приспосабливающееся к любым условиям. Формально соблюдая правила внутреннего распорядка, можно очень лихо и изощренно портить кровь сотрудникам, и делать это так, что в рамках правового поля справиться с тобой практически нереально.
Когда появлялись такие экземпляры, то меня обычно сначала просили с ними «просто поговорить». Если же мои «профилактические беседы» не давали результата, следовал перевод ко мне на отделение. Или моими руками, или же, если я отказывал в такой просьбе, руками дежурного фельдшера в вечернее или ночное время.
А на следующий день уже шел торг между мной и кем-то из оперов или же его начальником. Я настаивал, что госпитализация необоснованна, а иногда и незаконна. Администрация же приводила доводы, почему так надо. В каких-то случаях это были просьбы, в каких-то – безапелляционные указания. И естественно, мы шли друг другу навстречу. Я выполнял их просьбу, а они закрывали глаза на некоторые мои шалости.
Тюрьма – изнанка общества, и, конечно же, столь перверзный и лихой народ не может не тянуться к употреблению алкоголя или запрещенных веществ. В целом, когда человек в состоянии себя контролировать, в этом нет ничего страшного. Даже в тюрьме, даже негодяям нужно иногда расслабляться. И когда это делается аккуратно, без эксцессов и привлечения ненужного внимания, на это смотрят сквозь пальцы.
Алкоголь – чаще всего это брага, сделанная прямо в камере из подручных средств. Запрещенные вещества же «заходят» или в передачах, или с нерадивыми сотрудниками. Сам факт наличия браги – это грубое нарушение режима, и, если человек просто «палился», все решалось силами администрации. Но если такой человек умудрялся нажраться, приходилось вмешиваться уже мне. Забирать к себе, протрезвлять, а затем и проводить «воспитательную медикаментозную терапию».
С веществами то же самое, но реже. Исключение – метадон[14]. Слишком легко им устроить передозировку, а это чревато остановкой дыхания и последующей смертью. Дело вот в чем. При регулярном его употреблении постоянно увеличивается толерантность, а значит, растет разовая дозировка. Когда же случается период ремиссии, толерантность снижается, и ну очень легко перепутать разовую дозу. При этом блокируется дыхательный центр и расслабляется гладкая мускулатура. Человек попросту перестает дышать. Ввод антидота (налоксона) позволяет на время снизить эффект метадона, но у него короткий период действия – 30–40 минут. Дальше снова возникает риск остановки дыхания. Человек засыпает, и все. Не всегда, но риск велик.
Таких переводили ко мне сразу. И, пока метадон не «выветрится», задачей моих санитаров было не давать им спать. Мы делали это просто: выдавали парням швабры и тряпки, заставляя их мыть полы. Часов по шесть – восемь. А уже после – «воспитательное лечение».
А еще были голодающие.
Голодовки
Один из способов взаимодействия спецконтингента и администрации – объявление голодовки. Это реакция отчаяния для одних и способ манипуляции для других.
Если заключенный объявляет голодовку, существует определенный алгоритм. Человек пишет на имя начальника учреждения заявление, в котором излагает свои требования. Они могут быть связаны как с действиями администрации, неправильными с точки зрения заключенного, так и с действиями следственных органов. Такое заявление администрация обязана зарегистрировать и уведомить об этом надзорные органы. Которые, в свою очередь, обязаны провести проверку и, если требования законны, удовлетворить их.
С этого момента голодающий ежедневно осматривается медицинским персоналом, который следит за состоянием его здоровья. При появлении признаков истощения (к примеру, запаха ацетона изо рта) медики должны принимать меры по стабилизации состояния здоровья. В частности, начать принудительное кормление.
Действительность же гораздо кошмарнее. Никому не сдались эти голодовки, и вопрос старались решить до регистрации заявления. Это могли быть и уговоры, и угрозы, и действительно удовлетворение требований, если и когда это было возможно. Нередко в роли переговорщика выступал я. Дело в том, что у меня были свои аргументы. И я умею разговаривать.
Не имеет никакого значения, какие человек выдвигает требования. Голодовка – это крик. Крик отчаяния. И здесь самое важное – разговаривать с ним не с высоты должности, а как с равноправным собеседником. Многие такие случаи связаны с тем, что арестант просто запутался. И терпеливое разъяснение вопросов, которые ему непонятны и из которых выросли его требования, приводит к тому, что человек пишет отказ от голодовки.
