Почувствовав, что я стою за ее спиной, Илзе вытянула руку, и, ткнув пальчиком в закопченное оконное стекло, воскликнула:
— Дождь перестал! Совсем! А на небе — звезды!
Я покосился на ярко-розовую полоску, сияющую над вершинами елей Льесского бора, на звезды на небе и их отражения в луже, потом перевел взгляд на тоненькую шейку моей будущей супруги, вдохнул запах ее волос, и… без особо труда изобразил расстроенный вздох:
— Какая досада…
Моя принцесса развернулась на месте и ошарашенно уставилась на меня:
— Тебя это расстраивает?
Я удрученно сгорбил плечи и утвердительно кивнул:
— И еще как…
— Почему?
— Это значит, что через пять-шесть дней в Элирее не останется ни одной лужи… Высохнут, понимаешь?
— Такие же, как эта? — тоже вспомнив, как я вчера нес ее к дверям постоялого двора, спросила Илзе. Потом хихикнула, отпихнула меня в сторону, слегка приподняла подол ночной рубашки и решительно залезла на табурет.
— Угу… — не понимая, что она творит, растерянно подтвердил я.
— Для того чтобы носить меня на руках, ТЕБЕ лужи не нужны… — заявила она. И прыгнула. На меня…
Сделав шаг в сторону, и поймав ее на руки, я прижал Илзе к груди, склонился к ее уху и еле слышно прошептал:
— Спасибо…
— И… все? — сделав круглые глаза, возмущенно спросила Илзе.
У меня тут же пересохло во рту:
— Н-не понял?
Принцесса зажмурилась, облизала губы, глубоко вздохнула… и рассмеялась. Вполголоса. Так, чтобы ее не услышал отец, ночующий в соседней комнате:
— Поймать — поймал, а покружить по комнате не догадался…
…Я кружил по комнате, вслушивался в свои ощущения так, как учила Илзе, и все глубже и глубже погружался в состояние какого-то чувственного безумия: теплые руки любимой, обвивающие мою шею, жгли кожу ничуть не слабее, чем огонь костра. Правая грудь горела от прикосновений ее груди. Живот и правое предплечье пылали от жара ее бедра, а левая рука, поддерживающая ее спину, мелко-мелко дрожала. А еще я чувствовал ее запах, слышал ее смех и кожей шеи ощущал тепло ее дыхания…
…— Что ты сейчас чувствуешь, Ронни? Не торопись отвечать. Сначала закрой глаза и прислушайся к своим ощущениям. Тепло от камина? И все? А как же спинка, сидение и подлокотники кресла? Разве их ты не касаешься? А твой пояс — неужели он не сдавливает твой живот, бока и спину? Родовой перстень на пальце — как насчет него? Нижняя рубаха, камзол, перевязь, шоссы, сапоги…Пойми — чувствует все твое тело. И ты должен научиться ощущать все оттенки этих ощущений…
…Илзе была права — чувствовало все мое тело. Правда, там, где я касался ее, ощущения были такими острыми, что все остальное постепенно терялось: я как-то незаметно перестал чувствовать холод пола под босыми ногами, перестал слышать голоса, раздающиеся со двора и из коридора, забыл про будущую тренировку и даже про желание выйти до ветру. А когда весь мир вдруг съежился до нас двоих, я не выдержал и остановился:
— Илзе?!
Почувствовав, что мне не по себе, принцесса выпрямила руки и встревоженно заглянула мне в глаза:
— Что, Ронни?
— Как ты с этим живешь?
— С чем, милый?
— Я только что пытался чувствовать так, как Видящие, и…
Илзе понимающе улыбнулась:
— …и теперь те места, к которым я прикасаюсь, горят огнем, твое сердце колотится так, как будто готово вырваться из груди, а еще, наверное, кружится голова?
Я утвердительно кивнул:
— Да… И… меня словно не стало! Есть только ты, твое тепло, твой голос, твой запах… Я как будто растворился в тебе, понимаешь? И, знаешь, мне безумно хочется почувствовать, что ощущаешь ты…
Илзе вздрогнула, посмотрела на меня круглыми от удивления глазами, попросила поставить ее на пол и без тени улыбки попросила:
— Можешь повторить еще раз то, что ты только что сказал?
— Мне безумно хочется чувствовать то, что ощущаешь ты…
— Я тебя люблю… — выдохнула она. Потом встала на цыпочки, нежно прикоснулась губами к моим губам и тихонько добавила: — Знаешь, я с самого детства привыкла, что всем плевать на то, что творится в моей душе. А для тебя моя душа значит не меньше, чем мое тело. Знаешь, эта фраза — самое приятное, что я слышала за всю свою жизнь…
Глава 13. Коэлин Рендарр, маркиз Честский.
