусу. Это значит, что согласно прежнему положению соответствие какой-либо части предания самой ситуации раннехристианской Церкви расценивалось в том смысле, что она является источником этого предания. Однако в действительности такое положение безосновательно, т.к. сказать будто нечто может быть приписано Церкви, еще не значит доказать, что оно должно быть ей приписано. Поэтому теперь признается, что различные части предания соответствуют жизни Церкви и Иисуса, следовательно, они могли родиться в служение Иисуса и затем сохраняться Церковью. В результате этого расширенного подхода мы имеем возможность убедиться, что в Евангелиях содержится гораздо больше подлинного материала.