Я был заинтересован решить вопрос на месте и желательно – чужими руками. Если проблема была внутри изолятора, я нередко прикладывал кучу усилий, чтобы удовлетворить требования, убеждая нужный отдел сделать-таки свою работу. А все потому, что если это не удастся – он мой.
Логика тут следующая: если человек отказывается от приема пищи, это означает, что он хочет умереть, так как его действия представляют угрозу для его жизни. А это прямое показание для госпитализации на психиатрическое отделение. Чаще всего, когда я переводил к себе таких несговорчивых ребят, «лечение» назначалось им не глядя, формально и превентивно. Сразу в халатик и в надзорную палату. А говорил я с ними уже через пару дней, когда галоперидол и аминазин направят их мысли в нужное русло. Обычно это помогало, человек «выздоравливал» и снимал голодовку. Реже попадались упорные. Тогда я приступал к принудительному кормлению.
Во время такого кормления, помимо необходимости накормить пациента, мы преследовали и другую цель: показать другим заключенным, как это бывает. Запустить волну слухов и домыслов, которые от каждого последующего пересказа будут обрастать все новыми кошмарными подробностями. А все для того, чтобы нас боялись и заниматься этой глупостью приходилось как можно реже.
Итак. Для того чтобы накормить человека, нужна атрибутика. Два санитара. Два сотрудника режимной службы со спецсредствами наготове (наручники, дубинки). Скамейка, шланг, роторасширитель, кувшин с питательной смесью (долгое время я использовал растворимое детское питание, которое забирал у своего сына, так как его у меня было в избытке). Скамейку мы ставили в середину коридора первого этажа, так, чтобы сие действо было видно из «кормушек» как можно большего числа камер. Я надевал фартук из какого-то жесткого красного брезента или клеенки. Хозяйственные перчатки. Надевал заранее и, пока не вывели пациента, ходил и красовался по отделению.
Сотрудник выводил пациента, и его брали под руки мои санитары. Садились вместе с ним на скамейку. Cзади фиксировали руки, а спереди – ноги пациента. Чаще всего никто и не пытался сопротивляться, но шоу должно было быть представлено со всеми задуманными этапами. Бывали иногда и те, кто дергался, тогда число помощников-санитаров увеличивалось до четырех. Сотрудники со спецсредствами наготове стояли у меня за спиной. Я подходил к пациенту с дебильной улыбкой садиста-самоучки, вставлял роторасширитель и начинал пропихивать зонд. Все это действо сопровождалось непрерывными пояснениями санитаров о том, что будет, если я перепутаю отверстия и засуну шланг не в горло, а в трахею, что заливать будем кипящий куриный бульон, и тому подобными шутками. Кстати, попасть зондом в легкие не так уж и сложно. И за этим нужно следить. Дальше скучно. Питательная смесь вливалась потихоньку в голодающего, и он отправлялся обратно в камеру.
Обычно даже самым несговорчивым хватало одного, максимум двух эпизодов кормления. Всем остальным было достаточно самой перспективы. И когда она была достаточно близка – человек писал отказ от голодовки. Ко всем голодающим из тех, что оказывались у меня на отделении, у меня было только одно пожелание. Я настоятельно просил их об одном: «Решайте свои проблемы без моего участия, в противном случае в следующий раз будет хуже».
Традицию этого шоу я нарушил лишь однажды. Это был дед лет семидесяти, сорок или сорок пять из которых он провел в местах лишения свободы. У него была статья за очередной разбой, и, учитывая его опыт, по приговору он должен был ехать на «крытую» (то есть в колонию с особыми условиями содержания, самыми строгими из всех вариантов наказания в виде лишения свободы), куда он очень не хотел. Причины, изложенные им в заявлении о голодовке, были совершенно надуманными и безосновательными, но это мероприятие позволяло ему оттянуть этап на некоторый срок. Ввиду возраста я не назначал ему «превентивной медикаментозной терапии». Уговоры, угрозы принудительным кормлением, «кошмарики» о том, как мы это будем делать, на него не действовали совершенно. Ну, покормили