…Сидеть в новом кресле было крайне неудобно: сидение, наклоненное к спинке под довольно большим углом, было слишком длинным и чересчур мягким, ножки — слишком высокими, а край сидения, специально выступающий за край закрепленной на нем подушки, здорово врезался под колени и вынуждал периодически выпрямлять затекающие ноги. Еще одним «достоинством» этого произведения пыточного искусства были подлокотники — хлипкие и чудовищно ребристые, они вынуждали сидящего постоянно контролировать положение рук. И тоже не давали ему сконцентрироваться.
В результате доклад мэтра Гаурена, сидевшего в таком же кресле, превратился во что-то совершенно невразумительное — и без того не особо уверенный в себе королевский картограф начал картавить намного сильнее, чем обычно, и в какой-то момент Коэлин напрочь перестал понимать смысл того, что он говорит.
«Не совет, а фарс какой-то…» — раздраженно думал принц. — «Сидим в этих креслах, как мухи в сиропе и тупо хлопаем глазами. Вместо того чтобы советовать! Смешно! Определенно, настоящий король не может быть таким трусом!»
Естественно, свое мнение по этому поводу он держал при себе. А что касается взглядов — Иарусу Рендарру было не до них. Он внимательно слушал мэтра Гаурена, делал какие-то пометки на лежащем перед ним листе пергамента, и иногда задумчиво посматривал на камерария и начальника Ночного двора, преданно пожирающих его глазами.
«Два десятка бойниц!» — бесился принц, раз за разом вглядываясь в стену кабинета. — «Спинка трона толщиной в локоть, четыре телохранителя, кресла, не позволяющие достать ногами до пола — и это называется советом? Тут трое самых доверенных людей в королевстве! А что будет на каком-нибудь приеме или балу?»
«Скорее всего, приемов и балов в ближайшее время не будет…» — внезапно подало голос его второе «я». - «А если будут, то присутствовать на них может быть поручено тебе…»
«Никаких «может быть»!» — мысленно рыкнул Коэлин. — «Я должен взять на себя все те обязанности, которые не может выполнять отец. Тогда наши подданные, наконец, смогут понять, что бразды правления Делирией уже в моих руках…»
— Чему ты улыбаешься, сын? — внезапно поинтересовался Иарус Молниеносный. — Мэтр Гаурен сказал что-то смешное? Или ты придумал способ, который позволит ускорить процесс картографирования Морийора?
— Нет, ваше величество… — почтительно склонив голову, пробормотал принц. — Я просто подумал о том, что пир по поводу окончания так называемой Десятиминутной войны, по сути, был тризной по будущему Элиреи, Морийора и Онгарона! Если бы Красавчик, Скромняга и Ленивец знали, какой страшной будет ваша месть, они бросили все и уже ползли бы в Свейрен на коленях…
— Ну да… — мстительно оскалился монарх. — Только это бы им все равно не помогло. Надо было сдаваться сразу. А теперь уже слишком поздно…
«Угу…» — согласился с ним Коэлин. — «Степь поднялась с колен. А, значит, не успокоится, пока от ее армии не останутся одни воспоминания…»
— Ладно, поулыбались — и хватит… — увидев, что граф Фроел пытается что-то сказать, рыкнул король. И, подняв руку, заставил заткнуться поддакнувшего графа Игрена. — Итак, Гаурен, насколько я понял, проблемы у тебя следующие…
…Проблемы у картографа были самыми обычными: для того, чтобы воссоздать рельеф Морийора, мэтру не хватало времени, обученных соглядатаев и почтовых голубей. Все три его проблемы были решаемы. Но только в теории. И Степь можно было поднять и позже. Но тогда у армии трех королевств появлялось слишком много возможностей для маневра. Новых соглядатаев учили — но недостаточно быстро. Ну, а с голубями — чуть ли не четыре сотни подчиненных графа Игрена только и делали, что мотались в Делирию и обратно, доставляя отработавших свое птиц к тем, кто составлял планы…
Кстати, каждое письмо, приходящее от помощников мэтра Гаурена, мотающихся по окрестностям крупнейших городов королевства, тут же шло в дело. И добавляло какие-то подробности к новой карте. Граф Игрен, днюющий и ночующий рядом с ней, отправлял очередные письма к соглядатаям, действующим в этих городах, а те, в свою очередь, при необходимости связывались с подчиненными сотника Гогнара Подковы…
…Действия последних вызывали у Коэлина щенячий восторг: эти десять воинов, считая сотника, делали для будущей победы больше, чем вся остальная армия Делирии, вместе взятая! Четыре отряда по двадцать человек, спрятанные неподалеку от Найриза, Фриата, Вирента и Лативы, постепенно просачивались внутрь городских стен. А пять остальных, оседлав дороги, ведущие на юг Морийора, уже перехватывали и уничтожали обозы с продовольствием, отправленные Красавчиком к объединенной армии трех королевств.