Читать интересную книгу Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

Около вокзала и на самой вокзальной площади сбилось столько экипажей, что карета раза два останавливалась. Наконец она подъехала к подъезду, и дамы вышли, верней утонули в темной людской волне, кипевшей у входа. Пани Ляттер, которой редко случалось видеть толпу, была обеспокоена, а Эленка была вне себя от восторга. Ей все нравилось: продрогшие извозчики, потные носильщики, пассажиры в тяжелых шубах. С любопытством смотрела она на толпу, в которой одни пробивались вперед, другие озирались назад и, наконец, третьи чувствовали себя как дома.

Как радовал ее этот шум, давка, толчея - после той тишины и порядка, которые до сих пор царили в ее жизни.

"Вот он, мир! Вот то, что мне нужно!" - думала она.

Камердинер Сольского выбежал навстречу дамам и проводил их в зал первого класса. Они вошли в тот самый момент, когда Ада и пан Сольский усаживали на диван свою тетушку, с ног до головы закутанную в бархаты и меха, из-под которых ее почти совсем не было видно, только доносились обрывки французских фраз; это тетушка выражала опасения, не будет ли ночь слишком холодна, можно ли будет спать в вагоне и тому подобное.

Пани Ляттер присела рядом со старухой, а Эленку, едва она успела поздороваться с тетушкой, окружили молодые люди, которые хотели проститься с нею. Первым подбежал к ней учитель Романович, красивый брюнет. Он преподнес Эленке букет роз и, меланхолически глядя ей в глаза, вполголоса произнес:

- Так как, панна Элена?

- Да вот так! - смеясь ответила разрумянившаяся Эленка.

- Ну, если так... - начал было пан Романович, но вынужден был уступить место пану Казимежу Норскому, который преподнес сперва букет Аде, а затем коробку конфет сестре.

- Я не прощаюсь с тобой, - сказал он Эленке, - мы увидимся не позже чем через месяц.

- Не позже чем через месяц? - с удивлением повторила Эленка. - Ведь ты не в Рим едешь, а в Берлин.

- Берлин, Рим, Париж, - все они, раз уж ты уезжаешь за границу, расположены под одной крышей.

И он отступил на шаг перед панной Сольской, которая вполголоса спросила Эленку, не слишком ли та легко одета, и шепнула, краснея, что пан Казимеж преподнес ей, Аде, очень красивый букет.

Раздался первый звонок, пассажиры второго класса начали проталкиваться на перрон, в зале первого класса тоже открыли дверь. Эленка увлекла Мадзю в сторону.

- Знаешь, - торопливо заговорила она. - У меня с мамой только что разыгралась сцена, ну прямо тебе эпизод из драмы! Она велела мне стать на колени и молиться, слышишь!

- Но ведь мы каждый день молимся даже перед отходом ко сну, что же говорить о таком путешествии, - заметила Мадзя.

- Ах, ты да пансионерки, подумаешь! Не в этом дело... Мне показалось, что мама очень расстроена, прошу тебя, присмотри за нею и, если что-нибудь случится, напиши мне.

- Эля! - позвала пани Ляттер дочь.

Все стали прощаться. Пан Сольский - на этот раз он был в пальто преподнес букет цветов Элене, на которую, поглаживая черные усы, бросал грозные и вместе с тем меланхолические взгляды пан Романович. Ада бросилась на шею Мадзе, пан Казимеж занялся отправкой в вагон тетушки в бархатах. Давка, движение, шум стали еще больше, и Мадзя, утирая слезы, которые она проливала по Аде, очутилась в хвосте провожающих, рядом с паном Романовичем.

- Теперь я понял, - сказал красивый учитель, - почему панна Элена издевается над старыми поклонниками. У нее появился Сольский.

- Что вы говорите! - возмутилась Мадзя.

- Неужели вы не видите, какой букет он ей преподнес? Sapristi*, такого букета на нашем вокзале еще никому не преподносили.

______________

* Черт возьми (франц.).

- В вас говорит ревность.

- Нет, не ревность! - с гневом возразил он. - Я просто знаю женщин вообще и панну Элену в частности. Одно только меня утешает: если я сегодня стушевался при пане Сольском, то он стушуется при каком-нибудь заграничном магнате, или...

Поезд тронулся. К Мадзе подошла пани Ляттер и тяжело оперлась на ее руку. Сольский весьма почтительно простился с обеими дамами, вслед за ним стал прощаться и пан Казимеж.

- Ты не отвезешь меня, Казик? - спросила мать.

- Как прикажете, мама... Правда, я договорился с графом...

- Раз договорился, что ж, ступай, - прошептала пани Ляттер, еще сильнее опираясь на руку Мадзи.

Пан Романович, который смотрел сбоку на пани Ляттер, вежливо, но сухо поклонился и со вздохом ушел. В душе Мадзи пробудилось сомнение, об Эленке он вздыхает или, может, ему жаль потерянных уроков у пани Ляттер по десять злотых за час. Однако она тут же сказала себе, что глупо и некрасиво подозревать пана Романовича, и успокоилась.

Когда они возвращались домой, пани Ляттер опустила окно и раза два высунулась из кареты, точно ей не хватало воздуха, потом она торопливо и оживленно заговорила:

- Ничего, пусть девочка рассеется. Ты ведь знаешь, Мадзя, она никуда не выезжала, а сегодня и женщина должна повидать свет. В путешествии жизнь течет быстрее; наблюдая людей, путник узнает ей цену. Как приятно отдохнуть в постели после бессонной ночи в вагоне и как в гостинице путник тоскует по дому! Ему хочется вернуться раньше, чем он думал перед отъездом...

Последние слова она произнесла со смехом. Но всякий раз, когда в глубь кареты падал свет от фонаря, мимо которого они проезжали, Мадзя замечала на лице пани Ляттер выражение горечи, которое не вязалось ни со смехом, ни с многоречивостью.

- Я очень довольна, - продолжала пани Ляттер, - что ты возвращаешься со мной. Присутствие хорошего человека приносит облегчение, а ты хорошая девочка... Если бы у меня могла быть еще одна дочь, я бы хотела, чтобы это была ты...

Мадзя молча жалась в угол кареты, чувствуя, что ужасно краснеет. И за что ее хвалит пани Ляттер, глупую и скверную, ведь она принимает от подруг золотые часы в подарок и не любит Элены!

- Ты, Мадзя, любишь своих родителей? - спросила вдруг пани Ляттер.

- Ах, сударыня! - прошептала Мадзя, не зная, что сказать.

- Ведь ты уже семь лет не живешь у них.

- Но как бы мне хотелось жить дома! - прервала ее Мадзя. - Сейчас я даже на праздники не люблю ездить, потому что всякий раз, когда приходится возвращаться в Варшаву, мне кажется, что я умру от горя. А ведь у вас мне очень хорошо.

- Ты плачешь, уезжая из дому? - с беспокойством спросила пани Ляттер.

Мадзя поняла, в чем дело.

- Я плачу, - сказала она, - но это потому, что я рева. А если бы я была умной, так чего же тут плакать? Теперь я бы, наверно, не заплакала.

- И ты по-прежнему любишь родителей, хотя так редко видишь их?

- Ах, сударыня, я еще больше люблю их. По-настоящему я поняла, что значат для меня родители, только тогда, когда меня отвезли в пансион и я не смогла видеть их каждый день.

- Мать ласкала тебя?

- Как вам сказать? А потом разве ребенок любит только за ласку? Моя мама не ласкает нас так, как вы Эленку, - дипломатично говорила Мадзя. - А ведь она не работает, как вы. Но когда я вспомню, как мама готовила для нас обед, как с утра давала нам булочки с молоком, как по целым дням шила да штопала наши платьица... Нет, она не могла нанять для нас учителей и гувернанток; но мы любим ее и за то, что она сама научила нас читать. По вечерам мы усаживались подле нее: Здислав на стуле, я на скамеечке, Зося на коврике. Это был простенький коврик, мама сшила его из лоскутков. Так вот, по вечерам мама рассказывала нам обо всем, учила нас священному писанию и истории. Мало чему мы научились, мама не была настоящей учительницей, и все же мы никогда этого не забудем. Наконец она сама смотрела, хорошо ли постланы наши постельки, становилась с нами на колени, чтобы прочесть молитву, а потом, укрывая и целуя нас, говорила: "Спите спокойно, шалуны!" Я ведь была так же шаловлива, как Здись, даже по деревьям лазала. Однажды упала... Ну а Зося, та совсем другая, ах, какая она милая девочка!

Мадзя вдруг смолкла, бросив взгляд на пани Ляттер, которая шептала, закрыв руками лицо:

- Боже! Боже!

"Разве я что-нибудь не то сказала? - в испуге подумала Мадзя. - Ах, я ужасно..."

Карета подкатила к дому. Когда Мадзя, поднимаясь по освещенной лестнице, посмотрела на пани Ляттер, ей показалось, что лицо у начальницы словно изваянное, таким оно было холодным и безразличным. Только глаза казались больше, чем обыкновенно.

"Наверно, я сказала ужасную глупость... Ах, какая я скверная!" говорила про себя Мадзя.

Глава одиннадцатая

Снова скандал

На следующий день пани Ляттер вызвала к себе Мадзю.

- Панна Магдалена, - сказала она, - приведите сюда Зосю Вентцель и сами приходите с нею.

- Хорошо, пани начальница, - ответила Мадзя, и сердце забилось у нее от страха. Плохо дело, если пани Ляттер называет ее панной Магдаленой и лицо у нее строгое, как тогда, когда она делает выговоры воспитанницам.

"Конечно, дело тут в Зосе", - подумала Мадзя, вспомнив, что, когда пани Ляттер делает замечание учительнице, выражение лица у нее другое. Тоже не очень приятное, но другое.